Я просыпаюсь и чекаю реальность: я все еще в однушке на Соколе у своей подруги. Она разрешила пожить временно у нее, чтобы не дай бог повестку не принесли мне по прописке, часа этак в три ночи. Хотя ее все еще могут принести моим родителям, которые самоотверженно смотрят телек и, наверное, в душе желают, чтобы меня забрали. После вчерашних новостей страшно и на улицу выходить: говорят, что устраивают облавы в парках, в метро, по месту работы и даже в клубах. Я уже три месяца как не работаю — никогда не думал, что буду считать это своим преимуществом. Как я вообще дошёл до такой жизни? Уже три дня подряд я просыпаюсь и мысленно ору «А-а-а-а-а-а». Я не могу позволить себе орать вслух. Катина соседка, если видит меня на лестничной клетке, подозрительно зарится, ее лохматый пес сначала лает, а потом даже немного дружелюбно обнюхивает. Это не заставляет эту старую и подозрительную бабку добреть. Такие, как она, первые сдадут меня ментам и не подавятся, тем более что и таких историй уже с десяток. Вот уже три дня я стремаюсь выйти на улицу, но заканчивается еда, и сегодняшнего похода хотя бы в магазин мне не избежать. Пока лежу, думаю об этом обо всем и прислушиваюсь к соседскому телеку, где снова слышны позывные Скобеевой и Соловьева. Когда мочевой пузырь начинает болеть от переполненности, я встаю чтобы поссать и заварить дешёвый растворимый кофе.

В зеркале встречает кто-то незнакомый. Я оброс, в надежде, что моя редкая борода обманет камеры наблюдения в метро. Волосы тоже изрядно отросли — я теряю свое выхолощенное соцсетями лицо, чтобы превратиться в невидимку. Когда в самом начале войны я подписывал всякие антивоенные письма и ставил на аватарки украинский флаг, меня даже переполняла гордость. После первых дел о дискредитации и увольнения, я пожалел, что оставил в сети такой широкий след. Пожалуй, я никогда еще не хотел быть настолько не собой.

Первым делом захожу на «Медузу», потом на «Новую» и «Холод» — чем больше думскролю, тем больше подсаживаюсь. Если новостей нет больше получаса, то я начинаю депрессовать. Когда их много, есть хотя бы минимальный процент хороших. Кто-то стрельнул в военкома, кто-то поджег военкомат, какую-то уголовку об уклонении отменили. Когда новостей мало — это неизменно какое-то дерьмо. Вот и сейчас: начинают разворачивать на границах, насилуют гантелей за стихи. Уже и за Крымский мост ответили массированным обстрелом мирного населения Украины. Повестка линяет на глазах, события интенсифицируются, политика рейтинга ищет новые инфоповоды как гончая. Меня не перестаёт удивлять, как весь мир, осознавая то, что Путин уже конченный — Зеленский не пойдет с ним на переговоры, ПАСЕ объявила российский режим террористическим, НАТО не позволит России выиграть в этой войне, — почему осознавая бесперспективность всего этого, мир продолжает допускать гибель десятков и сотен людей? Почему он не делает что-то прямо сейчас? Почему эта война длится, хотя не должна была начаться? Почему прямо сейчас я сижу в тесной хрущевке в трусах, пью невкусный кофе и не могу даже рук поднять, чтобы сделать хоть что-то? Удивительно, но мне не стоит больших усилий даже не самоубиться — из–за накрывшей тотальной астении. Все эти мысли съедают меня изнутри, я не могу отмахнуться от них или избавиться. В попытке заглушить внутренний голос я иду на ютуб, может там что получше?

«Популярная политика», «Грэм» и «Дождь». Бесконечное производство одного и того же. Галямов на каждом канале, Фейгин на каждом канале. Кто-то до сих пор зовёт Пионтковского и Соловья — интересно, они знают о том, что ни одно предсказание первого еще не сбылось, а последний — долбанный (а бывших не бывает?) ультрамонархист? По кругу, каждый день, я слышу одни и те же слова, которые не имеют ко мне никакого отношения (кроме, разве что, слов Каца иногда). Возможно, если бы кто-то додумался создать искусственный интеллект, куда можно было бы загрузить весь этот дискурс, он производил бы ежедневно тонны подобной аналитики, которая гладко ложилась бы на все новости до конца самой войны. Иногда я ловлю себя на мысли, что уже не знаю, кто кого подпитывает: новости войну или война новости. Но самая главная проблема заключается в том, что война одновременно есть и нет — и даже ссылки на Бодрийяра здесь излишни. Когда я выхожу на улицу, я вижу все тот же бег Москвы. Когда я говорю по телеграмму со своим другом из Киева, война так же близко, как моя подушка к уху ночью. Вчера я поймал себя на мысли, что иногда новости на ютубе отстраняют и отдаляют от меня войну так же, как новости в телевизоре отдаляют войну от ядерного электората: не высовывайтесь (уезжайте), это не про вас (самосохраняйтесь), спецоперация идет по плану (мы не знаем, что нас ждет). Реальность кусает за задницу только в тот момент, когда омоновец хватает тебя на митинге, когда менты без законной причины выламывают тебе дверь, когда тебя останавливают в переходе метро и везут на войну, если ты недостаточно умен, чтобы не дасться, скрыться, убежать. До тех пор я забиваю свою голову бесконечными новостями, а информационное отдаление от войны начинается от противного: когда ты каждый день получаешь огромную порцию шизофренически-панических сведений о том, в каком безвыходном аду мы живем, не остаётся ничего, кроме как сложить руки и ждать собственного конца: увещевания в военном или революционном перевороте слишком далеки, далеки почти так же, как далёк спикер, уехавший от преследования в Тбилиси и не понимающий настроений в самой России. Мы атомизированы. Мы боимся. Нам каждый день говорят о том, что поддержка войны составляет больше 70%. Именно поэтому я считаю, что Катина соседка скорее донесет на меня, чем нет. Конечно, здорово, что хоть у кого-то есть возможность говорить. Я же чувствую себя простым субалтерном — скажу чего лишнего, могут и посадить. Но почему люди, особенно бесконечно далёкие от меня люди, говорят то, что они говорят?

Я порой думаю, как буду вести себя, когда и за мной придут: я понаписал в своих сториз уже на несколько сроков. Правда, у меня нет мании величия, которая заставляет думать, что мир вертится вокруг меня. Так и моя подруга. Она свалила еще в первую волну якобы из–за пары иносказательных постов против войны. Сейчас она живет в Грузии и просит своих друзей скинуть ей денег — я перевожу ей за квартиру через друга, у которого есть зарубежный пейпал. Когда она перед переездом вписывала меня, приговаривала: «Виталик, поехали с нами, ведь будет только хуже». Так и слышу: «по нам останется лишь выжженное поле путинистов». И даже сейчас, я листаю под очередной зыгаревский ролик и кислый кофе ленту инстаграма — истерика не утихает уже неделю, создаётся ощущения, что уехали все. Игорь, с которым мы ходили в ДК, застрял в Верхнем Ларсе. Лена, с которой мы на концерте Хаски орали «обезглавить обоссать и сжечь», отправляет своего мужа в Казахстан. Костя собирает у своих 3000 подписчиков на эвакуацию — сначала он даже приветствовал то, что происходит, а теперь говорит, что ему страшно. Мне тоже страшно. Но я не хочу уезжать.

Я пришёл к этой мысли несколько месяцев назад, когда начались первые алармистские настроения, что здесь будет что-то наподобие Северной Кореи. Мне было не ясно, как можно просто так, даже в мыслях, сдать свой дом шайке кооператива «Озеро». Хотя возможно, я просто не представлял, как я могу уехать, без профессии, без денег, без желания. Благородство оправдывает страх. Когда тетя, отправившая моего двоюродного брата в Стамбул, и мне рекомендовала отчалить (конечно, они все работают в банках и айти, я же простой обслуживающий персонал), у меня уже тогда появилось это чувство неартикулируемого презрения к этому страху. Наверное, все потому, что я уже с самого начала войны испытывал этот страх, переросший в ярость и гнев. Уже тогда брат заявил, что коль скоро я остаюсь, значит поддерживаю войну своим участием, своими налогами, «даже тем, что покупаю кофе в магазине или свечу ебалом на выставке». С тех пор мы с ним не общаемся. Мой гнев прошел, а вот его чувство вины — нет. Он продолжает в своих сетях посыпать голову пеплом и кричать, какой страшный ад творится в России: бесконечное большинство людей поддерживают Путина. А еще наверняка пьют кровь младенцев. Когда объявили первые цифры по мигрантам (часть которых уже успела вернуться обратно в Россию из–за просроченных виз или закончившихся денег), меня поразило это несоответствие между реальностью и теми виньетками, которыми украшают ее люди в белых пальто: допустим, через 3 границы выехали 700 тысяч человек, округлим это число до 3-4 миллионов (учитывая, что часть из них — пассажиры с георгиевскими ленточками) — какой процент от всего населения, тем более от населения, которое не поддерживает войну, останется здесь? Посчитай сам, я уже бесконечно устал от мысли о том, как много людей будут продолжать свою жизнь здесь, потому что уехать сейчас, остаться за границей надолго — это просто невъебенная привилегия открытого человека с паспортом и деньгами. Как будут уезжать люди, которые уже взяли всевозможные кредиты, у которых тут старики и дети? Волонтёры в своих сториз призывают уехать всех. Задавались ли они вопросом куда, зачем, чтобы что? Если война продлиться еще три месяца, все уехавшие вернутся к началу возможной гражданской резни, как многие, уехавшие с начала войны, вернулись к мобилизации. Когда я понял, что скорее всего бесполезно потрачу деньги, задонатил инициативе по эвакуации украинских беженцев и ОВД-инфо.

Привилегия уехать слиплась в тесном объятии с привилегией говорить, которая используется для распятия и самобичевания, которое делает распинающегося в глазах других лучше, чем он есть на самом деле. Когда я осознаю себя, с их слов, «конченной ватой», мне становится тошно — мы длим эту гражданскую ненависть даже там, где могли бы объединиться и помочь друг другу поверить в свою победу. Победу, после которой наша страна и наш дом будут очищены от скверны путинского режима. Воодушевление — это что-то, что я по каплям собираю из грозовых и бесплодных туч отчаяния. В такие моменты я понимаю, почему мы уже проиграли и как сложно будет трезветь от проигрыша — наша атомизация достигла предела, мы не заметили, что нам, как и украинцам, есть против чего объединяться.

Если пораскинуть мозгами, ситуация здесь проще, чем кажется на первый взгляд. Огромное количество людей, которые так или иначе (уже) не поддерживают войну, разъединены и лишены языка, пока их привилегированные братья думают, как устроиться на новом месте или лишний раз рассказать на ютуб-каналах о том, какая задница нас ждет. Суть в том, что людям, которые живут здесь и так или иначе против войны, уже нечего ждать — все самое плохое уже здесь, мы можем ждать только интенсификации: пыток, репрессий, насильственной отправки на войну. Все это бесконечно проще, чем умереть от бомбы или быть изнасилованным в Буче, Мариуполе или Изюме — наши страдания никогда не сравняться со страданиями, которые мы принесли на украинскую землю. И за одно это уже стыдно. Этот стыд от того, что твои страдания ни в какие сравнения не идут со страданиями другого — обезоруживает. Разлагает. А когда подпитывается — злит. Недавно я понял, что мне нужно трансформировать мой стыд во что-то более продуктивное, эффективное, деятельное и осознать его прежде всего как стыд за то, что мы позволили случиться одной из самых страшных войн в истории всего человечества. И взять за это ответственность. Слышишь ли ты, что в этом больше общего, чем можно подумать на первый взгляд? Кровь украинцев на руках практически всех, а кто-то барахтается в ней по горло. Я размазываю ответственность по нам почти так же, как режим размазывает (и у него получается) свою вину как можно шире — на доносящих на своих студентов преподов, на пропагандистов всех рангов, на мобилизованных солдат, на следующий день брошенных как мясо на фронт. Я своими руками не убил ни одного украинца. Я со многими из них дружил. Я некоторым из них помогал. Но я бесконечно ответственен именно за то, что власть страны, в которой я являюсь гражданином, пришла в Украину с ошибочной, глупой, отвратительной и смертоносной войной. Сколько бы я не говорил, что эта война ведется не от моего имени, она ведется от моего имени. Когда твой голос заглушали, а достоинство втаптывали в грязь десятилетиями, чтобы в финале вырвать их с корнем, сила может заключаться только в том, чтобы их вернуть. Отбить. И никогда больше не позволять на них покуситься…

…Поставив точку в конце этого энтузиастического демарша, я допил остатки совсем холодного кофе и посмотрел на себя в зеркало, которое висит прямо напротив кухонного стола. По моему осунувшемуся лицу опять предательски потекли слезы — в детстве мы абсолютно серьезно считали, что пацаны не плачут. А сейчас я — маленький мальчик, обиженный на всех, кто тычет пальцем в его кровоточащую бесправность, голая жизнь, которая за двадцать восемь лет своего существования пришла к той точке, к которой пришла. Диагноз болезненный, не в бровь, так в глаз. Интересно, как много людей чувствуют себя так же?

Я не знаю, на что я рассчитываю. Я полностью осознаю, что происходящее сейчас — очередной виток пиздеца, завершение которого дальше, чем я хочу. Я наверное даже смогу собрать денег на билет за несколько десятков тысяч, может быть даже взять кредит, если мне не вручат повестку прямо в банке. Но я не могу избавиться от мысли о том, как же я уеду от самого себя? Когда я читаю новости о том, как русские устраивают драки с казахами, как они едут поднимать культурную жизнь Армении или требуют говорить с ними по-русски в Тбилиси, я понимаю, что никто из русских не убежит от русскости, сконструированной веками авторитарно-монархической и имперской мясорубки. С другой стороны, когда я думаю, а кто же я, я также не могу придумать ничего другого, кроме как ответить, что я русский… сейчас даже заикаться об этом моветон, ведь мы отдали эту сентенцию на откуп апэшному трубадуру. Забавно ли, что россия сегодня пишется с маленькой буквы в качестве унижения, а не в качестве манифестации деколониальности. Когда я думаю об этом, я не могу понять, в какой момент я пропустил, что существует две России: я ведь знаю другую. Я, возможно, даже знаю такую Россию, которой еще нет (наверное, она даже и называться будет по-другому, дабы не смешивать себя с выхолощенным, постмодернистским и оруэлловским языком режима) — осознавшую свою имперскость, успокоившую свое неудобное прошлое, искупившую свой грех перед другими народами, отбившую себя у столетий угнетения государственниками, унижавшими, травившими, репрессировавшими, обкрадывающими простой народ…

…Разговоры разбиваются о реальность так же, как русские войска покидают оккупированные территории, встретившись с украинским контрнаступлением. Реальность побеждала всегда и в любом случае победит и в этот раз. Я бы даже сказал, что она уже победила. Как по мне, так осталось ее, мягко говоря, изменить. И для начала я хотя бы напишу об этом.