Так получилось, по счастливому стечению обстоятельств, что мне в жизни редко попадались плохие книги. Откровенно глупые или панибратские. С одной стороны, можно подумать, что плохим книгам просто не разрешают издаваться. Но с другой стороны, что делать с тоннами книг в превакзальных лавках?
Появилась у меня книга про Бродского. Из серии «Мужчины, покорившие мир». Название серии мне показалось пошлым, ибо зачем писать о покоривших — они могут оказаться пустыми, а мир просто глупым. Другое дело: «изменившие мир», но это я уже привязываюсь.
Книги О Бродском я никогда не читала, используя негласное правило, что поэт и сам мне всё о себе расскажет. Но раз уж дома оказалась книга Александра Боброва, то я ждала этого момента таинства, когда открываешь книгу и пытаешься уловить нить автора, его отношение к тебе, к объекту. Когда ты еще совсем плохо его знаешь, и у тебя проскальзывает недоверие. К слову, литература — единственное искусство, приводящее меня в восторг. И как я уже сказала в самом начале, мне чаще всего встречались великие тексты. А те, что шли середничком, легко мною отпускались.
Сначала книга Боброва вызывает во мне хмурость бровей, и я еще не уверена: это я не правильно поняла рассказчика или он действительно с первой страницы негативно отзывается о «жидах». Я, конечно, люблю поэта, но больше меня поражает непозволительная публицисту ярко-выраженная позиция, голословность и подмена понятий. Я тоже сейчас выгляжу голословно, но есть несколько примеров, которые хочется разобрать.
Ярко-выраженная негативная позиция:
"…участники секции <…> могут присылать авторские учебно-методические разработки учебников по творчеству Иосифа Бродского. Понятно, наивные почитатели Рубцова? — уже учебники по Бродскому пишутся! Бедные школьники…"
Будь автор умнее, сделал бы все гораздо тоньше. И поставил бы под сомнение мозг Иосифа, ведь этим доказал бы существование своего. Но нет, открыто вздыхает с сожалением и
сценарных поисков, находок и образных попаданий значительно больше у тех, кто выбрал стихи Николая Рубцова. И это легко объяснимо, если сравнить хотя бы любую его законченную строфу с тягучими стихами Иосифа:
Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,
Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,
Что, все понимая, без грусти пойду до могилы…
Отчизна и воля — останься, мое божество!
А вот холодная невнятица другого автора (имеет ввиду Бродского):
Все равно — возвращенье… Все равно даже в ритме баллад
есть какой-то разбег, есть какой-то печальный возврат,
даже если Творец на иконах своих не живет и не спит,
появляется вдруг сквозь еловый собор что-то в виде копыт.
Вообще (делаю интонационную паузу и улыбаюсь), в двух этих отрывках существует понятие лирического героя и его миссии перед читателем: мыслить сюжетно или мыслить абстрактно. И тот и другой автор справляются со своей миссией.
Голословность:
У автора весь сюжет книги бомбит, что Бродского слишком много в школьной программе. Сетует, что многие поэты несправедливо забыты. А Бродский — «вечный жид», как говорит Бобров, имея ввиду средневековый образ, с которого начинается повествование книги, всего лишь попадает в волну современной политики. То есть, помогает вытравить русский дух, считает Бобров. Знаю, что книгу не перескажешь и раз взялся давать ей оценки, то хотя бы комментируй сказанное. Но мне кажется, вот это «вытравить русский дух» даже обсуждать не стоит, это просто Бобров уже старый и болеет. Но книги ему почему-то издавать еще можно.
На данный момент в школьной программе Бродского один академический час. Учитель даже не успеет рассказать о предательской судьбе Иосифа, вытравить русский дух из детей. Максимум — ученики выучат «Рождественский романс» и то, потому что он уж больно распевный.
Подмена понятий:
В начале книги писатель вводит цитату: «считается, что Бродский — это Пушкин XX века». Берет ее в кавычки, но авторства не указывает. Это как бы такая дешевая манипуляция, потому что потом он — автор — рыцарь приезжает и развенчивает этот миф, мол Пушкин — единственный в своем роде и ни с кем его не сравнивайте. Читатель думает: «и в правду, нечего Бродскому с Пушкиным тягаться». Хотя это была всего лишь субъективная цитата, из книги мы даже не понимаем, чья она. То есть, это не Бродский так заявлял о себе, не претендовал на место солнца русской поэзии.
Часто такой прием используется на Центральном телевидении: вводится абсурдный тезис, а государство в лице журналистов первого канала высмеивает и доказывает абсурдность тезиса. Журналисты становятся одновременно для зрителей и друзьями — ведь мы мыслим одинаково, и спасителями — ведь вы сказали нам архиважные вещи.
И вот, невнимательный читатель в начале книги впитывает подтекст: Бродский задрал нос. А Бобров сейчас во всем разберется.
Я читаю эту книгу, потому что сначала надеялась, что все это шутка, что на 70 странице будет написано: Та-дам, любопытный читатель — ты не бросил эту несправедливую ерунду, а значит ты дотошный (или легко вменяемый), и теперь я расскажу тебе реальную историю, а не мои ощущения на счет еврейских поэтов.
Но этого так и не произошло.
Теперь я понимаю, что книга так и закончится, и мне интересно следить за абсурдом, как читать «Процесс» у Кафки или смотреть фильм про Альцгеймер.
