Девяностые годы я чаще наблюдал из кухонного окна.

Вот случай. 1994-ый или 1995-ый год был. Начиналась гроза. У подъезда соседнего дома стояли трое. Я знал их. Один — семидесятитрехлетний старик Широков. Крупный, матерый, краснокожий. Классический председатель совхоза на пенсии. Другой — Володя — моложе, годков сорока пяти. Брюки клёш, клетчатая рубашка навыпуск, длинные свалянные волосы: типичный советский рабочий в запое, из тех, чья юность пришлась на хипповую брежневскую эпоху. Третий — наиболее загадочный тип. Неопределенного возраста, маленький, плешивый. В спортивных рейтузах , тапках и майке-алкоголичке. Мы звали его Марадона. Напиваясь, он любил играть с мальчишками в футбол. В прошлом Марадона работал на экскаваторном заводе, но потом «заболел» с точки зрения социума, разумеется. Часто я встречал я его, в диалогах с самим собой, лукаво грозящего пальцем отцу: помню-помню экскаваторный завод. Очень добрый, всегда улыбающийся Марадона ездил по ягоды и по грибы, бегал на пивом, играл, в футбол с ребятней. В общем, все трое, понятно, были классическими советскими алкашами, исследователями глубин в мамлеевском духе. В тот раз, как водится, они выпивали. А я — подросток — любовался картиной. На скамье стояла початая бутылка водки (вторая или третья с утра), тут же, на газете, какая-то закусь. Они жарко обсуждали что-то насущное, возможно, философическое. Но вдруг начался дождь. И грянул гром. Их партия стремительно распалась. Старик Широков юркнул в подъезд (это был его подъезд, возле которого они всегда выпивали), чувствовалась практичная жилка матерого председателя. Володя был самый пьяный и остался сидеть на лавке. А дождь припустил, и Марадона — третий — припустил вслед за дождем, а вернее, прочь от дождя, к себе, сквозь шторм, попадая пятками по распускающимся моментально лужам. Но тут громыхнуло ужасно. Задрожали стекла, завыли сирены. Марадона упал головой о бордюр, но тут же поднялся, припустил пуще прежнего. Казалось, идет война, а он бежит под обстрелом, уклоняясь от пуль. В это время Володя рухнул со скамейки в свежую лужу. Немного пытался встать, но затем отдался стихии. Кажется, заснул. Тут моя мать, увидав происходящее, засуетилась. Отправилась к володиной сестре, чтоб затащить пьяного в дом. Пока женщины подымали Володю, Марадона добрался до своего подъезда. Все трое были спасены. Впрочем, сейчас их уже нет в живых. Первым ушел Володя. Напившись пьяный, он как-то проспал ночь на холодном кафеле в подъезде, сердобольных и внимательных на сей раз не нашлось. Далее: пневмония, ослабленное алкоголем сердце и смерть. Следующим ушел Марадона. Это случилось вскоре. Но я узнал об этом позднее. Сосед его, мой одноклассник, как-то при встрече бросил: а Марадона-то — умер. Я сдержал тогда слезы, но ком подкатил к горлу. Марадона был волшебник, какой-то совершенно магический вневременной персонаж из детства. Он заслуживает отдельной статьи. Дольше всех держался крепкий старик Широков. Он ушел уже в начале нулевых. Закрыл заседание. Эпоха закончилась. Зачем я пишу сейчас об этих людях? Все трое они были интересными персонажами, много интереснее тех, кто сейчас мельтешит на экранах ТВ и в кино. В них чувствовалась порода, был какой-то стержень. Они не знали что такое интернет, они не разбирались в этой вашей культуре. Они просто жили. Жили, как умели. Иногда я вижу в них что-то глубоко индуистское. Они приняли порядок вещей. Они посмеиваясь, сквозь бутылочное стекло, наблюдали за движением Колеса Сансары. Между тем, было в них что-то и беспредельно трагичное, бесприютное, колониальное. Они чувствовали, что чего-то не хватает. Что жизнь живется как-то не туда. Искали его, это что-то. Каждый — по-своему. Широков — осторожно, прищурившись, по-иезуитски. Володя отчаянно, доходя до самых глубин. Марадона… Тот, кажется, что-то нашел. На его лице всегда была улыбка Будды, он светился. Поэтому его так любили дети. Сейчас таких людей почти нет. Колесо Сансары всё вертится. Бегают по своим делам надувшие от важности щеки какие-то упыри, крутят баранки машин. Другие сидят в интернетах. Третьи еще чем-то мелким промышляют. Тех, кто видит — всё меньше. Иногда кажется, их совсем не осталось.

2010 г.