Она была уборщицей и охранником одновременно. Ольга. Два в одном, как шампунь и бальзам-ополаскиватель. Женщина из параллельного измерения, которая, прилетев из ниоткуда в деревянном вагончике искала изумрудный город, и, по всей видимости, все–таки его нашла. Нет, она вообще-то жила в нем, но не знаю, с рождения ли или такое обнаруживается с опытом. С возрастом. Как старческие болезни. Хотя она совсем не была старой, скажем, ее можно было определить десятилетием между 40 и 50. Но это только на основе невразумительных историй про двух дочерей. Если коротко, то ее жизнь описывалась изъявительным наклонением: «Я манала!». Манать предполагалось все: погоду, страдания людские, родную землю, цены, Ирину Хакамаду, работодателя-извращенца и неудачно подкрашенные глаза. Рассеянно теребя кепку на голове, она показывала мне штрафную квитанцию: «Вы видели? Что же делать мне теперь?» — и затем смеясь: «Я манала, Анечка!» — плыл ее голос, медленно удаляющийся в сторону магазина «Дикси». Вторая жизнь и главное предпочтение. «Товары по акции желаете? Консервированный горошек? Шоколад?» — Оля желала и никак не могла желание это в себе утолить: стояла в замешательстве, разглядывала, теребила пальцем обертку. А не взять ли две? А не зайти ли лучше завтра? Возвращалась с пакетом молока. Терзалась некоторое время, что все–таки не купила горошек и, расправившись с грязным туалетом, снова неожиданно нарушала трудовое спокойствие просьбой: «Пойду в Пятерочку схожу посмотрю по акции что-нибудь» — деловито брала кошелек и шла манать цены, которые все равно ничего не позволяли ей купить.
Натерев пол, рассказывала долго и подробно, как вафельный тортик подешевел на пять рублей, а бананы будут стоить почти что как картошка в следующий четверг. А все благодаря акции «Магнита». Там который, за углом и направо. «Хорошая акция, да Анечка?» — одобряла Оля маркетинговый ход директоров и шла в буран махать лопатой у входа в кинотеатр. Хохоча и превращаясь вся в один сплошной как бы снеговик. Задорно обдувала замерзшие пальцы: радостно-то как. Снег. Почему больше никто не видит? Чудаки!
Зрители ею очаровывались постоянно. «Вы к нам приходите еще. Я сама не знаю, что за фильмы, но Анечка говорит, что хорошие» — чистосердечно признавалась она, отряхивая веник перед носом кого-то.
Иногда, заканчивая работу ближе к полуночи, я заставала Олю, весело орудовавшую пылесосом в зале, однако не в черных мужских штанах и куртке, а в белом, даже почти коктейльном платье. «Я манала, Анечка, эту форму! Так-то и чувствуется лучше!» — заразительно смеялась она, вытащив один наушник и запирая двери за уходящей мной. А там, в ее каморке, царстве, вселенной, где греется электрический чайник, брякает рядом с сухой пачкой масла, где без конца падает на пол пластмассовая вешалка и пахнет также, как пахло в детстве от кожаных сидений в старых автобусах, как будто запрятаны воздушные шарики и фейерверк. И она, возможно, просто так зажигает свечи, когда ужинает этой своей лапшой, потому что ей не нужен особенный повод, чтобы себя порадовать. Нет ни ЕГЭ, ни двадцати лет ипотеки, ни даже болезни альцгеймера. Оля манала даже американского консула, который отказал ей в получении визы. Мужчина терпеливо выслушал между делом, как ее дочь нелегально уехала в Бостон и вышла замуж за такого же нелегального дантиста. И что билет у нее до Нью-Йорка, а она хотела посмотреть мир вообще всегда. В прошлом году даже летала в Тбилиси, правда, чуть было не пришлось сдать билет из–за багажа — сильно превышал. Но она справилась. Так что вы уж пожалуйста отметьте там у себя, что в этот раз она с багажом возьмет обязательно. «Он мне сказал, Анечка, что такие бойцы, как я нужны в тылу. А что за тыл-то, Анечка, я не пойму?» — озадаченно справлялась у меня Оля и неспешно шла проверять акции в магазин «Смешные цены» на противоположной стороне Шоссе Энтузиастов. Такая вот женщина с неожиданными амбициями. Плохого настроения тоже не существовало, так же как нобелевской премии, убийств и научно-технического прогресса. Она как-то долго разглядывала принтер и с сомнением поинтересовалась сколько раз надо туда совать бумагу, чтобы все буквы алфавита напечатать. Я не сразу нашлась, что ответить, но Оля, удовлетворенная едва брошенным взглядом на коробку и, как бы понимая все несовершенство, уже с любовью шла втирать моющее средство в стекла. Играючи легко прощала этому миру любые грехи, а если не могла простить, то пользовалась изъявительным наклонением. Я не знаю, был ли у нее настоящий дом. Кажется, она что-то говорила про двухкомнатную квартиру в Краснодаре или Кисловодске и не было в ее голосе определенной уверенности. Двух? Трех? В Кирсанове? В Канске? Что-то точно на «К». И Оля заразительно смеялась, махая пыльной тряпкой: «Не знаю, Анечка, а мне зачем? Мне дом и здесь хорошо!». И шли истории про матрац на полу где-то в подольской музыкальной школе. Про раскладушку в поликлинике, про невообразимый пожар. Но было так красиво, красиво, вы не поверите. Зарплаты, правда, решили, ну, а как же еще? Оля не догадывалась, что была когда-то русская революция, а Марина Цветаева повесилась на крюке в Елабуге. Да и где она эта Елабуга-то? Зачем она здесь нужна?
К новому году Оля открыла для себя магазин Ашан. Счастливо улыбалась, нерешительно заглядывая ко мне в комнатку, чтобы повесить, где возможно, убогие елочные игрушки для поднятия настроения. Обняла вдруг и крепко: «Анечка, так хочется, чтобы у всех все было хорошо!». И пошла драить сидения, напевая под нос калмыцкую песню.
Верю, Оля. И до сих пор не понимаю, почему у всех не так.
