Create post

Валерий Дроздов Живаговский человек

Живаговский человек

Человек будущей, новой и обновленной Росси, начал подспудно, сокровенно формироваться с самого зарождениия Игорева человека, с началом крещения Руси и до него, при формировании русского чеовека. Это начало не чуждо всему челоечесту, посеместно есть люди,готове пересечь эту границу. Однако общий характер древнего человеческого общества сказался и на Руси, хотя не столь отчетливо, в преломлении исконно земледельческой, неповторимой его характеристики − наиболее резкие противоречия нередко разрешались за счет переселения, освоения новых территорий за «краем земли». В период Московский движение это сопроождалось расколами в обществе и формированием со-словий, толков, сект, культурных и религиозных движений. Часто расколы не приводили к явственным разрывам, протекали подспудно, часто именно за счет соседства их территориального, но прикровенно они неизменно вели к противоречиям в самой душе Игорева человека, компенсируемого, сколь это возможно в предыстории, душевной и духовной, прежде всего религиозной целостностью, всегда частичной и нередко заглушающей творческое начало сокровенного движения. Живаговский челоек, напротив, жив границами, расколами, разломами, протиоречиями и разноречиями, их преодолением, в отличие от оксидентальца, границы и грани стирающего и разрушающего и ориентальца, к границам равнодушного. Иного и не могло в первом тысячелетии развития русского человека, человека Игорева; не случайно здесь есть отзвук реалии «гора» как возвышение над обыденными разноречиями, корнями своими уходящее в никогда так и не изжитую языческую древность — последняя неизменно служила свою службу в обращении с природой, и нигде не было в христианском мире такого глубокого единения с природой, как на Руси. Тевтонский дух опирается на наследие славянской души, скрытно останавливая завоевоанное и использует ее; отсюда — развитие понятия природы в немецкой философии. В России, к сожалению, в начале ХХ века «метафизики всеединства» в значительной мере утратили переживание природы, заменяя ее представлением о «твари» и отчуждали душу природы и ее плоть в представлении о не совсем ясной «душе мира». Это — очередной раскол, религии исторической и небесной, в российском образе мысли,− на долю эстетического со-словия досталась оснавная работа по Возрождению языческих начал жизни в отрыве от со-словия интеллектуального. Этот раскол привел к абсолютизации социальной жизни и умозрительному построению модели будущего, в отрыве от природы и от природы самого человека, сущего. Можно сказать, что советский марксизм был самым большим периодом господства западничества в истории России, периодом западнического понимания природы как объекта познания и преобразования, даже природы самогочеловека, вплоть до попрания самих изученных наукой же законов её.

Что касается других расколов, то уже самопроявление Игорева человека было расколом по отношению к византийкому православию с его идеей единодержавия императора и симфонии светской и духовной властей. Как Крешение ознаменовало раскол православия и язычества, так и этот раскол оказался следствием подчинения церковной власти власти светской если не на самых верхах, то в других территориях Руси. Другой очевидный раскол ознаменовался деятельностью Сергия Радонежского, противопоставившего «меридионально» распространенное почитание Софии (Киев, Новгород, Вологда) и «параллельного» почитания Богородицы в ее Успении (Смоленск, Москва, Нижний Новгород) выход дальше к Северо-Востоку в почитании исконного единства душевной жизни в Троице. Следующий раскол можно проследить в деятельности, как уже отмечалось, ересей стригольников и «жидовствующих» в их характерном предварении многих идей Реформации в Европе. Новый раскол характерен спорами осифлян и нестяжателей и обособлении последних на русском Севере. Нетрудно видет нарастание интересов социальных в череде расколов, особенно в никонианстве и старообрядчестве. Несомненным расколом было формирование служилого дворянства при ПетреI, что характеризуется современниками и исследователями как еще одно своеобразное «двоеверие» православно-светское (С.Соловьев). Наконец, наиболее глубокий раскол (не считая Октябрьской Революции и отмеченного Серебряного века) было появление более или менее революционно настроенных интеллигентов, призванных своим служением способствовать пока что в основном социальной правде. Такого со-словия, принятия обязательств на себя, не знала история ни одного народа во всем мире. Сам Петр I во многом был таким интеллигентом, пытавшимся внести Просвещение в Россию, но кончившем созданием Империи. Здесь раскол стал не толко «горем», но и страданием людей. Мы видим в этих откровенных и прикрытых движениях прикровенное (социально-душевное) и сокровенное, духовное нарастание потребности в обращении и оборачивании «ветхого Адама» российской (протороссийской) истории — Игорева человека.Ритма «переступания через собирание и собирание через разноречия» Первым его явным выражением становятся слова Радищева: «я взглянул окрест меня и душа моя стаданиями человеческими уязвлена стала». Здесь уже не киевская «земля» или московская «природа», а буквально «окрест» и душа уже не только прикровенно или прикрыито, но и откровенно уязвлена. Отсюда следует самый глубокий раскол в России, в душе и духе Игорева человека, раскол религиозного подвижничества и революционного героизма («Вехи). Именно эти начала, уже не мирящиеся с мiром и мvром становтся лоном проявления нового, назовем его Живаговским, человека, которому, по-видимому, предстоит будущее России в собственном смысле слова, России как исконне сокровенного в мире и сокровенного начала старой Руси, старой России, расширяемого до России по сути дела, «на вырост», авансом. Как Ро-усии. Сокровенное начинает проявляться, переходить в откровенное. Сам путь откровения не только и не столько познавательный, сколько деятельный, раскрывающийся какк деятеьное человеческое поступающее бытие, преобразующий все стороны жизни.

Андрей Живаго, доктор, − главный герой романа Пастернака (Пастырь На К-а) «Доктор Живаго», представляющего собой квинтэссенцию и, одновремиенно, завещание и все старой истории, и Серебряного века, и революции, использованием/подавлением которыч жила по существу вся культура периода Советской власти. Андрей Живаго, врач, оказывается меж двух огней во времена трех русских революций и Гражданской войны. Он не обыватель, и интересуется происходящим, он и не политик, революционер, покольку заинтересован главным образоь, в своём призвании — лечить людей. Именно поэтому он воплощает своей жизнью наилучшие черты всех сторон и являет собсой символ нового человека, выкованного всей историей, и не только российской, и становящегося субъектом нового ее этапа, перехода от «ветхого человека», человека Игорева, к »человеку новому», Живаговскому. Его призвания как врача, и как Живаго (живого)врачевать всё живое, способное к плодотворному бытию во времена, когда само существование большинства людей ставится под вопрос. Он не эмигрирует, остается в России, чтобы ее не покинула окончательно реальность, раздираемая и умерщвляемая всеми сторонами противостояний. Живаговский человек, как и сам Андрей Живаго — человек границы, но не собирания ради переступания, и не навязываемого антиподного «переступания ради собирания», а самой границы, те

ерминальности, поступания и деятельно чеовеческого бытия, границы как таковой; его ис-конний способ бытия — стояние на границе, при чем не только на какой-то особенной, как самая главная граница для всего сущего, граница бытия и небытия, существования и несуще-ствования как одно из проекций первого противоречия, исходной терминальности рождения и смерти, разноречия «близкого», существования и самого достижимого — человеческого собирающего поступающего деятеятеьлного человеческого бытия, что присуще ему как врачу. Стояние на границе есть высший тип перехода, даже мистического. Жизнь и смерть− наименее поддающийся регуляции переход из всех мистически, магически или теллургически возможных. Здесь символизм здешнего и потустороннего обращается в сим-вольизм, проявление воли как свободы и способности ограничить эту свободу в направлении к осуществению бытия, без которого, осуществления, бытие невозможно. Этим свобода не ограничвается, а только расцветает как бытие бытия. Религиозная составляющая, как мы увидим ниже, претворяется в один из способов осознать необходимость бытия, постоянно присутствие которого обнаруживается именно на границе, вв человеческой терминальности. Живаговский человек одновременно посюсторонен и потустронен, обретается в жизни и смерти, природе и свободе, божественен и человечен. Поэтому распятие Христа понимается прежде всего как человеческий подвиг, обнаруживающий богочеловеческое его начало. Способность быть на границе, на грани, на изломе, сгибе («я лег на сгибе бытия// На полдороге к бездне», Высоцкий), где шевеление творческого ничто, хаоса ощущается ближе всего и смерть переживается всего лишь как смертность, покоряемая творческим подвигом, − главная характерная черта Живаговоского человека, подготавливаемая всеми расколами, включая предпоследний − раскол классов в Революции начала ХХ столетия., расколом всего человечества.

Для Живаговского человека страх, отчаяние , ужас, одиночество доставляют бытийную ра-дость, поскольку они есть лишь наследие исторического, социальной и индивидуальной предыстории, обреченности существованию и его регионам, но не есть повод ужаснувшись, отчаявшись или устрашившись повернуть вспять и, на основе одного только сознания их до-вольстоваться проявляющимся в мире ничто для творчества, неизбежно творчества нового в самой сердцевине ничто. Это задача поэйсиса, опирающегося не на прагмему, а на танасич-ность эргастерия, целиком обещанного эросу. Воспитанный на расколах и существовании в их расселинах и над ними дух способен и должен обнаружить в них собственное бытие как иного собственного небытия; как инобытия; опыт собирания и переступания в истории ведет к принятию границы как наиболее важного, становящегося наиболее важным, в их движениях. Уже не тольо и не геополитически или расово осущестляется переступание для собираия.Они претворяются в поступок и цельность из существования, сущего и отчужденного. Само собирание и переступание становятся моментами стояния на границе. оксидентал, по существу, не замечает границ, он проводит их там, где пожелает сам, − будь то политическая география или классификация наук. Живаговский человек сворачивает от «края»только ради обнаружения еще более обрывистого края. «Что ж, повернуться нам вспять// Вспять повернуть корабли// Чтобы опять испытать// Вечную скудость земли?// Нет, ни зачто, ни зачто//Значит, настала пора//Лучше святое Ничто// Чем золотое Вчера…» (Гумилёв). Ничто, бывшее проблемой для начала ХХвека, необходимо углубить до собственного инобытия и инобытия всего сущего. Тогда ад окажется состоянием, в котором тебя никто не любит, не любишь сам себя и не любит Бог. Рай — состояние, в котором ты любишь себя, тебя любят другие и любит Бог. Но эти крайние состояния Живаговский человек выбирает как «края», (к-рай) и предпочитает мытарства души, бессмертной уже постольку, поскольку ее опыт сохраняется в представлениях людей о мытарствах и краях. Этим Живаговский человек отличается от фаустовского человека, надеящегося на Чистилище, в котором легко можно освободиться от грехов. Бессмертие — для живаговского человека — это пребывание в духе, неотчужденные, несубстанциальные формы ему только и открываются,− это деятельное пребывание в бытии собственном, неразрывно, но противоречиво связанном с разноречивым бытием личным, социальным и космическим, при чем социальное понимается двояко, как природное социальное (со-общественное)и как собственно социальное, (общественное), организация людей для свершения в своём неизбежном существовании универсального человеческого поступающего бытия. Бессмертие — превращение личности в causa sui, в своеобразный «вечный двигатель» неуспокоенного сотворения в вере, надежде и любви премудрого, «софического» состояния мира как основы для высшего из всех возможных состояний бытия.Бытие должно породить бытие, а не рабствовать в отчуждении и странствовать в предисторических, предчеовеческих состояниях, слишком близких его природному, гуманоидному существованию. При этом преображаются сами органы чувств, от доминирования чувств они переходят в органы познания добра и зла, красоты и истины, мудрости, раскрытия конечной предназначенности существующего бытию как «инобытию», и в точном смысле слова этого — «иносуществованию» в бытии, осуществляемом человеком, иначе неосуществимого наивысшего состояния вселенной. Щксидентал направлен к ничто и несет ничто,»ничтожествует» (Гейдеггер) вв своей актиности; ориентал направлен на соб-ственное небытие и несет небытие другим; россиянин направлен на «инобытие» как «иносу-ществование» в наилучшем мире, сотворение которого есть деяние из деятельности, то есть освоббожденная из частичностей и отчуждений (в том числе в человеческую «природу» и «сущность») деятельность, поэйсис всего существующего в «софии». Именно в этом его су-ществование, которое должно совпасть и подчиниться поступающему человеческому бытию, его природа и сущность. Поэтому, особенно на первых этапах, нельзя останавливаться на ближайшем мире, мiре, мvре, а постоянно пребывать в страхе, отчаянии и ужасе перед хаосом и ничтойностью, Иного без Бытия Поскольку наиболее совершенное состояние существую-щего наиболее удалено от наличного существования, оно ничтожно и почти что ничто; страх, отчаяние и ужас должны быть за него, а не открывать его; открывать его должен дух. Они должны претвориться из боязни, отчужденности и опасения в состоянияв ответственности за это самое ничтожное из возможных, в том числе за слабость, граничащую с бессилием совер-шенства в себе самом. Именно возвеличение ничтожного в вере, надежде и любви и в том числе к себе, проявляется новая мудрость и новая фило-софичность как сознаие обязательств перед человеческим бытием, попечителем всего иного, менее совершенного, несамостоятель-ного бтия.и неуклонного следования его бездорожьем Живаговского человека.Человек тер-минален именно деятельной природой своего бытия; он всегда на грани существоания и бытия иного, инобытия. И это — третий, собственно человеческий путь.

Преображается и тело, оно становится плотью, в которой господствует не его существова-ние, но его бытие в разноречивом единстве с другими составляющими человека, его судьбы, и не столько в трусливой боязни за жизнь, но судьбу бытия, в выборе бытия своей судьбой, в отличие от плоского существования. Судьба из сокровенного становится откровенным, откровением собственного изначального призвания, назначения, обязанности. Тем самым дух достигнет вершины своего развития и своего предназначения — бытия по «софии», как откровения сокровенного в универсуме и в самом человеке в соответствии с изначальны и окончательным их предназначением. Так духовное возвышается до своего предельного состояния — идеального, до усии, сутьщества. И бытовые вопросы существования, и сущие вопросы социальности должны быть подчинены и стать полем осуществления бытия, открыться бытийно, для чего необходим поступок поступающего человеческого бытия. И само Человечество, а Россия — в первую очередь, подготовленная всей своей противоречивой историей,стоят перед необходимостью Поступка, Оборота и Обращения к собственным истокам и их окончательного преодоления в Иное, в Бытие Бытия, котрое и есть человеческое поступающее общественное деятельное оборачивающееся бытие.

Живаговский человек — переход к принципиально новому самосознанию и самопонима-нию, в нем впервые приходит к сознанию все царства реальности, нее только существования и сущего, но и самого бытия. Он не подавляет в себе минеральное начало, но воспринимает его как основу понимания минерального мира; он не господствует над вегетативным началом, но видит в нем форму растительного существования; он не подавляет в себе животное начало, но принимает его как начало органического; он не пресмыкается перед социальным, в чем повинны даже крайние индивидуаисты, не говоря уже о коммунистах, произвольно изымая себя из общественного существования в общественное (существенное и сущностное) бытие, но превращает его в опору для собственной личности; он не гипертрофирует духовное, не создает его по своему образу и подобию, чем грешили люди предыстории, но творит, поэйситирует его (не в ущербном смысле поэтизации, а в смысле возделывания) и использует как средство постижения идеального, усии и «софоса». Однако именно последние оказываются лидирующими, поскольку именно они обеспечивают такой оборот в истории человека и всего сущего и существующего. Переосмысливаются сами истоки духовности, как они зародились в мифологическую эпоху и всё еще существуют в извращающем отчуждении в России ; этим обеспечивается оборачивание и обращение самого телоса, исходного направления человеческой истории от «обреченности вещам» и «обреченности людям» (Россия в её Московской вторичности) и обреченности духу как некоему «тонкому телу» вовне и помимо человека и неизбежность преображения вещей для самого существования человека — к господству духа над вещами и «радости духовной» как нового телоса человека, всегда присутстворвавшего в его существовании и теперь возведенной к господству; через российскую «обреченность людям» — жиагоскому «призванию к себе», восстанавливающей и несколько замутненную теллургичность россиянина.

Духовное искони коренилось в целостности и законосообразности всего существующего, его разноречивого единства, целостности, идущей, по существу, «поперек» всем классифика-циям реальности. В действительности человека такая целостность воплощалась как возмож-ность применения знания к разным экземплярам существования и открывалась ему именно в аспекте существования, резко ограниченного органами чувств и необходимостью существо-вать; это и есть обреченность существованию, общая всем предысториеским людям и отры-вающая их от истока (например, теллура) так, что она становится стохейоном, а не архэ чело-веческого существования, призванного воссоединиться целиком с его бытием. Живаговский человек преодолевает рабство существованию, он весь погружен в бытие и существует для бытия. Его существование есть бытие. Существовать по истине — существовать для бытия, в бытии и ради бытия, частным случаем чего и является существование, а центром — деятеьль-ная личность. Однако это означает, что для Живаговского человека рациональное, дискурски-вное познание переходит в новую форму существования — бытия частью целостного постиже-ния мира и подчиненяется ему. Рано или поздно такой поворот должен был произойти — рациональное, всегда ограниченным разумом как основы познания, должно перейти в новую форму своего существования — постижение. Прообразом его служит интуиция. Однако для Бергсона интуиция — всё еще постижение сущности, а не того, что сущность «содержит». Традиционные формы интуитивизма всё еще «обречены вещам» и есть только первый шаг по направлению к усии, общему существованию вещей, которое есть для человека, и человек,как личность, есть «собирание», собранное, целостное человеческое бытие — и это животворящий шаг для него — инобытие самих вещей, для которого «ничто» − только завеса явленности ино-бытия всё еще погруженному в предпосылки, в предысторию человека. «Ничто» открыто ми-стиками, но и они остаются в представлении о нем как чем-то внешнем, как и об Абслюте или Ничто Бога (Бёме, Бердяев)… Тем самым становится понятна неспособность разума, коренящегося в познании существования и озабоченного существованием себя и собственного носителя, к пониманию социальных корней его в традициях исходного телоса «обреченности вещам» оксиденталиста и «обреченности богам» ориенталиста к важнейшему акту — постижения. Путь этот лежит в направлении направлении, противоположном «отмыслить прочь» себя самого (в природу или, не до конца, в Бога), собственное существование и существования внешнего, неизбежно замешанного на стремлении к существованию себя. Таков путь интуиции, схватывания целого прежде частей, и чем более разноречивы, протиоречивы части, чем резче и жестче граница — тем больше подвиг постижении Едного и его созданий. Последоватьно проводя «эпохэ» такого рода в эпохах развертыания природы, затем общества, наконец, самого человека — и эпоха Живаговского человека становится, по существу, первой эпохой самого человека, а не природы или общества, как было до него. Даже наука, максимально стремящаяся к «эпохэ» в его частичном понимании Гуссерля, не может отказаться от принципа наблюдаемости, общезначимости и сообщаемости, в чем, на наш взгляд, присутствует «рациональное зерно» − освобождение от существования должно продолжаться до тех пор, пока в такой трансмутации не обнаружится далее неустранимое, неэлеминируемое начало, без которого уже невозможно представить ни одну из иных реальностей,− это и есть начало бытия данной реальности, ее усия и её носитель — субъект разной степени общности вместе со своим объектным первоначалом…

Ближайшая задача Живаговского человека как раз и заключается в актах, по существу про-тивоположных гуссерлескому эпохэ — воссоединении всех эпох в их усии, в существе, в их бытии. Так складывается вечное, эон Живаговского человека, этот путь двоякий: он включает не столько движение вспять и в стороны, но и движение ввысь и к себе, раскрытия начала бы-тия не только человека как такового, но и каждого конкретного человека, каждой нации, каж-дой вещи, каждого человечества. Существо этого движения — переступание ради собирания, постижение бытия всего существующего в его обернутости сущему и завершается оборотом к действительности, как реальности человеческого деятельного бытия, осуществлении бытия в реальности его инобытия, существования в красоте, добре и истине, мудрости. Деятельное преобразование существующего в соответствии с этими началами выявляет самое главное, что отличает Живаговского человека — его обращенностьне не только к простому постижению, существующеговместе с существующим, сущего вместе с сущим, бытия вместе с бытийствующим, но и «проектированию» как началу, не только комплиментарного постижению, но и являющегося его сокровенным существом. Живаговский человек должен с-деалть беспредельное, таящаееся по иную сторону существования ,»иное», «по-ту-стороннее» (отметим признак отчужденности в «стороннем») в существование как человеческукю деятельную «действительность». Здесь важнейшей стороной является не только преодоление искаженного, остраненного, превращенного и извращенного, но и собирание тех актов «потусторонности», которые присутствовали в мире ранее и были интуитивным и отчужденным постижением иной реальности. Таким образом можно говорить о «воскрешении отцов»(Федоров) и о бессмертии в прикосновенности бытию. Сколько есть эонического, временностого — столько и настолько теряется оно в акте эонизации, но глубинное начало заключается в том, что то единственное, что существенно отличает человека− его всегда (даже помимо сознания) многомерная деятельность неизменно затрагивает эоническое, хотя может частично и быть только эпохальной; преображение действий в целостную универсальную деятельность как центр осуществления всех реальностей под руководством духовной и во её исполнение — есть существенная черта Живаговского человека.

Как последнее творение природы человек зависит от всего самое глубокое извращение его — чтобы от него, в его превращенной и извращенной существованием форме всё зависело от него. Живаговский человек также не может спастись от зависимости от всего, но оращает зависимость всего от него в раскрытие красоты, добра и истины во всём; таким образом он встаёт во главе мирового процесса, и мудрость его заключается в том, что он понимает мир как процесс так, что его деятельность должна стать не частичной — из этого именно проистекают отчужденные, превращенные, искаженные и извращенные формы не только его деятельности, но и его самопониания,−нои и всеобщей по существу. Обязанность такого человека — начать новое творение нового мира так, что старое творение (ит методы старого творения, и Божественного, и физического) стали бы частным случаем его нового творения и преображения мира.

И без того время — болижайшая стихия России (люди «Империи времени», Волошин), хотя исторически, в ее существовании много сил и того же времени было отдано проблемам территориальным. На этом сказалось ее соседство с Европой (государства причинности) иАзией (государства горизонтов) при большой склонности к первой. С зарождающимся Живаговским человеком и Живаговским человечеством, его «диаспорой» повесям земным, время становится главной заботой человека. «Время есть пространство развития индивида»(Маркс). С таким переходом Россия и российское начало в связанных судьбами странах она становится действительной Евразией, «Серединной страной», включающей и элементы Юга, поскольку в византийском наследии отчетливо видны черты мифологизма, не говоря уже о постоянном и настойчивом влиянии язычества, особенно отчетливо различимом на Севере. Но для Живаговского человечества и человека время становится управляемым началом, поскольку его эпоха принципиально не может завершится — ее характерная черта — позиция надвременная, эоническая, постоянно силами человека — и впервые именно Живаговского человека,− возвышающаяся к новой мудрости, тем самым, углубляющаяся в, по-видимости, безграничные возможности природы, общества и его самого. Именно доминирование его саморазвития над развитием иного и иного через его саморазвитие характеризуют Живаговского человека.У соврменного человека, как и человека прошлого, доминирует гония, действие потребления как мотив. Человек ещее не был человеком, но челосуществом, индиидуальностью, индивидом, личностью. Человек должен стать человеком. Обернуться к себе и обратиться в человека, существо человеческого деятельного бытия, а не внука гиены и брата бананолюба-шимпанзе. Впервые саморазвитие, а не самосозерцание или совершенствование внешнего своего существования, чаще всего, на основе изращенных, превращенных, искаженных и отстраненных принципов становится во главу угла; существование все более подчиняется бытию, сущность — сути и усии, лона «софии».

* * *

Деятельность на границе, а деятельность и есть граница (а не только «пограничная де-ятеьльность», Ясперс), отделяющего бытийствующее от того, что оно бытийствует, небытий-ствующее от того, что оно небытийствует выражается особыми со-стояниями Живаговского человека. Моменты бытия присутствуют практически у всего сущестующего, если оно не от-калось от него ради существования, ради успеха в отчуждении (да и тогда) в человеке посте-пенно досигают доминирования и должны придти к принципиированию. Черты,характерные для Живаговского человека, в частичности и по частям известны всем другим сторонам света и иным эпохам и векам истории, но были присущи временно и немногим въявь. В целом они были прикровенным и сокровенным, проявлялись в прикрытых и скрытых формах отчужде-ния, поскольку переступание, трансценденция, трансгрессия были побочным и часто незамет-ным, но незаменимым, делом. В особенности они характерны с тех пор и постольку, с каких пор и поскольку человек выходит из обреченности вещам и социуму, в которых господство предпосылок и условий над человеком было решающим и состояния часто проецировались на их исторический исток. В соответствии с базовой структурой деятельности как танатоса, ди-намейи, энергейи и эроса их можно определить как переход к эросному, целосному понима-нию от господства истока — танатоса (и негативно порождающего его биологического этоса) и переживания эросического, творческого самого по себе и в своём существе, как постижение, где на равных, невыделенно, сливаются равноправные объект и субъект. Другие характерны апофамистикой, переживанием несовершенства любого качества, катафатикой, переживанием количественной разомкнутости мира и магическим чувством единства всего сущего. Бытийное переежиание мира осуществлялось и мистически,древле, но еперь оно становтся на здоровую почву деятельного человеческого бытия. Переход к господству последней, наивысшей из возможных форм означает раскрытием целого как времени всех времен, пространства всех пространств, качества всех качеств и причины всех причин. Однако постижение (у Живаго еще осуществвляющаяся как интуиция абсолюта) эта отличается от исторически сложившихся типов мироотношения — она опирается и подкрепляется дефетишизированной верой (очищенной от отчуждения), скинувшей черты ригоризма этичности научной, освобожденной от извращенности эмоциональности эстетической и выявленной в существе извращенных форм сциентизма мудрости фило-софской. Эти методы обращаются в средства постижения и его опору; оно становится не только скрыной исторически исходной или побочной формой постижения истины, но и ее «построения», вовлечения в нее не только объекта, превращаемого при этом в самостоятельный субъект, не только субъекта-социума, превращающегося при этом в объект, не только субъекта-общественности, человечества, но и самого человека-субъекта, превращающегося при этом в объект собственного преодоления по направлению к торжеству бытия и самого его бытия, без которого невозможно полноценное бытие всего иного не только как отчужденного «иного», но и как свободного «Иного». Исторически эти формы запимали поочередно господствующее положение; во многом они господствуют на разных краях ойкумены; в России господствовала, хотя и в скрытом виде, интуиция (за что доктор Живаго становится предметом подозрения со стороны своих коллег). Настает время, когда интуиция преображается, выходит из подчиненного положения своим сторонам и аспектам умноженной и обновленной, постижением — этим завершится большой цикл предыстории че-ловека.(Не случайно, видимо, отметим в скобках, Россия является родиной интуиционизма в математике, а Гуссерль всё-таки подчинил интуицию господству вещей, не доведя тем самым редукцию до конца, до редукции самих вещей, а конституируя и интенционализируя их, делает отчуждеие, фетишизм человека, связанность исторически конкретными предпосылками, неизбывным). Иными словами метод, «мефод», путь , и именно путь синтетический; постижение, определяет направленность сознания и его интенсиональность; в призыве «назад, к вещам», европейская философия дошла до истоков, до вещей и их угрозе самой жизни человека, напоминания о смертности (Хайдеггер), но еще не проникла за истоки, к подпочвенным водоносным пластам. Спекулятивный реалиизм — последний штрих,уже трупный запах от суицидального чеовека. Только обновленный метод, понимаемый как сторона онтомена, пути деятельного человеческогого оборачивающегося бытия может привести к истокам самих истоков. Это — путь Живаговского человека, попечителя живого, а не мертвого, вещного. Живаговский человек — первый, кто обнаруживает себя на поверхности округлой земли, а не плоской поверхности, как мнится западноевропейским феноменологам, и не внутренней ее стороны, как это понимают различного рода холисты, подчиняющие часть целому: он сам — высшее проявление целостности и её попечитель. (Всё реально! В четырех вариатах)

Интуиция может быть чувственной, интеллектуальной и мистической (Лосский, он упустил эстетическую), однако все эти виды являются проекцией на плоскость существования, подвержены отстранению, искажению, извращению и превращению. Их действительность зависит от прохождения высшего вида, собственно постижения, по существу, экс-туиции, которая уже не только и не столько постигает, как частично всякое познание, сколько продуцирует бытие самого мира, подготавливая его действитеьность в деятельном чеовечском бытии,собственно,ургическом и творящем, и потому собирающем в поступании.Возникают новые границы, разделения, разломы, разрывы, без чего он был бы человеческим единым в бытии миром, а аналогом в очередной раз построяемой…талистами тотальности. Мир невозможен без границ и разломов, но все они имеют тот смысл, что есть проекция самого бытия, в котором существование и различие есть не предел, а форма связи, есть подчиненный момент единства в едином человеческом дееятеьном общественном бытии. Поэтому нельзя сказать, что уже целиком бытие существует, что существует повсеместно и актуально Живаговский человек,− они бытийствуют и только проявляются как сокровенное в откровенном через скрытое и прикрытое, сокрытое и прикроенное настолько, насколоко они есть существо-вание, сколько-то причастное бытию и наскоько человеческое деятеьное личное бытие их преобразило. Трудно сказать, может ли нечто существовать, вне причастности бытию; формы отчуждения могут быть или стать собственно отчужденными формами, но век их краток и непродолжителен без причастности бытию. Но бытие должно восторжествовать, поскольку оно и есть торжество человека. Там, где с возникновения человека было сослагательное наклонение «Бы», должно деятельным бытием человека стать «Я», Ятие. При-Ять это — значит принять себя, принять участие в себе, своей судьбе и судьбах всего мира, стать человеком бытийно Радости, Ра-достижения. Существование человека должно повернуться его бытию и им руководствоваться, это и будет его личным бытием. Но еще — он бытийствует в общностях иного масштаба, Поэтому следует из вариантов определения бытия в существовании принять форму «всё». Лозуг Живаговского человека — «Всё реально!», (Мир умир! М., 2009) поскольку именно реальность и реалии есть способ существования всего. (Но об этом — ниже)

Позиция Юрия Живаго — дистантирование от заботящихся только о существовании и от за-ботящихся о сущем, о политике — ведет его к новой революции, в которой все ручьи и потоки таланта, гения,творчества сливались бы в единый океан бытия, — по существу выявление сути революции, её смыслового ядра, и ведт её даьше, чем это было задумано и допустимо самими революционерами.Но дух освобожденного творчества и творчество освобожденного духа был неистребим, и именно он стал объектом репрессий и основой Победы,сам факт написания романа уже в пятидесятые говорит о том, что дух передался нвому поколению и проявился, в том числе,и в Революции 90-х, как их положиельная составляющая. Личнстноее начало в жизни России, хотя часто не иеющее средств для цельной деятеьноси,укрепляется, а отчужденная, изввращеенная система властвования, не смотря на рецидивы,ослабляется, хотя и мутирует в своеобразный пантеон коррупционеров, но уже без основы — мифологизирующей составляющей, которая рассеивается в ходе медленной Реакции 2000-х. Можно сказать, что извращенная форма культурно-цивилизационного переворота, существом которой является начало эпохи Живаговвского человека, извращенно выразившаяся вв политико-экономических перетрясках,характерная для постсоветской России периода отстаивания ею своей независимости от бывших окраин привеа кситуации, когдаданнй обновленный чеовеческий тип, личность,её свободная деятеьность,становятся необходимостью России, что для нее ещё сокровенно, и для всего мира самого по себе,что сокровенно и для него.Целостный культурно-цивилизаационный переворот, революция личностей, идущая на смену политико-экономической реакции, еще предстоят.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About