У моих ровесников всё понарошку. И я не знаю, то ли потому, что они такие хитрожопые, то ли потому, что они такие бездарные. Наверняка истина где-то между.

И это странно. Ведь мы, вроде бы, воспитывались примерно в одной среде, на одних образцах. Ан нет, как видно. Уточню: я говорю о тех ровесниках, которые получили образование и воспитание схожего с моим уровня.

Видимо, всё-таки мы впитали несколько разные вещи. Я склонен отнести себя примерно к поколению молодёжи 70-х (насколько мне позволяет скудное представление о тех людях). При этом я ценю то, что нам дали, скажем, 90-е. Но, похоже, мои ровесники, взяв всё из 90-х, не смогли отделить зёрна от плевел, оказавшись заложниками порочной плоскости.

А блуждая по порочной плоскости, ты в конце концов напутаешь вокруг себя порочный клубок. Но коль скоро другие плоскости тебе неведомы, ты примиряешься с этой. Ты принимаешь правила игры, потому что это единственная игра, в которую ты умеешь играть.

Это единственная игра, в которую они умеют играть — ничего не уметь. Они не умеют любить — это ограничивается представлениями, почерпнутыми в фильмах уровня ниже среднего, в книгах полуудавшихся писак, и не соединяется с жизнью. Потому что жизнь должна быть бесконечным повторением той цепочки почерпнутых образов, той малости пережитых событий, которым удалось случиться до и во время твоего полового созревания.

Они не умеют ненавидеть. На это у них не хватает сил, потому что источник всех их сил — фильмы уровня ниже среднего и песни поступадочных рок-поэтов. Полуудавшимся писакам не хватит ни смелости, ни таланта, ни сил изобразить даже крупицу истинной ненависти.

Они даже презреть не умеют — они боятся потерять что-то. Они боятся потерять вообще всё, поэтому бесконечно накапливают уже давно мёртвые состояния духа. Угадайте, способны ли они на движение, когда на их горбу покоится тысяча трупов? Им и сил не хватит презреть что-либо. Да и надобности нет что-либо презревать. Хотя бы потому, что принципов всё равно нет — в лучшем и единственно возможном случае это принципы полуудавшихся писак.

Окончательно растоптав что-либо, смешав его со своими соплями, мои ровесники могут, наконец, принять это за своё, взвалить его мертвенные останки на горб и остаться на месте с ироничной ухмылкой на лице, которое последний раз принимало живое выражение ещё в конце пубертатного периода. После того случая мои ровесники, видимо, пообещали себе (и одновременно — друг другу), что больше они никогда не позволят ничему и никому выбить их из равновесия. Для которого лучше всего встать на колени и взвалить себе на горб побольше трупов, чтобы ветром не унесло.

Путь к бесконечной ироничной ухмылке начинается с тысячного трупа. У моих ровесников их уже сто тыщ мильонов, а у тебя?