Зулейха открывает глаза. Этой фразой начинается роман. Этой фразой начинаются несколько новых сцен по ходу книги. Этой фразой пару раз заканчиваются мучительные мысли Зулейхи и начинаются ее действия — вопреки всему и вся. Эта фраза пунктиром, нет, красной линией проходит через весь роман, являясь символом несгибаемости Зулейхи и ее человечности. На мой взгляд, топорный и плоский прием. Почему я сразу о приемах? Потому что топорного и плоского в романе немало, что, на мой взгляд, делает неинтересными разговоры о сюжетах. Текст становится романом, преодолевая некую планку в системе «Как он сделан», а не «О чем он».

Знакомство с типичным бытом дома в татарской деревеньке, где живет героиня с мужем и свекровью, происходит, когда буквально за один день на ее голову сваливается предельная и какая-то неправдоподобная концентрация мыслимых и немыслимых, но весьма показательных, трудностей. Потом, после раскулачивания, она полгода едет поездом в Сибирь, потом оказывается на необитаемом острове, а затем… книга медленно вянет и уже к половине начинает казаться, что автор ищет потерявшийся конец.

Не верьте, что эта книга о жизни бедной девушки в аду, то есть в лагерях ГУЛАГа. На самом деле в романе даже лагеря нет, а есть некий безлюдный остров, на котором «переселенцы» начинают жить и сами себя прокармливать, комендант для них самолично стреляет тетеревов, некоторые из них через годы обзаводятся отдельными жилищами. И судя по тому, как автор описывает жизнь Зулейхи дома и ее жизнь на острове — роман, на самом деле, про жизнь в раю. Муж, свекровь и домашние хлопоты — ад, а остров на Ангаре — ну рай какой-то…

Странноватый «лагерь» — единственное, пожалуй, что нам здесь непривычно. Здешние же герои прямолинейны и стереотипны. Если муж должен предстать восточным деспотом, то он только и делает, что хмурится, бранится и называет жену (Зулейху) не иначе как «женщина». То же самое с комендантом, который так «осоветился», что выражается, и даже думает, какими-то тезисными идейными пассажами («Потому как если вместо сердца — огарок, если взгляд — потухший, то зачем мы такие своей стране нужны, а?»). Или с интеллигентами — они, конечно, говорят сладко и ни к чему не приучены.

А еще постоянно думаешь о том, что всё здесь больше похоже на кино. И это не так хорошо, как всем кажется. Сцены начинаются и заканчиваются написанными в настоящем времени натурально киношными (причем не такими уж и оригинальными) сценами: «Игнатов стоит у раскрытого в ночь окна, лицом на улицу, курит», «С елей падают сороки и с громкими криками уносятся в чащу». Почему похоже на кино — понятно. Яхина учится на киносценариста. А на встрече с читателями в Музее истории ГУЛАГа вообще призналась, что история про Зулейху — и есть недописанный сценарий (после этого она еще сказала, что «если Первый канал захочет книгу экранизировать, я с радостью соглашусь»).

Что у автора получается, так это метафоризация окружающей действительности. «Плотные щекастые мешки с хлебом», «длинные, похожие на морщинистые пальцы конские кишки», «тысяча маленьких деревянных погремушек» (это про орехи). Но и этот плюс перестает быть плюсом, когда его становится слишком много, из–за чего интересные сравнения превращаются в конце концов в отвлекающих комаров. Режиссер Богомолов после прочтения романа назвал это «адски дурной и концентрированной образностью». Лучше не скажешь.

А вообще, для справки, «Зулейха открывает глаза» — признанное многими главное открытие года, участник шорт-листов почти всех основных литературных премий 2015 года и уже лауреат премии «Ясная Поляна».