"Греко"
Беря на себя смелость за публикацию этих неопознанных , случайно доставшееся записей, перед их удалением, исключаю какую-либо ответственность за их сомнительную достоверность, безнадежный вялый язык, безжизненность характеров, удручающую поверхностность наблюдений и любовь к штампам, могущие служить наглядным педагогическим примером «от противного». Смысл этих путевых записок хождения за три моря, так сказать, если и был таков, известен одному автору, но поскольку спросить не у кого, то остается лишь сожалеть, что сегодня люди часто не находят для себя более достойного применения своих сил. Хотя, описание некоторых этнографических моментов, несмотря на явные преувеличения, к которым автор как все дилетанты склонен, все же заслуживают определенного интереса.
Описание: разрозненные файлы неустановленного происхождения
Статус: редактированию и восстановлению не подлежат. На удаление
«Греко»
к международному дню переводчика
Мы ехали по раскаленной пустыне уже который час на джипе, на переднем сиденье между мной и
Туарег не говорил на арабском или не хотел, а водитель не говорил по-берберски, говорить же друг с другом по-английски было, очевидно, с их точки зрения чем-то вроде скорбного помешательства или отречения от веры, так что мне приходилось то английскими словами, то жестами и междометиями быть посредником между туарегом, показывавшим дорогу, и водителем. Большой, широкий в кости водитель, могучий араб, с
Поворот дороги, где наш неожиданный гид вскочил и стал мазать руками, был зажат с двух сторон скалами, сходящихся здесь гор, солнце только-только встало и на повороте, и дальше, по всей узкой скальной долине было еще совсем темно, как бывает в горах. Дорога все время шла в гору,
— Ну и куда мы, едем? Сказал и снова замолк. Александр был тот самый необходимый скептик от имени здравого смысла.
Временами хранитель повторял загадочное слово «антик» и кивал головой в чалме в сторону направления движения. Я потихоньку разглядывал худощавого человека, сидящего между нами, и едва достающего нам до плечей. Лицо его было покрыто глубокими шрамами от племенных татуировок, а на очень темных изящных пальцах, которыми он перебирал почти античные четки, было несколько серебряных колец с инкрустацией. Я вспомнил, что как говорят, туареги и берберы — самые богатые люди в Северной Африке. С момента, когда мы миновали ущелье, прошло уже часа четыре, солнце поднялось и раскалённый воздух почти обжигал. Временами я начинал опасться, что случись что с машиной, по поводу которой и ее водителя у меня не было больших иллюзий, мы можем оказаться очень далеко от жилья, дорог и, главное, воды. Нашей воды хватило бы на день, максиму на два. По совету одного знакомого араба мы закупили с вечера в супермаркете несколько больших упаковок воды, заполнивших почти весь объем багажника. Судя по выражению лиц Евгении и Александра, те же опасения, были и у них, но Евгения, кажется, тоже захвачена новизной ощущений. Белый шарф, обмотанный вокруг головы, сполз, выбивающиеся
— Пустыня, тихо произнес он.
Однако наш хранитель пустыни чувствовал себя прекрасно и всякий раз, когда очередная долина смыкалась впереди непроходимыми скалами, он находил в этой духовке какой-то едва заметный проход, красные горы опять расступались, впуская в мрачную горловину. С ним было не только надежно, но и становилось как-то веселее, хотя мы едва обмолвились двумя десятками фраз. Часть своей безответственности я с легким чувством переложил на него. Какими глазами он, туарег, спящий ночью среди гор, на обочине дороги в ожидании случайных туристов, смотрел на нас, кого он в нас видел? В каждой долине впереди всплывало зеркальце воды и, оторвавшись от поверхности, загадочно повисало, переливаясь идущими по нему волнами. От всматривания в этот зной глаза начинали болеть.
— Почему вы без очков? — спрашивает Александр, — Это же вредно. На нем музейные очки, в каких красовались голливудские киногерои в пятидесятые года, Пол Ньюман, да… Туарег рядом со мной спокойно смотрит куда-то вперед. С ним, правда, легко. Как на экзамене, от неизвестности у меня стало сосать под ложечкой. Зачем Евгения решилась приехать, что выйдет из этой поездки, все как обычно? Я глотнул горячей воды. Джип сильно тряхануло и упаковки воды в багажнике перевалились от борта к борту.
Остановились у заброшенного колодца — туарег выскочил и подозвал нас к нему знаками, указав на едва видную надпись, высеченную на металлической табличке. Он был стремительный, этот туарег, в нем жила память воителей пустыни и
— А сколько их там осталось, кто не дошел до колодца? Евгения была расстроена, она сняла большие темные очки и стала их протирать. Светлая кожа на незакрытой шарфом шее уже покраснела, несмотря на все ухищрения.
— Да нет, все же это мемориал во славу жизни, они же вот, выжили — пытаюсь разогнать похоронное настроение. А сам представляю нечто иное, из тех же самых фильмов, как эти изможденные, раненые, почти отчаявшиеся, отбиваются несмотря ни на что из последних сил, как безжалостная германская военная машина преследует их повсюду, против них в этом мире все, их силы и воля к сопротивлению на исходе, как они рассеянные и отрезанные по одиночке бредут по пустыни, на губах запекшаяся корка с присохшим песком и наконец падают, чтобы больше не встать. Конец кадра.
Внутри колодца почти вровень земли — песок. Ни ящериц, ни скорпионов, вообще никакой живой твари. Евгения прочла надпись на английском для Джамиля-водителя, как будто он сам не умел читать, эта еще университетская привычка все растолковывать. Джамиль удивленно, на нее посмотрел, но ничего не сказал. Вид заброшенного колодца и всей этих смертей его никак не тронул. Вообще он изначально не очень доверял этим неправильным русским, как он нас определил, с нашим неправильным, непонятным английским и
— Английский солдаты… бормочет про себя и бредет к машине.
Александр, задумчиво прохаживаясь вокруг колодца, нашел еще одну надпись, прямо на колодце, скорее современную, и уже похоже не совсем безвинного характера. Этот вездесущий палимпсест.
________________
Когда мы подошли к джипу, Джамиль, сидя на корточках, рассматривал переднее колесо.
Пока Джамиль изучает шины, мы втором стоим около машины, наш туарег чуть в стороне. — Ну как, поедем дальше? — спрашиваю я, надеясь, что все хотят ехать. Александр помалкивает, рассматривая, как мир отражается на лобовом стекле. Евгения, изучающее смотрит на меня: — Ну да, давайте поедем. Кажется, ему можно доверять. Меня отпустило. Да, мне кажется можно, — совсем спокойно говорю я, — Александр, а что вы?
Александр смотрит на лобовое стекло, изучает наши отражения и неожиданно просто говорит — Я как все. Вода у нас пока есть, в случае чего, ну, и все же, авантюра — значит авантюра, я что ли не понимаю?
Мы неправильные русские и Джамиль, уже усвоив это, садится в машину. Накал его глаза, который смотрит как глаз колдуна-Вуду, чуть остывает, у него теперь просто легкий тик. Садясь в машину, Евгения, неожиданно поворачивается ко мне: — Слушай, ты думаешь ему правда можно доверять? Ведь он не бандит?
— Да, правда, говорю, я. И теперь уже я начинаю сам сомневаться.
Джип двинулся дальше в духовую печь, где, каждая долина кого-то
Наконец, у подножия очередного хребта, начинающегося песчаным барханом, Туарег изрек — «здесь», и мы вышли. Звуки моментально поглощались песком и отойдя на два десятка метров уже нельзя было докричаться до человека, стоящего совсем рядом. Впереди, взбираясь по бархану шел наш проводник, за ним Евгения, голова закутана в белый шарф, чуть отстав, ритмично вышагивал Александр, и замыкала процессию фигура нашего грозного и чуть грузного шофера. Я лишь чуть замешкался, перекладывая вещи в рюкзаке около машины, но все поднялись уже неожиданно высоко. С
Туарег показал знаком, что ничего брать нельзя, произнося магическое «антик», и с многозначительным видом подозвал к
За гребнем было припасено кое-что еще из его домашней коллекции «антик»: в сотне метров от забытого города прямо в красной скале была выдолблена огромная, нечеловеческого размера колонна, которая была почти закончена, но своей нижней частью она еще чуть оставалась соединенной со скалой. Она была почти до конца отполирована, было видно, что работа, в силу какой-то причины более весомой чем вся эта космического масштаба стройка, была брошена незадолго до завершения и оставалось лишь гадать какие силы могли ее навсегда остановить. Рядом в скале вырисовывались очертания еще одной колонны, начатой и на треть уже выдающейся из утеса. Впереди, с гребня горы, на котором несколько тысяч лет пролежала брошенная громадина, была видна уходящая до горизонта раскаленная пустыня — скалы, песок, камни, марево и миражи: озера и совершенно настоящее дальние оазисы.
— По воздуху их что ли переправляли, в самом деле?», — вглядываясь вдаль, отчаянно предположил, мучающийся от жары советский доктор философии.
— Правда, это так странно. Как-то… дико, — Евгения, подыскивала слово.
Я подумал, что это, наверное, бог, возводя свой храм, вдруг передумал и стал играть во
. — А затем пришли «греко», «латино», потом безымянные, оставившие только черепки и очаги, так всегда, потом приходят безымянные и на этом все заканчивается, -меланхолично замечает Евгения, лавируя между камнями, пока мы спускаемся вниз к машине.
— Это тебе не Рим, сказал я.
— Да не Рим, здесь другое. И крепко сжала мою руку.
— Ты помнишь, Франкфурт?
— Да, случайно в аэропорту.
— Тогда опоздала на все рейсы и ты тоже.
— Пошли к машине, все уже внизу.
На губах у нее прилипли крупинки песка
_______________
По законам текста, как говорят некоторые авторитеты, его где-то разумно остановить, подрезать, чтобы создать нужный эффект рамки, но что поделать, если рассказчик путевых заметок иногда неопытен и пытается просто донести как было дело.
А дальше было так. Мы ехали, но не обратно, а опять же, куда-то вперед, дорогой известной только проводнику.
Да, сгинул куда-то бог, а потом пришли «греко-латино» и «безымянные», думал я пока наш джип пробивался в очередную долину, потом пророки и шатры волхвов, нет, это не здесь, но все равно здесь, потом… потом Роммель со своими обгоревшими танками со свастикой, потом британцы со своими «Виккерсами» и «Энфилдами». И некоторые зачем-то оставляли свои записи благодарности в мировую книгу под палящим солнцем — кто-то
И было понятно, что, когда этот логофет пустыни, живущий и спящий под звездами, с незапамятных времен, путешествующий со своим народом через пески от океана до океана, поймает и приведет сюда следующую группу «неправильных», он непременно скажет «Латино» и потом невозмутимо добавит «Греко» и улыбнется. Кто знает, чему…
.
На обратном пути был снова колодец, но теперь где-то там, на невероятной глубине была невидимая вода и, конечно, около него были и зеленое дерево с козами на ветках, и дом, из которого нам встречу вышла женщина, в черной накидке, с прожигающим взглядом, сестра нашего загадочного Туарега. Когда Томас Манн описывал жизнь Иосифа и его братьев, то писал он их, возможно, с этих людей, а знаменитый колодец, куда братья бросили Иосифа, был тот же самый. В этом можно было при желании посомневаться, но мне не хотелось: речь женщины звучала чем-то мощным и древним, что мы все за эти тысячелетия успели забыть, словно она была предназначена для пророчеств, священных клятв и заветов, чтобы говорить только о главном, обращаясь к другу, к жене, к врагу и к небу. В эту речь плохо вписывались мы, с нашим миром сиюминутного и забывающегося, с его нормализованным языком, как будто утратившем часть той прежней огненной силы. Возможно, именно так звучал гнев Яхве, наказывающего человечество. Проклянет, так проклянет подумал я.
— Знаешь, я как та самая машинистка, которая, напечатала «Иосифа и братьев», и я теперь знаю, как это было на самом деле, — сказала я Евгении, после того как сестра нашего гида по временам, подав чай, ушла в дом.
— Здесь хорошо, да. Только ты не печатал «Иосифа…», не примазывайся. И Иосифа читал плохо.
Мы сидим вокруг маленького низкого стола на пуфах древних достаточно, чтобы быть выставленными на парижском аукционе, искусства, под плетеным навесом, спасающим от солнца, когда оно высоко, но не над горами. Жара чуть спала и стало легче дышать, все ожили. С нами за столом хозяин дома, он разливает чай и угашает терпко пахнущим, козьим сыром и тонкими пустынными лепешками. Чай невероятно крепкий с запахом особой травы.
— Из Судана. Там растет такая трава, — объясняет хозяин. Он совсем не похож на свояка — тоже следы от татуировок по лицу, но обстоятельный, располагающий к себе, настоящий гостеприимный хозяин дома.
Мы говорим о странных вещах: об истории золота берберов, о войнах с арабами, о нефти, о
Мы простились с Туарегом там же, где мы его подобрали, здесь шоссе после долго подъёма серпантином делает наконец крутой поворот и уходит на Запад. Он вышел из машины, помахал нам рукой и неспешно пошел по обочине дороги, идущей под уклон. На повороте, прежде чем участок шоссе, где мы его высадили, окончательно скроется из глаз, я обернулся: маленькая фигурка, в белой одежде была почти неразличима на фоне уже поглощенных тьмой скал, над которыми пробивались первые звезды.
В аэропорту он проводил ее до выхода на посадку, у них опять были разные рейсы и в разные города.
— Прилетишь в Рим?
— Да, попробую, хотя у меня, ты помнишь, сейчас дела в
— Знаешь, ведь в Риме тоже что-то есть.
Он хотел как-то пошутить, но сказал — А, знаешь, нужно было там остаться на ночь.
Лицо и шея были у нее уже удивительно смуглые, как будто всю неделю она провела на пляже