Из–за того, что рассказы, как считается, не вызывают сильного желания выкладывать за них деньги, их уже давно издают мало (но не говорите, что их мало пишут), а сборники так называемой короткой прозы все чаще состоят из публицистических эссе и критических очерков, (авто)биографических заметок и воспоминаний. Поэтому сборники как таковые уже вряд ли тянут на события в мире художественной литературы. Когда же речь идет о писателях, как говорят литературоведы, «первого ряда», ставших известными благодаря своим романам, такие сборники кажутся чуть ли не инструментом хорошего маркетинга. Например, сразу после выхода успешного романа из шкафа достаются короткие вещи автора, до этого не привлекавшие внимания. Или если писатель долго не появляется с новой большой книгой, на помощь приходят его заметки, написанные за это время по следам собственных размышлений. Происходит так, конечно, не всегда, но происходит, и очень уж похоже, что книжка Шишкина была собрана именно так. Однако, несмотря на эту похожесть (да, половина вещей отсюда уже была опубликована в разные годы в толстых журналах или на «Снобе», но давайте признаемся: кто из нас регулярно заходит в «Журнальный зал» проверить новинки месяца? Вы тоже нет?) ее чтение — совсем не проходное.

Шишкин не красуется словом (хотя нутряную интеллигентность, граничащую с язвительной галантностью, никуда не денешь), ему важнее найти героя, который был бы не столько примечателен своей оригинальностью, и не столько интересен жизненными злоключениями, сколько служил бы поводом для глубокого размышления о тех или иных человеческих породах вообще (единственным здешним героем не-человеком в паре эссе становится язык: не исключено, что для Шишкина язык в самом деле если не важнее человека, то равноценен ему). Породы эти, как правило, негероические в популярном смысле слова; забытые всеми отщепенцы и, наоборот, яростные служители системы; попавшие в ловушку обстоятельств и слепо в эту ловушку бегущие; те, кто берут от жизни всё, считают эту жизнь «своей», и те, кто ее сторонится.

При заметном разнообразии историй Шишкину каждый раз не сильно важен сюжет, поэтому он и не рассказывает эти истории, а скорее пересказывает, а то и вообще передает как есть. Вот, например, горькая, страшная переписка начала XX века двух влюбленных, русской Лидии Кочетковой и швейцарца Фрица Брупбахера, которая найдена автором в одном из зарубежных архивов, — переложена без какого-либо переосмысления, лишь с короткими вступлением и пояснительными комментариями, но в целом: цитаты, цитаты, цитаты. Здесь незачем что-то добавлять, герои сами про себя всё говорят. Они оба врачи и сторонники служения народу, но он абсолютный пацифист, а она жаждет революции и обижается на крестьян, когда они, вместо того чтобы подняться против власти, отправляются сеять хлеб, как и год, и два назад в это же самое время. Из–за разных политических взглядов они живут в разных странах, у них нет никакой личной жизни. Загнавшая себя в Россию и наконец арестованная, Лидия Кочеткова все равно не ломается и продолжает писать единственному близкому человеку.

Люди, отдавшие всю свою жизнь за идею, дело или мечту, не всегда при этом понимая, о какой мечте идет речь, — такие «персонажи», кажется, особо трогают Шишкина. Он явно восхищен историей странного швейцарского прозаика Роберта Вальзера, в которой мы видим жалкого, но великого в своем упрямстве писателя, умудряющегося прожить без малого 80 лет, не занимаясь ничем, кроме писательства. Конечно, Шишкин сам себя чувствует таким же отщепенцем, и не потому, что уехал из России, а потому что тоже понимает жизнь как текст на бумаге, лишенный бытовой шелухи (в книге даже проступают нечаянные, бессознательные параллели, которые Шишкин проводит между Вальзером и собой; ну например, сцены из двух разных эссе: в одном офицер называет Вальзера «не солдатом, а говном», в другом — военрук говорит Шишкину, что тот «плохой патриот»).

Или вот русские солдаты, попали в плен, а потом, еще во время войны, бежали в Швейцарию, жили там в горных отелях (в 2017-м эта история читается как сумасшедший райский сюр), а после окончания войны спешили вернуться в СССР — чтобы, конечно, сгинуть. Или директриса школы, мама Миши Шишкина, соблюдает, как заведенная, неписанные правила поведения члена социалистического общества. Все они для автора скорее не люди, а феномены, которые его удивляют, вгоняют в грусть, возмущают.

Надо признать, что феномены эти действительно заслуживают внимания, так и хочется попросить автора «расписать» до романа некоторые истории («Кампанилу Святого Марка» и «Вальзер и Томцак» особенно); но есть и рассказы, которых, может, лучше бы и не было. Как, например, «Клякса Набокова»; надо уточнить, написан он был еще в 2012-м, а опубликован в «Знамени» в 2015-м, и извините, главным в той публикации явно был не текст, а фамилия автора. В нем Шишкин пересказывает реальную историю и как-то перегибает палку с изучением «феномена» русского необразованного богача, а иногда задает вопросы, которые и читать стыдно: «Загадка Евы Браун. Как могут женщины искренне любить преступников, мерзавцев, пошляков? Кто-нибудь когда-нибудь объяснит?» Хотя, с другой стороны, герой в этой истории на самом-то деле не бандюга при деньгах, а сам рассказчик, сам тогдашний Шишкин, фрустрирующий интеллигент, грызущий себя за липкую, гадкую смесь зависти и отвращения к хамоватому воротиле, который может себе позволить фотографироваться в набоковском номере «Монтрё-паласа». Это тоже тот еще архетипчик, и метания его, думается, пойманы точно.

Вот так же можно «высматривать» героя-рассказчика даже там, где Шишкин говорит вроде как и не о себе. Для какого-нибудь студента-филолога задачка не самая банальная, надо сказать.