Они полулежат на берегу в Пицунде. Ее волосы путает легкий бриз, она зло собирает их в пучок и нахлобучивает соломенную шляпу. Они снова выбиваются, заслоняют лицо, лезут в рот и глаза. Она борется, цокает. В конце-концов начинает ругаться. Он прерывает чтение, тяжело встает, мучаясь одышкой чтобы подать заколку. Да нет, не в сумке, а там, где пакет с водой. Ой нет. Все–таки в сумке, может быть не в большом кармане, а в маленьком. Лучше бы она сама встала бы, а то сто лет пройдет, пока он подаст. Так и помереть недолго лохудрой. Он покорно садится, открывает заложенную страницу, расправляет дряблую кожу на животе. Но теперь ей жарко. А где, кстати, тот крем, что они купили вчера в аптеке? Неужели она забыла его в номере? Пусть он посмотрит в сумке, а то только что села. Хотя нет, не в сумке. И не в пакете. Кажется положила под одеяло вон там, с той стороны. Какой он долгий, как обычно. Кстати, пусть посмотрит на то дерево. Пятнадцать лет назад, когда они сюда приехали вон то дерево еще не покосилось? Он не помнит. Садится, открывает книгу, шевеля пальчиками по золотистому песку. Теперь ей кажется, что она уже не так красива, как тогда. Нет, он точно не помнит? Вон то дерево, которое чуть лысовато? Да нет, не первое, а второе. Он так туго соображает, ну сколько же можно? Ну, Маринка еще тогда так смеялась и фотографировала на пленочный фотоаппарат. И не было этих растяжек на ногах, а была талия и платье. Красное такое, тетя Зина сшила. А у него были волосы по всей голове. Она недовольно кривит ртом, просит подать воды в пакете. Руки-то в креме и самой никак. Он снова встает, напрягая седые мохнатые ноги, ковыляет к полиэтиленовому пакету на том конце одеяла. Вода кончилась. Как кончилась? А почему же он не купил, когда они шли сюда? Как обычно. Ничего не меняется. Он снова пытается читать, ветер выгоняет буквы, безжалостно трясет страницами. Она разглядывает свои толстые ляжки и обвисшую от троих детей грудь. Придется прервать чтение снова. Теперь она несчастна. Фотоаппарат сломался, а Маринка умерла от рака почек в прошлом году. И вместо тогдашнего 44 размера купальника всегда будет 54. А он еще не купил воды. Ничего не меняется. Она пойдет купаться без него. Где ее тапочки? Ну что же он сидит-то как тюфяк. Лучше бы помог встать. Нет, это невозможно. Совершенно невозможно. Она тяжело и расстроенно переваливается по берегу в сторону волн, на ходу поправляя выплывающие из–под купальника подмышки. Там в сумке кошелек. Чтоб сидел на берегу и не отходил. Хотя бы на это он может быть способен? Она погружается в воду, как большой тяжелый бегемот, медленно разводя руками в стороны. Кряхтит, венка на жирной шее надувается. Ветер норовит смахнуть шляпу. Он несколько секунд наблюдает за ней и устало ковыляет к морю. Его выпирающие лопатки на обгоревшей спине энергично работают. Он плывет, жадно забирая ртом воздух, уворачиваясь от плавающих пластиковых бутылок там, на мелководье Она свирепо негодует. Оставить кошелек. Ничего не меняется. Никогда нельзя на него положится. Он ловит ее шляпу на лету, и она вдруг начинает громко смеяться голосом простуженной кобылы, брызгает ему в лицо прозрачной голубой водой. Он тоже смеется, только гулко, как будто откашливаясь. Лезет пальцами в глаза с выгоревшими белыми ресницами. Хватает ее за полные руки и плечи в старческих пятнах. Они плещутся там, не далеко от покосившегося дерева, которое он никак не мог вспомнить. Чуть лысоватого. Не первого, нет, которое дальше.