Исповедь на кухне
Он сидит передо мной — молодой смешливый будущий врач и, не глядя мне в глаза, рассказывает о своей работе. О том, как приходится успокаивать людей, зная, что ты уже ничем не можешь помочь, как тяжело брать на себя это — врать о том, что все будет хорошо. О том, как ведут себя родственники в реанимации, как они пытаются докричаться к человеку, который находится в своем собственном мире, а в этом держится только благодаря нужным препаратам. Рассказывает, а я вижу, как постепенно мутнеет взгляд, как нервно дергается кадык, как начинает дрожать голос. Он — анестезиолог, от него ушел не один пациент. Он с грустной улыбкой рассуждает, что говорить о смерти легче по телефону:
— Вот ты звонишь и спрашиваешь ближайшего родственника. Потом набираешь смелости и ныряешь в эту фразу: «Здравствуйте, ваш близкий человек умер в
Он снова отводит взгляд и продолжает вспоминать:
— Недавно у нас в реанимации лежала пожилая пациентка. Она многодетная мать: 7 сыновей и дочь, внуков мы даже посчитать не смогли. Она пробыла у нас больше двух недель и каждый день в коридоре блока дежурило минимум человек 10 родственников, которые забрасывали тебя вопросами при каждой встрече. И когда все случилось, то выйти к родным пришлось именно мне: я принимал ее здесь, помогал на операции. Вышел, отозвал в сторонку дочь… Она не проронила ни слезинки, когда сообщала это братьям. А вот они, здоровые мужики, завыли, причем так, что было слышно на два этажа ниже. Я зашел в кабинет к заведующему, чтобы доложить о случившемся, а он посмотрел на меня ласково и сказал: «Не надо плакать — это наша работа». Я ответил, что не плачу и вытер мокрые глаза.
Он говорит, а по щеке медленно сползает слеза. Скупая мужская слеза по человеку, с которым он был знаком всего две недели.
И не говорите мне, что с опытом эта чувствительность пройдет. Человечность, сочувствие и способность сопереживать ближнему есть всегда!