О феминизме сказано много слов. Как восторженных, так и критических. Слишком много эмоциональных пассажей без намека на холодный анализ. А потому, вместо банальных рассуждений об ущемлении прав и возможностей, стоит обратиться к социальным корням данного феномена.

Говорят, если в статье написать слово «феминизм», то количество просмотров у нее увеличится в два раза. А если добавить свою оценку (неважно, положительную или отрицательную), то в комментариях случится что-то вроде урагана. Затрещат ветви у дуба патриархального угнетения, схлестнутся рыцари мизогинии с весталками мизандрии, и, шелестя белоснежными крыльями, нагрянут из Асгарда обнаженные валькирии, унося измученные души сраженных сексистов и радфемок в сказочную страну вечного холивара. Аминь.

Собственно, это одна из причин, по которой вопрос затрагивать неприятно. Учитывая, что люди в большинстве своем ленивы и текст читают через строку, написать про феминизм значит чей-нибудь гнев да навлечь. Потом ходят, брызжут слюной. Но если у вас найдется доля беспристрастности, то взглянув на объем бреда, который развели вокруг, вы лишь покачаете головой, присвистнув: «Ну и устроили!». Потому ставлю вопрос ребром и призываю взглянуть на феминизм с той стороны, которую обычно опускают. С позиций социально-экономических.

Итак, все начинается с миграции в города и роста промышленности. Крупный землевладелец конкурентно теснит небогатого крестьянина, за гроши выкупает его надел и, коварно потирая потные ручонки, открывает шампанское в честь удачно состряпанного дела. Крестьянин хоть и тоскует по конскому навозу и повизгиванию откормленных хряков, но вынужден перебираться в город, переливающийся всем спектром селиновских декораций. Явление комплексное: в городе расцветает буйным цветом крупный капитал. Бывшего крестьянина ожидают счастливые (на самом деле, нет) трудовые будни на заводе или фабрике.

Знаю, по современной России не скажешь, но люди — это существа, которым свойственна борьба за свои интересы. Чувствуя себя незаменимыми, работники начинают отлынивать, требуют улучшения условий и т.д. Поэтому нужен хлыст. Хлыст, который называется «безработица» (в СССР — жесткие дисциплинарные наказания и давление коллектива, но речь сейчас не о нем). Человек боится увольнения — требует меньше, давить на него проще.

Но экономика и промышленность растут, заводам требуется все больше и больше народа. Значит, надо привлекать в города еще людей, чтобы поддерживать концентрацию человеческих масс и, следовательно, безработицу на должном уровне. Индустриальное общество изменяет и культуру, и устройство семьи. Неудивительно, что в таких условиях пастораль и всякое воспевание крестьянской общины выкидывают на обочину. Новая индустриальная эпоха сжирает с потрохами всех кто в нее не вписывается. Ей глубоко плевать кто перед ней там встал — русские крестьяне-толстовцы или фермеры из Оклахомы (ну помните «Гроздья гнева» Стейнбека?).

После европейских социальных бурь, выразившихся в двух мировых войнах, туче революций и прочих потрясений, ситуация изменилась. С одной стороны, социальная борьба стала охлаждаться ростом потребления и, следовательно, производства (плюс социалкой). С другой, Европа достигла настолько высокого уровня урбанизации, что дальше массово привлекать сельских жителей в города без ущерба для аграрной отрасли стало невозможно. То есть айфоны айфонами, а чем ты ужинать будешь, дружок? Да и фермеры окопались в своих селах и чуть что — сразу на трактора и «Повысьте пошлины на импорт говядины!», «Запретите ввоз винограда из Турции!». Вопрос на засыпку: как теперь поддерживать нужный градус давления на рынке труда?

Вариантов два. Первый — ввоз мигрантов. С ними пояснять, думаю, не стоит. Второй — массовое вовлечение в экономику женщин. То есть полностью или частично заставить женщину отказаться от старой социальной роли в пользу трудовой занятости. Тем более, что во время и сразу после Второй мировой это было попросту необходимо — война забрала миллионы здоровых взрослых мужчин. Новые возможности преподносятся под соусом свободы, равноправия, возможности самореализоваться, но закономерно заканчивается «мерзким начальством», сверхурочными и «сынок, сегодня ты посидишь с няней» (ну любят москвичи нянь из Средней Азии, Мьянмы и иже с ними). Проходит не так уж много времени, прежде чем человек понимает, что одно рабство ничем не лучше другого (а порой и гораздо хуже). Старик Дюркгейм с его социальными фактами презрительно ухмыляется: общество одинаково прогибает под себя и широкоплечего бородача, и девушку с тонкими кистями рук. И будет прогибать всегда.

Естественно, я не призываю стать служанкой какого-нибудь жлоба или впадать к кому-нибудь в зависимость. Я указываю на то, что современный феминизм сам стремится навязать женщинам чувство неполноценности и ущемленности, чтобы подвигнуть их массово устремиться в традиционно мужские профессии. Реальность же такова, что адекватный человек может реализовываться как в строительстве ракет, так и в воспитании детей в зависимости от личных пристрастий. Быдло предпочитает «реализовываться» в сверхпотреблении и других формах эскапизма. Предсказуемо.

Особенность современной экономики в том, что ее надо постоянно раскручивать, увеличивать денежный оборот, коммерциализизировать некоммерческие отрасли и так до бесконечности. Вместо матери — няня, вместо сказок на ночь — планшет, вместо нормального ужина — фастфуд, вместо человеческой близости — времяпрепровождение. Вместо мужчин и женщин — бесполые потребители. Феминизация мужских интересов и потребностей, как и маскулинизация женских, это золотое дно для производителя, ибо позволяет расширить сбыт до неимоверных масштабов. Стоит отстраненно посмотреть на то, во что выродились идеалы Просвещения, как невольно напрашивается аналогия со змеем Уроборосом, который пожирает сам себя. На худой конец с Беллерофонтом и Барри Линдоном. Потому что у всего есть предел: слепая вера в Прогресс порождает губительную безответственность.

Если вы хорошенько приглядитесь к истории последних двух-трех веков, то увидите, что болтовня про гендеры всего лишь часть давнего процесса унификации граждан (с XX века — унификации потребителей). Полигендерный потребитель без семьи, отечества, нации и социального класса, достаточно терпимый, чтобы сносить ущемление своих интересов всемогущим Левиафаном и более организованными группами — вот он, идеал унифицированного человека дивного нового мира. Идеальный раб, вернее сказать. Точно так же под неолиберальной толерантностью скрывается процесс новой стигматизации. Стигматизации наиболее сильной, решительной и дисциплинированной части европейского общества, которая это общество и построила. Но это так, отступление от темы. Не обращайте внимания, а еще лучше — сразу запишите в нацисты (так гораздо проще).

Кстати, если на самом деле запишете, я не сильно огорчусь. Это ненадолго. Судя по Brexit (а британцы обычно первыми бегут с тонущего корабля, у них большой опыт в мореплавании), по популярности Трампа и Ле Пен, эпоха, порожденная новыми левыми, хиппи, неолиберализмом и культурмарксизмом, постепенно подходит к концу. Я заметил (вероятно, не первый), что такие циклы обычно длятся по полвека (1870 — 1917, 1917 — 1969, 1969 — наше время).

В итоге, думающий человек рано или поздно придет к выводу, что в XXI веке феминизм и подобные «левые» течения суть вещи инструментальные. Они будут затухать или активизироваться в зависимости от конкретной обстановки в конкретном обществе. Наступает эпоха, когда реальная политическая борьба будет все больше разворачиваться вокруг регуляции информационных потоков (здесь уже сталкивается множество противоположных интересов) и проблем перенаселения в менее развитых странах (следовательно, попыток модернизирующихся густонаселенных регионов перетянуть одеяло на себя). Возможно, еще вокруг экологических проблем.

Если общество (и государство как условный выразитель его воли) движется в сторону силового воздействия на господствующий мировой/региональный порядок и/или постепенного освоения новых пространств, оно будет напирать на многодетную семью с женщиной в роли матери и домохозяйки. Если общество хочет законсервировать текущий порядок, оно будет наращивать производство и потребление и, следовательно, привлекать в экономику рабочие руки женщин (тем больше, чем взрывоопаснее положение с мигрантами). Опять же, это абстракции. В жизни, конечно, посложнее будет. Ну, вы умные, сами все знаете.

Собственно, еще есть третий вариант, «soviet edition». Это когда для стремительной индустриализации требуется так много рабочих рук, что феминизм становится повседневным и добровольно-принудительным: «А ну, Машка, на завод! Дети? Подождут твои дети! Мы тебя от реакционного патриархального гнета только что освободили. Живо на завод!». Чем-то напоминает второй вариант, только радикальнее.

Унылые пацифисты и гуманисты-мечтатели могут, конечно, трактовать одну из возможностей как «положительную», а другую как «отрицательную». Еще могут придумывать свой вариант, который сложится из лучших сторон всех остальных. С точки зрения морали — абсолютно правильный. С точки зрения реализации — абсолютно неосуществимый. Впрочем, это норма. Потому что унылым пацифистам и гуманистам-мечтателям нужна надежда. Пускай маленькая, дохленькая, но такая, чтоб светила, наделяя их скучные жизни хоть каким-нибудь да смыслом. Так пусть мечтают, «верят в человечество» и т.д. Жалко, что ли?

P.S. Раз уж с темой феминизма я закончил, упоминая унылых гуманистов, то вот еще напоследок. Рая не будет. Счастья не будет. Коммунизма не будет. Равенства не будет. Равноправия не будет. Справедливости не будет. И меня, и вас сожрет великая и непостижимая Пустота, вечное бездонное Небытие, в котором не будет ничего. Даже тьмы. Здоровья вам и хорошего настроения!