Александр Снегирев, если судить по тону письма, по нередким фотографиям в сети, создает впечатление человека, которому лишнее слово не скажи — в зубы даст. И сам он лишних слов не говорит, описывает скупо, коротко, будто по памяти, словно показания надиктовывает. Жила такая-то там-то, был у нее муж такой-то… А если будете много спрашивать — он вам в зубы. Вот Вере и досталось.

Но, пожалуй, не оттого, что много спрашивала. А потому, что воплотила в себе, связалась (платонически и телесно), пропустила через себя, подружилась, возжелала, позволила сделать с собой всё, что с ней сделали — целой стране и конкретным встречным в отдельности. И в этом смысле она не оригинальна. Дед на войне (предатель, правда), отец-лопух, мать-сумасшедшая, в молодости большая загульница, сестренка, которую Вера задушила пуповиной в утробе матери и этим навсегда вывела мать из душевного равновесия, первый секс, о котором стыдно вспоминать, отъезд в США и молчаливое возвращение, мужчины, с которыми она сначала связывается от нечего делать, затем от безысходности, общественные сходки. Она нигде не оказалась полезной, всех подвела, никого не приютила, перед всеми оказалась виноватой. И за это получила в зубы, и не от кого-нибудь, а от кучки приехавших азиатов, говорящих с Верой на разных языках.

Мигранты — не единственная примета времени, делающая рассказ о Вере (а точнее даже — Сказ о Вере) прямо про сегодня. Здесь их много, и обо всем этом автор отзывается угрюмо, снисходительно, с усмешкой. Ему не нравятся не только мигранты, но и служители церкви, чиновники, ветераны войны; все городские вместе взятые, как класс, и все деревенские, тоже как класс; те, кто организовывает незаконные застройки, и те, кто выходит на пикеты против таких застроек; те, кто идет на политические митинги; кто женился на богаче, рожает детей и живет, не работая, в роскоши; кто умирает бедным художником; кто думает, что его прослушивают спецслужбы; кто работает в глянце; кто готовится ко всемирной войне… Да, давайте, сами живите в этом всём…

Но автор осекается в том, что его снисходительность по отношению ко всему на свете — тоже есть примета времени, даже одна из ярчайших примет. И в этом смысле Вера, которая пошла на белоленточный митинг лишь за тем, чтобы там ее наконец хоть кто-то потрогал и потискал — живее самого Снегирева. Собрать некий дайджест, нарисовать среднего человека определенного времени, причем нашего времени, самого свежего — это одно (и за это надо Снегиреву говорить «Спасибо»). А вот определить, что с этим всем делать, хорошо это или плохо, и что будет дальше, если продолжать в том же духе — совсем другое. И мне вот этого другого не хватает.