Create post
Антропология

Инкультурация и диффузия

Alina Budnikova

Чем определяется интенсивность и характер культурной диффузии? Из–за чего представители китайской культуры способны поддерживать островки своего традиционализма в лоне западного мира, но в другом случае мы вынуждены констатировать, что весь пласт туземной культуры Северной и Южной Америки был моментально потерян при наступлении европейского колониализма? От чего зависит стабильное воспроизводство инкультураций индивидов в конкретной культуре?

Для начала нам следует чётко разграничить процессы инкультурации и социализации. Оба феномена протекают единовременно, но мы вынуждены констатировать некоторую первоочередность инкультурационных структуризаций: это, в первую очередь, процесс восприятия грамматики родного языка (которая является фундаментом всякой когнитивной структуризации индивида) и при этом усвоение базовых моделей и паттернов речевого и телесного поведения (восприятие жестов и эмотивных традиций). Процесс социализации выступает тут как надежный каркас деятельности, в рамках которого и набирают обороты инкультурационные мимесис и порождение, формирующие специфичное содержание культуры.

Далее попытаемся выделить три условных уровня, на которых происходит межкультурное взаимодействие:

1. Институциональный уровень: каким образом осуществляется влияние одной культуры на другую в социально-экономической плоскости? Завоевание, колонизация, иммиграция или диалог соседей? Иными словами, какое «количественное» воздействие испытывает на себе культура, оказавшаяся в ситуации ассимиляции? Какую степень свободы производства своих культурных практик обладает её представитель в чуждой ему культуре?

2. Экологический уровень: соответствует ли условия окружающей среды (сюда мы будем включать не только сугубо «природные» условия, но и те, которые формируются на фоне урбанизации) культуры-донора, провоцирующей аккультурацию или ассимиляцию, «естественным» условиям существования культуры-реципиента? Способна ли культура-реципиент воспроизвести привычные для себя условия в границах культуры-донора? Каков характер мобильности и адаптивности в данном контексте?

3. Структурально-семиотический уровень: какова потенция кросс-культурного взаимодействия в процессе диффузии? Насколько взаимозаменяемы опытные категории (возможна ли адекватная коммуникация между габитусами?) рассматриваемых культур?

На примере китайской иммиграции и европейской колонизации Нового Света рассмотрим каждый уровень предметно.

1. Институциональный уровень.

Культура китайских иммигрантов и западная культура. Традиционные культурные практики признаются легитимными культурой-донором. Характер иммиграции предполагает относительно безопасное существование внутри ассимилирующей культуры.

Туземная культура и европейский колониализм. Традиционные культурные практики угнетаются и не признаются культурой-донором. Характер воинственной колонизации исключает мирное сосуществование с культурой-реципиентом.

2. Экологический уровень.

Культура китайских иммигрантов и западная культура. Культура-реципиент базируется, главным образом, на социальных практиках (конфуцианство). Исходя из институциональной легитимации этих практик культуры-реципиента их воспроизводство легко осуществить, создав общинные условия («китайские кварталы»). Характер мобильности и адаптивности китайской культуры проявляется в институционально-социальной плоскости и не зависит от географических условий.

Туземная культура и европейский колониализм. Воспроизводство инкультураций внутри туземной культуры стоит в прямой взаимосвязи с физической средой: структура мировосприятия индейца включает в себя конкретные объекты живой и неживой природы своего региона, на основе которых происходит социализация каждого индивида и его когнитивное развитие, а также развертывание и передача уникальных космологии и фольклора. Характер мобильности и адаптивности туземной культуры проявляется в диффузии культурных структуризаций (мифов, фольклора, ремёсел) по однородным экосистемам. Изъятие индивида таковой культуры из этих специфичных условий не столько деформирует его когнитивные и культурные привычки, сколько делает невозможным их передачу новому поколению. Иными словами, детям невозможно «показать» культуру их туземных родителей без «подручных» средств (определенные биологические виды животных и растений, конкретные географические объекты и погодные явления), которых их и лишают. Как мы знаем, индейцы испытали на себе принудительную миграцию и последующее изменение материального быта.

3. Структурально-семиотический уровень.

Культура китайских иммигрантов и западная культура. Китайская культура находит в западной как и взаимозаменяемые категории, — бюрократический дискурс, оппозиция «дикого» (варварского, природного) и «цивилизованного», — так и противоречивые — концепция западного Разума и восточных Добродетелей, европейский рационализм и азиатский холизм. Тем не менее, обе культуры способны к адекватному диалогу благодаря схожим эпистемологическим представлениям о субъекте как части человеческого социума.

Туземная культура и европейский колониализм. Европейская и туземная культуры взаимно игнорируют (исключают) и не воспринимают эпистемы друг друга. Поле схематизации социального опыта туземца идёт вразрез со всеми известными дискурсами западной культуры, так как оно функционирует на основе включения в себя совершенно иных моделей и паттернов усвоения информации и осуществления социализации, в связи со спецификой которых и формируется зависимость от локальной экосистемы и её географических особенностей.


Выводы.

Мы отдаем себе отчёт в том, что обособленность и настойчивая приверженность традиционализму китайских иммигрантов спровоцированы самой ситуацией этой иммиграции: в условиях незнакомой и чуждой культуры индивид ищет надежные источники для своей идентификации, что он и находит только в родительской культуре. Таким образом задается устойчивый паттерн для воспроизведения инкультураций в обществе иммигрантов. Однако он возможен сам по себе не только потому, что индивид только его и способен найти, но и благодаря благоприятным условиям для функционирования самой культуры иммигрантов. Недостаточно просто «оставить в покое» культуру, необходимо предоставить ей соответствующие её «этосу» условия для существования. Поэтому резервации североамериканских индейцев представляют собой такое жалкое зрелище и пародию на былую насыщенность культурной жизни: в них живут биологические потомки индейцев, но никак не их инкультурированные наследники.

Также мы понимаем, что процесс агрессивной колонизации, который сопровождался банальным геноцидом (сознательным, — с помощью огня и пороха, так и неосознанным — с передачей туземцам европейских болезней, которые в условиях чуждых привычному их иммунитету вирусов и инфекций быстро переросли в эпидемии и целые пандемии), физически уничтожил большую часть туземного населения, то есть уменьшил возможность выжить и самой культуре этого населения. Однако этот факт не может исчерпать проблему стихийного исчезновения туземных культур. Исходя из нашего анализа мы делаем вывод, что современные этнографы вынуждены отправляться вглубь дикой Амазонии в поисках аутентичной аборигенной культуры не из–за того, что последняя была вынуждена туда забраться и будто спрятаться от алчного европейца, а из–за однородных условий тамошней экосистемы, которая позволяет наладить стабильное воспроизводство инкультураций внутри этой туземной культуры. Если представить, что всё белое и чёрное население Южной Америки неожиданно оставит материк, предоставив его коренным жителям, то за этим не последует бурная «реколонизация» всех этих территорий исконной культурой: экосистема материка испытала на себе необратимые последствия европейской колонизации. Речь идет не только о вырубке лесов, последствиях сельскохозяйственного освоения земель и индустриализации, но и об истреблении одних биологических видов и разведении других. Это «возвращение» туземцев будет подобно нашей высадке на Марс.

Сравнивая два этих совершенно несхожих процессов культурной диффузии мы можем выявить те ключевые моменты, в рамках которых определяется степень интенсивности всякой ассимиляции и аккультурации, то есть пронаблюдать тот процесс, когда специфичная инкультурация индивидов культуры-реципиента сохраняет свою устойчивость или начинает изменяться и замещаться, заимствуя модели инкультурации у культуры-донора.

Применим эти выводы во другом случае культурной диффузии. Африканские культуры чернокожих рабов перевозились в Новый Свет, но были стремительно растворены в европейской культуре. Процесс инкультурации был лишён родной языковой грамматики и поставлен в новые социальные условия. Однако мы видим, что этот процесс диффузии не был односторонним и некоторые африканские элементы смогли спокойно осесть в культуре-доноре. Мы не будем ссылаться на «случайное» взаимопроникновение, мы хотим увидеть логику того, почему, например, возник религиозный синкретизм (а не произошло замещение) и сохранились некоторые культурные практики, которые так или иначе далее создавали (и создают сейчас) свою специфичную инкультурацию для чёрного населения внутри европейской культуры колонистов. В первую очередь мы выделяем те практики африканской культуры, которые обладают высокой мобильностью и адаптивностью вне зависимости от географических условий. Этими практиками оказываются ритуальные песнопения и танцы. Их формы были сохранены в виде рабочих песен, полевых холлеров и духовной музыки (спиричуэлс). Конкретные культурные морфемы вошли в новую практику постольку, поскольку в актуальной ситуации нашлись подходящие для них условия. Но учитывая, что содержание этих элементов в высокой степени зависело от социальных практик населения (которые стало невозможно воспроизвести в условиях рабского труда), его повседневных занятий и экологических особенностей существования, то мы видим в этом схожий процесс ассимиляции, который рассмотрели в рамках столкновения туземных культур Нового Света и европейского колониализма: трудовая песня теперь описывает рабские (а далее маргинальные — блюз) будни, а священные песнопения славят Христа.

Иными словами, мы наблюдаем не случайное и хаотичное столкновение культур, элементы коих будто соревнуется в силе своего воздействия на индивида, а межкультурные процессы коммуникации самих семиотических комплексов, воспроизводство которых внутри культуры зависит не от их «истинности» или «авторитетности», а от логики их структуризации в актуальных социальных и экологических условиях. Если необходимые для их функционирования элементы внешней (природные виды, климат, ресурсы) и внутренней среды общества (язык, социальное устройство) отсутствуют, то происходит замещение уже мёртвых форм моделями культуры-донора, которые восполняют былой функционал уже по-своему и в новых условиях. Поэтому важно выделять не только факты подавления культуры (что, конечно, всегда стоит учитывать), но и особенности условий конкретной ассимиляции и специфику семиотических структур культуры-реципиента. Нужно брать во внимание не только конечные продукты-артефакты культуры, которые «сталкиваются», но и те экологические, социальные и интеллектуальные факторы, исходя из которых происходит инкультурация каждого индивида. «Целостность» родительской культуры не гарантирует эффективную инкультурацию детей: из–за вышеперечисленных нюансов инкультурационный процесс может естественным для себя образом изменять свою морфологию и синтаксис, создавая уже новые семиотические комплексы внутри родительской культуры. Собственно, таков механизм большинства случаев культурной диффузии: она редко производится взрослыми индивидами (скорее провоцируется ими), но и при этом сложно представить ситуацию, когда всё детское население целого этноса единовременно отрывают от родителей и помещают это будто сообщество-маугли в новую Цивилизацию (хотя именно так об этом думали христианские миссионеры и колониальные администраторы). Поэтому, кстати, и имеет быть место та самая смена поколений (извечная проблема «отцов и детей») внутри одной и той же культуры — так или иначе всегда фиксируется некоторая динамичность среды, в которой существует любая, даже изолированная культура, поэтому можно наблюдать постоянные изменения характера и результатов инкультурации нового поколения. Эти внутренние процессы изменения инкультурационных процессов не так заметны для представителей других культур, из–за чего последним так легко составить карикатурный портрет-образ любой другой культуры, который, к тому же, всегда проникает в культуру-прообраз и уже там начинает влиять на процесс инкультурации — мы начинаем реагировать (верить, отрицать) на те стереотипы, которые о нас составили другие.

Теперь представляется очевидным то, что инкультурация есть не только изолированный отдельным социумом процесс воспроизводства конкретной культуры, но и тот ключевой момент, когда эта культура наиболее восприимчива и к динамическому развитию (эволюции), и к влиянию и заимствованию, то есть такой процесс является важной составляющей всякой культурной диффузии.


Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Alina Budnikova

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About