Думаю, сложно найти в России человека, который хотя бы раз да не слышал расхожей фразы «Россия — тюрьма народов». Вот видите, и вы слышали. Кюстин, 1839 год — клише давно истрепалось и запылилось. Ретроградство, а не классика. Спустя век Черчилль иронизировал насчет «коммунальной квартиры народов». А сегодня я, выйдя из подъезда, понял, что из подъезда я может и вышел, да только вот падик (мерзкое слово, согласен) на этом не закончился. Он не просто подобно раковой опухоли распространяется по спальным районам мегаполисов. Нет, это явление куда более серьезное. Явление, которое определит завтрашний день. Почему? Давайте по порядку.

Сперва — культура. Это правило. Если охота объединяться, делать какой-то движ, нужно иметь представление вокруг чего объединяться. Так сложилось, что большинство людей мыслят образами и если у вас есть гениальный план, как обустроить Россию, но нет оригинальных и запоминающихся символов, то вы — никто и звать вас никак.

Чтобы было понятнее. Есть два типа мышления: научное и обыденное (хотя я бы его назвал естественным). Научное требует четких определений, строго сформулированных гипотез, особой методологии, системности. Формировать его — тяжкий труд, и когда человек выбирает какую-то область знания, чтобы развить в ней научное мышления, он делает это осознанно. Естественно, современный мир с каждым днем все сложнее. Выработка научного знания в одной области не означает автоматического переноса на остальные. Первоклассный специалист по газодинамике оказывается наивным ребенком во всем, что касается гуманитарных наук, и наоборот.

В последние века научное мышление пришло и в политику. Это не значит, что кто-то смог исчерпывающе объяснить общественные процессы. Это значит, что политики сделали фундаментом своих учений научные теории и принялись организовывать сторонников в рамках особой системы знаний. Пионерами, конечно, оказались марксисты.

Проблема в том, что привносить научное мышление в массы — дело гиблое. К чему, спрашивается, инженеру, крестьянину или какому-нибудь токарю рассуждать как профессиональный революционер? Это веке в XVIII еще можно было говорить о человеке универсальном. Теперь же — специализация, специализация и еще раз специализация. В итоге, когда научное мышление пытаются распространить из узкой группы специалистов на широкие массы, то получают мышление идеологическое. На этом и основаны все централизованные движения ХХ века (от Второго интернационала до голлистов). Здесь теоретические распри — удел руководства, а мышление рядовых членов унифицируется директивами сверху. Как говорится, suum cuique. И результаты, признаться, впечатляющие: сотни партийных ячеек, многотысячные марши, революции и все в этом духе.

К чему я это все рассказываю и причем здесь сленговое «падик»? Погодите, слушайте дальше. Век толп с его массовыми партиями кончился. Какой-то хитрец изобрел телевизор, другой — интернет, а третий — о боги! — додумался засунуть в ваш карман смартфон. Те, кто вчера еще тусовался на сходках радикалов, теперь играют в World of Tanks, а условной газете «Искра» предпочитают картинки с MDK. И дело совсем не в том, что эти ребята «безвольны». Они такие же какими были всегда. Массы остались массами. Просто из–за плотного потока инфошума сегодня до них сложнее достучаться. Итог — идеологическое мышление старого типа (устойчивая система координат, четкая групповая идентичность и т.д.) ушло и сменилось новым, когда фундамент из сомнительных «общечеловеческих» ценностей сочетается с разрушением всех старых идентичностей (национальных, классовых и т.д.). Так как человек без идентичностей существовать не может, появляются микроскопические суррогаты (всякого рода лесбисепаратистки и прочие «гендрефлюидные вертосексуалы» как раз оттуда), которые должны дать человеку чувство причастности к чему-то большему, чем он сам. Думаю, причины такой политики ясны. Разделяй и властвуй — средство на все времена.

В условиях, когда в обществе отсутствуют организованные политические силы, особое значение для завтрашнего дня приобретает дискурс. Причем дискурс, мягко говоря, неофициальный. Именно здесь зарождается проект будущего. Не факт, что этот проект сработает, но иначе никак. Помните расхожую фразу, что Французская республика родилась в литературных клубах? Так и есть.

Вообще, что такое дискурс? «Дискурс» в широком смысле слова понимают как «язык в употреблении», сложное единство языковой формы, значения и действия, находящее свое выражение в коммуникативном событии или коммуникативном акте». Короче говоря, когда вы слышите имя Сталина, и у вас в голове автоматически всплывает «отец народов»/«кровавый тиран», это дискурс. Когда акционист Павленский прибивает мошонку к Красной площади, это дискурс. Когда нодовцы раскрашивают свои флаги в цвета георгиевской ленты, это дискурс. А когда по ТВ в очередной раз твердят про стабильность, что они делают? Правильно, формируют дискурс.

Ну что? Теперь понимаете к чему я клоню? Ведь помимо официального и оппозиционного, преимущественно либерального, существует еще одна форма дискурса. Третья сила, так сказать. Маргинальная, которую замечать никто не желает и предпочитает делать вид, будто ее нет и никогда не было. Дискурс спальных районов, темных подворотен и прокуренных подъездов. Дискурс с банкой яги в руке. «Брат за брата», «шпана», «в мертвых найках» и все в этом духе. Подобно тому, как блатная романтика сформировала облик 90-х с их ОПГ и переделом, паблики а-ля «Падик» (они легко гуглятся) сегодня создают нам 20-е и 30-е. В 90-е молодые парни, извечная опора политических движений, предпочли своей стране и народу тонированную «бэху». Они продемонстрировали, что крепкие быки в малиновых пиджаках и кожанках не то, что специалистами, просто русскими быть не хотят. Они показали, что «новый русский» имеет примерно такое же отношение к русским как Вест-Индия к Индии нормальной (ну той, где слоны). В итоге, мы получили то, что получили. И когда завтра начнется что-нибудь малоприятное (кризис, думаю, уже все прочувствовали), как вы думаете, какую позицию займут ребята, выросшие на «Падике»?

Итак, помимо дискурса официального и оппозиционного (самых разных спектров), мы нашли еще низовой, дискурс улиц. Лет тридцать назад мы бы именовали его дискурсом рабочей молодежи, но сегодня такие названия попахивают откровенным ретроградством. Да и молодежь, надо признаться, не шибко рабочая.

Среда, о которой зашла речь, очень разнородна. Здесь вам и фанаты, и маргинальные лица без определенного рода занятий, но в большинстве своем, конечно же, учащиеся. Старшеклассники, студенты всякого рода колледжей, ПТУ и второсортных вузов, имеющих к высшему образованию чисто формальное отношение. Именно в этой среде мы видим формирование уникального феномена, особой культуры спальных районов и моногородов.

Не будет преувеличением сказать, что главным выразителем настроений и ценностей здесь стал рэп. Простая такая музыка, в которой речитатив, положенный на бит, транслирует определенные смыслы и образы, медленно, но верно преобразуя само информационное пространство. Существует также особая мем-культура, а также масса небольших рассказов-притч, несущих морализаторский смысл. Все это формирует особую пацанскую «мифологию», нравственную систему, оригинальный нарратив. Следовательно, и особое мироощущение. Именно мироощущение, ведь цельность и завершенность мировоззрения здесь отсутствует.

Все это не удивительно. Рэп, выросший в среде американских негров, обязан своей популярностью двум ключевым факторам. Во-первых, его легко производить (это вам не сюита какая-нибудь), во-вторых, представители социального слоя сами изображают окружающую их реальность (в отличие от поп-музыки). Аналогично с мемами. Но, отражая реалии, культура одновременно и преобразует их. Культура служит инструментом унификации, а значит, создает идентичность. Ту, которая является необходимым условием любого массового движения.

«Прекрасно!» — подумали вы. — «Значит, не за горами массовое движение молодежи, которое добьется [нужное вставить]». Нет, все куда менее оптимистично. Одно из условий рождения идентичности — противостояние с другой человеческой группой. Американские негры осознали себя в противопоставлении белым, например. А в противостоянии с кем и что за идентичность может развиться у молодых представителей городских низов? Может, национальная? Сомнительно. Классовая? Вряд ли. Скорее всего, это будет идентичность кастовая.

Вдумайтесь, куда попадут сравнительно удачливые из этих ребят? Правильно, в правоохранительные органы. Те, кому повезет меньше, отправятся по контракту в армию. Кто-то — в охранники, коих нынче около 600 тыс. Остальные же окажутся на такой работе, которая вовсе не способствует росту самосознания (например, в продажниках, которые работают «на себя»). Групповая идентичность может развиться только у первых двух групп. Силовые структуры — от римских армий до современной полиции — всегда умели создавать у своих членов чувство причастности к общему делу. Остальные останутся разобщенными, сменят подвороты на майки-алкоголички и усядутся на кухне обсуждать Зюганова (ну или кто там вместо него будет). Опечалились? Рановато! Дальше будет хуже. Ведь я не самый худший вариант описал. Это вариант стабильности, когда можно найти работу если не в своем городе, то хотя бы в сотне-другой километров. Работу унылую, бессмысленную, оставляющую горькое послевкусие бесцельно прожитых лет, но позволяющую выжить. А что, если экономический кризис? Политические пертурбации? Тут-то и подходим мы к самому интересному.

Чем гражданин отличается от обывателя? Гражданин осознает связь с более широкой группой, чем его близкие. Обыватель — нет. Обыватель вообще не стремится связывать себя с какой-либо группой. Обыватель не в состоянии принять простое и вечное правило, что широкая общность людей, связанных чувством солидарности, всегда более эффективно отстаивает интересы своих членов, чем отдельный, ни с кем не связанный индивид. Одиночку легко раздавливают, едва он начинает «качать права». Члену группы есть, где искать защиту. Правильно я говорю? В целом, да. Но упускаю один крайне важный момент.

Между гражданином и обывателем существует множество переходных степеней. Ведь можно ощущать себя частью такой огромной общности, как нация (мы — французы), и даже — цивилизация (мы — европейцы). К более широкой общности, — здесь я соглашусь с Данилевским — видимо, принадлежать невозможно (марсиане нам дипмиссий пока не посылали). А можно ощущать себя частью этноса или племени. Или района. Естественно, жизнь сложна и в одном человеке переплетаются разные идентичности, но какая-то обязательно доминирует. Именно ей он руководствуется в сложной ситуации. Такой, например, как распад СССР.

Но чем, извините, будут руководствоваться пацаны в спортивках и с подворотами, которые интернет-мемы знают в разы лучше, чем историю своей страны? Которые не знают ни про 1917, ни про 1991 год! Я уж не говорю про какой-нибудь 1993 г. Помните расхожую фразу, что народ без самосознания есть навоз, на котором произрастают другие народы? Вот и я о том же.

Дело ведь не в том, что объединение в рамках деревни или района само по себе плохо, — это как раз естественно — но в том, что происходит оно в отсутствие более масштабной идентичности, в отсутствие национальной идеи! Районные компании, в отличие от деревенских, вообще неустойчивы и распадаются, когда молодые люди заводят семьи. Другое дело — преемственность: на место ушедших приходят подростки, которые приносят новый импульс и впитывают старые традиции. В этом плане показателен феномен люберов, ставших костяком организованной преступности. Молодые люди, которые могли стать силами национального обновления, предпочли тонированную «бэху» и кожанку, стали силами национального подавления и цементации негативных перемен. Видимо, это было неизбежно. Логика деревень и рабочих районов, архаичная племенная логика переросла логику большой советской общности и не встретила на своем пути логику общности русской (как и хваленую общность пролетарскую). В условиях крушения старой системы ОПГ оказалась оптимальной структурой самоорганизации, ведь позволяла участвовать в дележе советского наследия.

Блатная культура, блатной дискурс дали свои плоды. На протяжении 90-х власть преступных лидеров признавалась даже простыми людьми, которые нередко предпочитали урегулировать конфликты не в продажных судах, а по понятиям при помощи криминальных авторитетов. Современный пацанский дискурс до боли напоминает дискурс блатной. Дискурс накануне развала СССР. Противопоставление молодежной группы государству в условиях отказа от национальных и классовых идентичностей.

Когда карбонарии противопоставляли себя неитальянским колониальным правительствам или когда рабочие — капиталистическому государству, это было конструктивно. Почему? Потому что они имели некую позитивную программу преобразований. Не во всем реалистичную, но все же. Когда пацаны противопоставляют себя государству, это связано не с тем, что оно в целом или какая-то его часть ущемляет их объективный интерес. Взгляните на рэп-культуру: ненависть к «мусорам» больше крутится вокруг тем, связанных с употреблением наркотиков. Да, наркотики в пацанском дискурсе — особая тема. «У нас есть два колеса, одно — тебе, другое — мне. Велосипед!» Слышали такое? Продвижение велоспорта в массы, ага. На что способны эти люди? На какие свершения?

Короче говоря, я указал вам на особую проблему нового трайбализма (от лат. tribus — племя). Трайбализма российского, постсоветского. При нестабильности — идеальная почва для ОПГ. При стабильности — идеальные холопы, не способные подняться до более широкого, надплеменного интереса. Но, как говорится, критикуешь — предлагай. А потому повторю то, что уже говорил: сперва — культура! Если хотите в гражданскую нацию, то сперва, будьте добры, в национальную литературу, в национальных героев, в национальную идею, etc. И не выкидывайте из своей головы семьдесят лет нашей истории. Истории великой и трагической.