Преисполненный долгим ожиданием, архитектор Борис Анатольевич семенящей походкой шел по длинному, наполовину освещенному коридору. Пульсирующие звуки ремонта в одном из кабинетов заставили его держаться некоторое время противоположной стены. Около этого кабинета хаотично разбросанные следы ботинок как будто визуализировали некий магический танец работающих там строителей. Он прошел метров шесть от источника шума и вокруг него опять воцарилась почти гробовая тишина. Огромное мутное окно в конце коридора открывало прекрасный панорамный вид на верхнюю часть города со всеми его муравейниками и переливающимися блестящими вывесками рекламы. Борис Анатольевич уже который раз замечал разительный контраст между его местом работы и реальностью снаружи. С одной стороны законсервированный в пыли этаж городского архитектурного бюро, которое занимало в советские времена все здание, а с другой — крики из мегафона о скидках до 50% на всю печеную продукцию после 9 часов вечера, кредиты по низким ставкам малому и среднему бизнесу, офисные работники на электросамокатах, вечная борьба за парковку у многоэтажного дома, музыкальные концерты с голограммами умерших звезд, четырехслойная туалетная бумага с запахом персика, неисполненные майские указы президента Российской Федерации, «умные» чайники Сяоми, граффити с предложением работы курьером и заработной платой от 60 тысяч рублей в неделю, пожар в соборе Парижской Богоматери, порноролики в формате виртуальной реальности, просроченное молоко в магазине «Пятерочка», бархатная революция в Армении, одна «буханка» в сельской станции скорой помощи, каршеринговые сервисы, пластыри Никоретте и официальный курс на цифровую экономику.

Стены этажа бюро были выкрашены в казенно-больничный цвет и украшены различными плакатами, коллажами с поздравлениями на 8 марта, макетами и проектами городских бюджетных учреждений. Святой рублевской троицей Маркс-Энгельс-Ленин звали сохранять и преумножать достижения Великой Октябрьской революции. Макеты главных объектов города с уже существовавшими и забытыми в подворотнях истории зданиями. Каждый раз проходя по этой вытянутой бетонной кишке, архитектор ловил взгляды волевых павловласовских и корчагинских профилей. В такой среде у редкого посетителя бюро могло даже возникнуть чувство, что он полноправный участник процесса музеификации этого пространства, а долгая неподвижность на суровых аскетичных стульях делала посетителя объектом советской истории.

Пройдя мимо небольшого закутка коридора, Борис Анатольевич увидел надпись со рваным шрифтом, что лифт в очередной раз сломался и не работает. Он вспомнил про пришедшую некогда в голову мысль о лифте, как о грохочущем Фиате Бога.

Эта единственная строчка из авангардного романа Арто о Гелиогабале, которая ему запомнилась и прочно заняла ячейку памяти. Каждый раз подъем или спуск лифта был как последний, загорающиеся цифры с указанием этажей то и дело постоянно гасли, двери закрывались с диким грохотом, нажатие сразу нескольких кнопок разных этажей приводило к лотерейному выбору определенного этажа, то есть у лифта была своя загадочная логика работы.

Нужда оторвала Бориса Анатольевича от праздных размышлений, и он поспешил к виднеющейся двери туалета. Забежав и закрывшись на щеколду, он быстрыми движениями разобрался с ремнем, затем последовало резкое контральто расстегнутой ширинки. Предвкушая долгожданное облегчение, он набрал воздуха в легкие, и все его тело замерло на несколько секунд. Звук ударяющейся струи об унитаз сопровождался почти одновременно облегченным выдохом архитектора. Все небольшое прямоугольное пространство туалета наполнилось журчанием. Борис Анатольевич слегка покачивал тазом во время справления нужды. Пробивная струя, как юная фигуристка Липницкая на Олимпиаде в Сочи-2014, делала виртуозные окружности, в пируэтах разбивалась и рассекалась о белую поверхность. Маленькие, еле различимые для глаза брызги, ковровой бомбардировкой ложились на брюки в районе колен. Архитектор всецело сконцентрировал свой взгляд на направлении струи, его охватило чувство полнейшего контроля над этим процессом: как стахановцы-металлурги, сосредоточенно работавшие за плавильными печами, были дыханием своего времени, так и Борис Анатольевич ощутил полное отступление реальности куда-то на периферию, остался лишь его тет-а-тет с этим белесым атрибутом уборной. Постепенно, плавно напор струи слабел, и архитектору приходилось забирать чуть выше для попадания в лунку. Приблизившись к кульминации, Борис Анатольевич поднял голову и рассеяно посмотрел в замызганное окно. Напряжение отходило на задний план и, стряхнув прощальные пару капель, он застегнул ширинку, поправил ремень и уже степенно, размеренным шагом пошел мыть руки. Он вышел обратно в коридор и у него в голове всплыл мотив песни смуглянки-молдаванки и, принявшись тихо насвистывать мелодию, он пошел по направлению к своему кабинету.

У входа его встретил главный конструктор — с легким прищуром на правый глаз, грузный мужчина Александр Павлович.

— Дедушка, а дедушка, х*й тебе — не хлебушка, — гоготнув и подавая руку, поприветствовал он Бориса Анатольевича.

Александр Павлович был приятно лысеющим мужчиной 59 предпенсионных лет. Одетый максимально аскетично — черная вельветовая рубашка служила органичным продолжением темных потертых брюк. Сильно сгорбленную спину всегда опоясывала небольшая сумка, вдовесок к этому, быстрая походка делала его похожим на человека, как будто замыслившего нечто коварное. Легкая небритость и усы, норовившие постоянно быть растрепанными, создавали противовес его творческой натуры по отношению к ровным и безупречно прямым, отточенным линиям и чертежам различных проектов. Когда они зашли в кабинет, Александр Павлович взял папку формата А3 с документацией и несколькими чертежами:

— Завначплан видел? — без промедления спросил он.

— Да, показывал ему, говорит, мол, надо еще заверить в бухотделе часть расходов планируемых и… в общем, даст зеленый свет, — облокотившись на часть стола, отвечал архитектор.

— Зато вон генпланисты вообще быстро сработали, никаких проволочек, с ГУ враз все раскидали, — произнес Александр Павлович, завидуя проворству и решительности коллег.

Борис Анатольевич шмыгнул носом и сел за стол напротив своего руководителя. Резко захлопнувшаяся дверь от летнего сквозняка привлекла на несколько секунд внимание собеседников.

— Ну, а че, круговорот бумажек, росчерки пера лишь поставить. Вон как с главкорп НИИ разобрались, — инженер горько ухмыльнулся и кивнул на одну из папок на столе Александра Павловича.

— НИИ, НИИ… часть деньжат отслюнявил горпромком.

— Ну, на горпромкоме весь свет не сошелся. Вы, Александр Павлович, не забывайте, там были свои нюансы. Оргторгпредоб со своими ПИР сколько мути навел.

— Тоже верно.

Оба сотрудника довольно долго работали вместе, поэтому, несмотря на разногласия по отдельным рабочим моментам, придерживались одной генлинии.

— Кстати, Cилопт и электроники закрыли и оформили как проект прошлого месяца, — вспомнил ГК.

— В курсе… ГУ хотел как-никак устемпсдел НИИ.

— Да и ЦНС тот же отсмотзаммин, — Александр Павлович отложил несколько исчерканных листов в сторону. — Кхех буднебмесзам! — добавил он и, посмотрев на крадущиеся к обеду стрелки часов, привкрабстол и обреш подкобтар.

Архитектор провел ладонью по отполированной поверхности стола, сотрясая пыль, и предначсраз подойти к вопросу о согласованиях через помрука Дмитрия Павловича Бардаша.

— Слушай, мне кажется, так получилось, когда шумиха вокруг стройспортозкомп была, — вспомкон и, закинув ногу на ногу, засвеченными кадрами промотал перед глазами моменты велстройминлет.

— ЦНИИСК какзакрглаз тогда на пропмимпод, — подначсраз алпав одколряд.

Боранначход покабкругом. Он предколнач с Антсев обфинстрой и ситплан, а также компвыдбезоч, уже посход до главбуха и перразутвердплан. Роц и Ниито предзабврем до конца квартала. Его разсталзам, ветопебфорт обопповназ. Алпавдавпапкол и подстподп.

Cгущтучвнеб и броснебтенвкаб. Инжвставипожрукалпав, вышизкаб и закдвеплот.