Живаговский человек

Человек будущей, новой и обновленной Росси, начал подспудно, сокровенно формироваться с самого зарождениия Игорева человека, с началом крещения Руси и до него, при формировании русского чеовека. Это начало не чуждо всему челоечесту, посеместно есть люди,готове пересечь эту границу. Однако общий характер древнего человеческого общества сказался и на Руси, хотя не столь отчетливо, в преломлении исконно земледельческой, неповторимой его характеристики − наиболее резкие противоречия нередко разрешались за счет переселения, освоения новых территорий за «краем земли». В период Московский движение это сопроождалось расколами в обществе и формированием со-словий, толков, сект, культурных и религиозных движений. Часто расколы не приводили к явственным разрывам, протекали подспудно, часто именно за счет соседства их территориального, но прикровенно они неизменно вели к противоречиям в самой душе Игорева человека, компенсируемого, сколь это возможно в предыстории, душевной и духовной, прежде всего религиозной целостностью, всегда частичной и нередко заглушающей творческое начало сокровенного движения. Живаговский челоек, напротив, жив границами, расколами, разломами, протиоречиями и разноречиями, их преодолением, в отличие от оксидентальца, границы и грани стирающего и разрушающего и ориентальца, к границам равнодушного. Иного и не могло в первом тысячелетии развития русского человека, человека Игорева; не случайно здесь есть отзвук реалии «гора» как возвышение над обыденными разноречиями, корнями своими уходящее в никогда так и не изжитую языческую древность — последняя неизменно служила свою службу в обращении с природой, и нигде не было в христианском мире такого глубокого единения с природой, как на Руси. Тевтонский дух опирается на наследие славянской души, скрытно останавливая завоевоанное и использует ее; отсюда — развитие понятия природы в немецкой философии. В России, к сожалению, в начале ХХ века «метафизики всеединства» в значительной мере утратили переживание природы, заменяя ее представлением о «твари» и отчуждали душу природы и ее плоть в представлении о не совсем ясной «душе мира». Это — очередной раскол, религии исторической и небесной, в российском образе мысли,− на долю эстетического со-словия досталась оснавная работа по Возрождению языческих начал жизни в отрыве от со-словия интеллектуального. Этот раскол привел к абсолютизации социальной жизни и умозрительному построению модели будущего, в отрыве от природы и от природы самого человека, сущего. Можно сказать, что советский марксизм был самым большим периодом господства западничества в истории России, периодом западнического понимания природы как объекта познания и преобразования, даже природы самогочеловека, вплоть до попрания самих изученных наукой же законов её.

Что касается других расколов, то уже самопроявление Игорева человека было расколом по отношению к византийкому православию с его идеей единодержавия императора и симфонии светской и духовной властей. Как Крешение ознаменовало раскол православия и язычества, так и этот раскол оказался следствием подчинения церковной власти власти светской если не на самых верхах, то в других территориях Руси. Другой очевидный раскол ознаменовался деятельностью Сергия Радонежского, противопоставившего «меридионально» распространенное почитание Софии (Киев, Новгород, Вологда) и «параллельного» почитания Богородицы в ее Успении (Смоленск, Москва, Нижний Новгород) выход дальше к Северо-Востоку в почитании исконного единства душевной жизни в Троице. Следующий раскол можно проследить в деятельности, как уже отмечалось, ересей стригольников и «жидовствующих» в их характерном предварении многих идей Реформации в Европе. Новый раскол характерен спорами осифлян и нестяжателей и обособлении последних на русском Севере. Нетрудно видет нарастание интересов социальных в череде расколов, особенно в никонианстве и старообрядчестве. Несомненным расколом было формирование служилого дворянства при ПетреI, что характеризуется современниками и исследователями как еще одно своеобразное «двоеверие» православно-светское (С.Соловьев). Наконец, наиболее глубокий раскол (не считая Октябрьской Революции и отмеченного Серебряного века) было появление более или менее революционно настроенных интеллигентов, призванных своим служением способствовать пока что в основном социальной правде. Такого со-словия, принятия обязательств на себя, не знала история ни одного народа во всем мире. Сам Петр I во многом был таким интеллигентом, пытавшимся внести Просвещение в Россию, но кончившем созданием Империи. Здесь раскол стал не толко «горем», но и страданием людей. Мы видим в этих откровенных и прикрытых движениях прикровенное (социально-душевное) и сокровенное, духовное нарастание потребности в обращении и оборачивании «ветхого Адама» российской (протороссийской) истории — Игорева человека.Ритма «переступания через собирание и собирание через разноречия» Первым его явным выражением становятся слова Радищева: «я взглянул окрест меня и душа моя стаданиями человеческими уязвлена стала». Здесь уже не киевская «земля» или московская «природа», а буквально «окрест» и душа уже не только прикровенно или прикрыито, но и откровенно уязвлена. Отсюда следует самый глубокий раскол в России, в душе и духе Игорева человека, раскол религиозного подвижничества и революционного героизма («Вехи). Именно эти начала, уже не мирящиеся с мiром и мvром становтся лоном проявления нового, назовем его Живаговским, человека, которому, по-видимому, предстоит будущее России в собственном смысле слова, России как исконне сокровенного в мире и сокровенного начала старой Руси, старой России, расширяемого до России по сути дела, «на вырост», авансом. Как Ро-усии. Сокровенное начинает проявляться, переходить в откровенное. Сам путь откровения не только и не столько познавательный, сколько деятельный, раскрывающийся какк деятеьное человеческое поступающее бытие, преобразующий все стороны жизни.

Андрей Живаго, доктор, − главный герой романа Пастернака (Пастырь На К-а) «Доктор Живаго», представляющего собой квинтэссенцию и, одновремиенно, завещание и все старой истории, и Серебряного века, и революции, использованием/подавлением которыч жила по существу вся культура периода Советской власти. Андрей Живаго, врач, оказывается меж двух огней во времена трех русских революций и Гражданской войны. Он не обыватель, и интересуется происходящим, он и не политик, революционер, покольку заинтересован главным образоь, в своём призвании — лечить людей. Именно поэтому он воплощает своей жизнью наилучшие черты всех сторон и являет собсой символ нового человека, выкованного всей историей, и не только российской, и становящегося субъектом нового ее этапа, перехода от «ветхого человека», человека Игорева, к »человеку новому», Живаговскому. Его призвания как врача, и как Живаго (живого)врачевать всё живое, способное к плодотворному бытию во времена, когда само существование большинства людей ставится под вопрос. Он не эмигрирует, остается в России, чтобы ее не покинула окончательно реальность, раздираемая и умерщвляемая всеми сторонами противостояний. Живаговский человек, как и сам Андрей Живаго — человек границы, но не собирания ради переступания, и не навязываемого антиподного «переступания ради собирания», а самой границы, те

ерминальности, поступания и деятельно чеовеческого бытия, границы как таковой; его ис-конний способ бытия — стояние на границе, при чем не только на какой-то особенной, как самая главная граница для всего сущего, граница бытия и небытия, существования и несуще-ствования как одно из проекций первого противоречия, исходной терминальности рождения и смерти, разноречия «близкого», существования и самого достижимого — человеческого собирающего поступающего деятеятеьлного человеческого бытия, что присуще ему как врачу. Стояние на границе есть высший тип перехода, даже мистического. Жизнь и смерть− наименее поддающийся регуляции переход из всех мистически, магически или теллургически возможных. Здесь символизм здешнего и потустороннего обращается в сим-вольизм, проявление воли как свободы и способности ограничить эту свободу в направлении к осуществению бытия, без которого, осуществления, бытие невозможно. Этим свобода не ограничвается, а только расцветает как бытие бытия. Религиозная составляющая, как мы увидим ниже, претворяется в один из способов осознать необходимость бытия, постоянно присутствие которого обнаруживается именно на границе, вв человеческой терминальности. Живаговский человек одновременно посюсторонен и потустронен, обретается в жизни и смерти, природе и свободе, божественен и человечен. Поэтому распятие Христа понимается прежде всего как человеческий подвиг, обнаруживающий богочеловеческое его начало. Способность быть на границе, на грани, на изломе, сгибе («я лег на сгибе бытия// На полдороге к бездне», Высоцкий), где шевеление творческого ничто, хаоса ощущается ближе всего и смерть переживается всего лишь как смертность, покоряемая творческим подвигом, − главная характерная черта Живаговоского человека, подготавливаемая всеми расколами, включая предпоследний − раскол классов в Революции начала ХХ столетия., расколом всего человечества.

Для Живаговского человека страх, отчаяние , ужас, одиночество доставляют бытийную ра-дость, поскольку они есть лишь наследие исторического, социальной и индивидуальной предыстории, обреченности существованию и его регионам, но не есть повод ужаснувшись, отчаявшись или устрашившись повернуть вспять и, на основе одного только сознания их до-вольстоваться проявляющимся в мире ничто для творчества, неизбежно творчества нового в самой сердцевине ничто. Это задача поэйсиса, опирающегося не на прагмему, а на танасич-ность эргастерия, целиком обещанного эросу. Воспитанный на расколах и существовании в их расселинах и над ними дух способен и должен обнаружить в них собственное бытие как иного собственного небытия; как инобытия; опыт собирания и переступания в истории ведет к принятию границы как наиболее важного, становящегося наиболее важным, в их движениях. Уже не тольо и не геополитически или расово осущестляется переступание для собираия.Они претворяются в поступок и цельность из существования, сущего и отчужденного. Само собирание и переступание становятся моментами стояния на границе. оксидентал, по существу, не замечает границ, он проводит их там, где пожелает сам, − будь то политическая география или классификация наук. Живаговский человек сворачивает от «края»только ради обнаружения еще более обрывистого края. «Что ж, повернуться нам вспять// Вспять повернуть корабли// Чтобы опять испытать// Вечную скудость земли?// Нет, ни зачто, ни зачто//Значит, настала пора//Лучше святое Ничто// Чем золотое Вчера…» (Гумилёв). Ничто, бывшее проблемой для начала ХХвека, необходимо углубить до собственного инобытия и инобытия всего сущего. Тогда ад окажется состоянием, в котором тебя никто не любит, не любишь сам себя и не любит Бог. Рай — состояние, в котором ты любишь себя, тебя любят другие и любит Бог. Но эти крайние состояния Живаговский человек выбирает как «края», (к-рай) и предпочитает мытарства души, бессмертной уже постольку, поскольку ее опыт сохраняется в представлениях людей о мытарствах и краях. Этим Живаговский человек отличается от фаустовского человека, надеящегося на Чистилище, в котором легко можно освободиться от грехов. Бессмертие — для живаговского человека — это пребывание в духе, неотчужденные, несубстанциальные формы ему только и открываются,− это деятельное пребывание в бытии собственном, неразрывно, но противоречиво связанном с разноречивым бытием личным, социальным и космическим, при чем социальное понимается двояко, как природное социальное (со-общественное)и как собственно социальное, (общественное), организация людей для свершения в своём неизбежном существовании универсального человеческого поступающего бытия. Бессмертие — превращение личности в causa sui, в своеобразный «вечный двигатель» неуспокоенного сотворения в вере, надежде и любви премудрого, «софического» состояния мира как основы для высшего из всех возможных состояний бытия.Бытие должно породить бытие, а не рабствовать в отчуждении и странствовать в предисторических, предчеовеческих состояниях, слишком близких его природному, гуманоидному существованию. При этом преображаются сами органы чувств, от доминирования чувств они переходят в органы познания добра и зла, красоты и истины, мудрости, раскрытия конечной предназначенности существующего бытию как «инобытию», и в точном смысле слова этого — «иносуществованию» в бытии, осуществляемом человеком, иначе неосуществимого наивысшего состояния вселенной. Щксидентал направлен к ничто и несет ничто,»ничтожествует» (Гейдеггер) вв своей актиности; ориентал направлен на соб-ственное небытие и несет небытие другим; россиянин направлен на «инобытие» как «иносу-ществование» в наилучшем мире, сотворение которого есть деяние из деятельности, то есть освоббожденная из частичностей и отчуждений (в том числе в человеческую «природу» и «сущность») деятельность, поэйсис всего существующего в «софии». Именно в этом его су-ществование, которое должно совпасть и подчиниться поступающему человеческому бытию, его природа и сущность. Поэтому, особенно на первых этапах, нельзя останавливаться на ближайшем мире, мiре, мvре, а постоянно пребывать в страхе, отчаянии и ужасе перед хаосом и ничтойностью, Иного без Бытия Поскольку наиболее совершенное состояние существую-щего наиболее удалено от наличного существования, оно ничтожно и почти что ничто; страх, отчаяние и ужас должны быть за него, а не открывать его; открывать его должен дух. Они должны претвориться из боязни, отчужденности и опасения в состоянияв ответственности за это самое ничтожное из возможных, в том числе за слабость, граничащую с бессилием совер-шенства в себе самом. Именно возвеличение ничтожного в вере, надежде и любви и в том числе к себе, проявляется новая мудрость и новая фило-софичность как сознаие обязательств перед человеческим бытием, попечителем всего иного, менее совершенного, несамостоятель-ного бтия.и неуклонного следования его бездорожьем Живаговского человека.Человек тер-минален именно деятельной природой своего бытия; он всегда на грани существоания и бытия иного, инобытия. И это — третий, собственно человеческий путь.

Преображается и тело, оно становится плотью, в которой господствует не его существова-ние, но его бытие в разноречивом единстве с другими составляющими человека, его судьбы, и не столько в трусливой боязни за жизнь, но судьбу бытия, в выборе бытия своей судьбой, в отличие от плоского существования. Судьба из сокровенного становится откровенным, откровением собственного изначального призвания, назначения, обязанности. Тем самым дух достигнет вершины своего развития и своего предназначения — бытия по «софии», как откровения сокровенного в универсуме и в самом человеке в соответствии с изначальны и окончательным их предназначением. Так духовное возвышается до своего предельного состояния — идеального, до усии, сутьщества. И бытовые вопросы существования, и сущие вопросы социальности должны быть подчинены и стать полем осуществления бытия, открыться бытийно, для чего необходим поступок поступающего человеческого бытия. И само Человечество, а Россия — в первую очередь, подготовленная всей своей противоречивой историей,стоят перед необходимостью Поступка, Оборота и Обращения к собственным истокам и их окончательного преодоления в Иное, в Бытие Бытия, котрое и есть человеческое поступающее общественное деятельное оборачивающееся бытие.

Живаговский человек — переход к принципиально новому самосознанию и самопонима-нию, в нем впервые приходит к сознанию все царства реальности, нее только существования и сущего, но и самого бытия. Он не подавляет в себе минеральное начало, но воспринимает его как основу понимания минерального мира; он не господствует над вегетативным началом, но видит в нем форму растительного существования; он не подавляет в себе животное начало, но принимает его как начало органического; он не пресмыкается перед социальным, в чем повинны даже крайние индивидуаисты, не говоря уже о коммунистах, произвольно изымая себя из общественного существования в общественное (существенное и сущностное) бытие, но превращает его в опору для собственной личности; он не гипертрофирует духовное, не создает его по своему образу и подобию, чем грешили люди предыстории, но творит, поэйситирует его (не в ущербном смысле поэтизации, а в смысле возделывания) и использует как средство постижения идеального, усии и «софоса». Однако именно последние оказываются лидирующими, поскольку именно они обеспечивают такой оборот в истории человека и всего сущего и существующего. Переосмысливаются сами истоки духовности, как они зародились в мифологическую эпоху и всё еще существуют в извращающем отчуждении в России ; этим обеспечивается оборачивание и обращение самого телоса, исходного направления человеческой истории от «обреченности вещам» и «обреченности людям» (Россия в её Московской вторичности) и обреченности духу как некоему «тонкому телу» вовне и помимо человека и неизбежность преображения вещей для самого существования человека — к господству духа над вещами и «радости духовной» как нового телоса человека, всегда присутстворвавшего в его существовании и теперь возведенной к господству; через российскую «обреченность людям» — жиагоскому «призванию к себе», восстанавливающей и несколько замутненную теллургичность россиянина.

Духовное искони коренилось в целостности и законосообразности всего существующего, его разноречивого единства, целостности, идущей, по существу, «поперек» всем классифика-циям реальности. В действительности человека такая целостность воплощалась как возмож-ность применения знания к разным экземплярам существования и открывалась ему именно в аспекте существования, резко ограниченного органами чувств и необходимостью существо-вать; это и есть обреченность существованию, общая всем предысториеским людям и отры-вающая их от истока (например, теллура) так, что она становится стохейоном, а не архэ чело-веческого существования, призванного воссоединиться целиком с его бытием. Живаговский человек преодолевает рабство существованию, он весь погружен в бытие и существует для бытия. Его существование есть бытие. Существовать по истине — существовать для бытия, в бытии и ради бытия, частным случаем чего и является существование, а центром — деятеьль-ная личность. Однако это означает, что для Живаговского человека рациональное, дискурски-вное познание переходит в новую форму существования — бытия частью целостного постиже-ния мира и подчиненяется ему. Рано или поздно такой поворот должен был произойти — рациональное, всегда ограниченным разумом как основы познания, должно перейти в новую форму своего существования — постижение. Прообразом его служит интуиция. Однако для Бергсона интуиция — всё еще постижение сущности, а не того, что сущность «содержит». Традиционные формы интуитивизма всё еще «обречены вещам» и есть только первый шаг по направлению к усии, общему существованию вещей, которое есть для человека, и человек,как личность, есть «собирание», собранное, целостное человеческое бытие — и это животворящий шаг для него — инобытие самих вещей, для которого «ничто» − только завеса явленности ино-бытия всё еще погруженному в предпосылки, в предысторию человека. «Ничто» открыто ми-стиками, но и они остаются в представлении о нем как чем-то внешнем, как и об Абслюте или Ничто Бога (Бёме, Бердяев)… Тем самым становится понятна неспособность разума, коренящегося в познании существования и озабоченного существованием себя и собственного носителя, к пониманию социальных корней его в традициях исходного телоса «обреченности вещам» оксиденталиста и «обреченности богам» ориенталиста к важнейшему акту — постижения. Путь этот лежит в направлении направлении, противоположном «отмыслить прочь» себя самого (в природу или, не до конца, в Бога), собственное существование и существования внешнего, неизбежно замешанного на стремлении к существованию себя. Таков путь интуиции, схватывания целого прежде частей, и чем более разноречивы, протиоречивы части, чем резче и жестче граница — тем больше подвиг постижении Едного и его созданий. Последоватьно проводя «эпохэ» такого рода в эпохах развертыания природы, затем общества, наконец, самого человека — и эпоха Живаговского человека становится, по существу, первой эпохой самого человека, а не природы или общества, как было до него. Даже наука, максимально стремящаяся к «эпохэ» в его частичном понимании Гуссерля, не может отказаться от принципа наблюдаемости, общезначимости и сообщаемости, в чем, на наш взгляд, присутствует «рациональное зерно» − освобождение от существования должно продолжаться до тех пор, пока в такой трансмутации не обнаружится далее неустранимое, неэлеминируемое начало, без которого уже невозможно представить ни одну из иных реальностей,− это и есть начало бытия данной реальности, ее усия и её носитель — субъект разной степени общности вместе со своим объектным первоначалом…

Ближайшая задача Живаговского человека как раз и заключается в актах, по существу про-тивоположных гуссерлескому эпохэ — воссоединении всех эпох в их усии, в существе, в их бытии. Так складывается вечное, эон Живаговского человека, этот путь двоякий: он включает не столько движение вспять и в стороны, но и движение ввысь и к себе, раскрытия начала бы-тия не только человека как такового, но и каждого конкретного человека, каждой нации, каж-дой вещи, каждого человечества. Существо этого движения — переступание ради собирания, постижение бытия всего существующего в его обернутости сущему и завершается оборотом к действительности, как реальности человеческого деятельного бытия, осуществлении бытия в реальности его инобытия, существования в красоте, добре и истине, мудрости. Деятельное преобразование существующего в соответствии с этими началами выявляет самое главное, что отличает Живаговского человека — его обращенностьне не только к простому постижению, существующеговместе с существующим, сущего вместе с сущим, бытия вместе с бытийствующим, но и «проектированию» как началу, не только комплиментарного постижению, но и являющегося его сокровенным существом. Живаговский человек должен с-деалть беспредельное, таящаееся по иную сторону существования ,»иное», «по-ту-стороннее» (отметим признак отчужденности в «стороннем») в существование как человеческукю деятельную «действительность». Здесь важнейшей стороной является не только преодоление искаженного, остраненного, превращенного и извращенного, но и собирание тех актов «потусторонности», которые присутствовали в мире ранее и были интуитивным и отчужденным постижением иной реальности. Таким образом можно говорить о «воскрешении отцов»(Федоров) и о бессмертии в прикосновенности бытию. Сколько есть эонического, временностого — столько и настолько теряется оно в акте эонизации, но глубинное начало заключается в том, что то единственное, что существенно отличает человека− его всегда (даже помимо сознания) многомерная деятельность неизменно затрагивает эоническое, хотя может частично и быть только эпохальной; преображение действий в целостную универсальную деятельность как центр осуществления всех реальностей под руководством духовной и во её исполнение — есть существенная черта Живаговского человека.

Как последнее творение природы человек зависит от всего самое глубокое извращение его — чтобы от него, в его превращенной и извращенной существованием форме всё зависело от него. Живаговский человек также не может спастись от зависимости от всего, но оращает зависимость всего от него в раскрытие красоты, добра и истины во всём; таким образом он встаёт во главе мирового процесса, и мудрость его заключается в том, что он понимает мир как процесс так, что его деятельность должна стать не частичной — из этого именно проистекают отчужденные, превращенные, искаженные и извращенные формы не только его деятельности, но и его самопониания,−нои и всеобщей по существу. Обязанность такого человека — начать новое творение нового мира так, что старое творение (ит методы старого творения, и Божественного, и физического) стали бы частным случаем его нового творения и преображения мира.

И без того время — болижайшая стихия России (люди «Империи времени», Волошин), хотя исторически, в ее существовании много сил и того же времени было отдано проблемам территориальным. На этом сказалось ее соседство с Европой (государства причинности) иАзией (государства горизонтов) при большой склонности к первой. С зарождающимся Живаговским человеком и Живаговским человечеством, его «диаспорой» повесям земным, время становится главной заботой человека. «Время есть пространство развития индивида»(Маркс). С таким переходом Россия и российское начало в связанных судьбами странах она становится действительной Евразией, «Серединной страной», включающей и элементы Юга, поскольку в византийском наследии отчетливо видны черты мифологизма, не говоря уже о постоянном и настойчивом влиянии язычества, особенно отчетливо различимом на Севере. Но для Живаговского человечества и человека время становится управляемым началом, поскольку его эпоха принципиально не может завершится — ее характерная черта — позиция надвременная, эоническая, постоянно силами человека — и впервые именно Живаговского человека,− возвышающаяся к новой мудрости, тем самым, углубляющаяся в, по-видимости, безграничные возможности природы, общества и его самого. Именно доминирование его саморазвития над развитием иного и иного через его саморазвитие характеризуют Живаговского человека.У соврменного человека, как и человека прошлого, доминирует гония, действие потребления как мотив. Человек ещее не был человеком, но челосуществом, индиидуальностью, индивидом, личностью. Человек должен стать человеком. Обернуться к себе и обратиться в человека, существо человеческого деятельного бытия, а не внука гиены и брата бананолюба-шимпанзе. Впервые саморазвитие, а не самосозерцание или совершенствование внешнего своего существования, чаще всего, на основе изращенных, превращенных, искаженных и отстраненных принципов становится во главу угла; существование все более подчиняется бытию, сущность — сути и усии, лона «софии».

* * *

Деятельность на границе, а деятельность и есть граница (а не только «пограничная де-ятеьльность», Ясперс), отделяющего бытийствующее от того, что оно бытийствует, небытий-ствующее от того, что оно небытийствует выражается особыми со-стояниями Живаговского человека. Моменты бытия присутствуют практически у всего сущестующего, если оно не от-калось от него ради существования, ради успеха в отчуждении (да и тогда) в человеке посте-пенно досигают доминирования и должны придти к принципиированию. Черты,характерные для Живаговского человека, в частичности и по частям известны всем другим сторонам света и иным эпохам и векам истории, но были присущи временно и немногим въявь. В целом они были прикровенным и сокровенным, проявлялись в прикрытых и скрытых формах отчужде-ния, поскольку переступание, трансценденция, трансгрессия были побочным и часто незамет-ным, но незаменимым, делом. В особенности они характерны с тех пор и постольку, с каких пор и поскольку человек выходит из обреченности вещам и социуму, в которых господство предпосылок и условий над человеком было решающим и состояния часто проецировались на их исторический исток. В соответствии с базовой структурой деятельности как танатоса, ди-намейи, энергейи и эроса их можно определить как переход к эросному, целосному понима-нию от господства истока — танатоса (и негативно порождающего его биологического этоса) и переживания эросического, творческого самого по себе и в своём существе, как постижение, где на равных, невыделенно, сливаются равноправные объект и субъект. Другие характерны апофамистикой, переживанием несовершенства любого качества, катафатикой, переживанием количественной разомкнутости мира и магическим чувством единства всего сущего. Бытийное переежиание мира осуществлялось и мистически,древле, но еперь оно становтся на здоровую почву деятельного человеческого бытия. Переход к господству последней, наивысшей из возможных форм означает раскрытием целого как времени всех времен, пространства всех пространств, качества всех качеств и причины всех причин. Однако постижение (у Живаго еще осуществвляющаяся как интуиция абсолюта) эта отличается от исторически сложившихся типов мироотношения — она опирается и подкрепляется дефетишизированной верой (очищенной от отчуждения), скинувшей черты ригоризма этичности научной, освобожденной от извращенности эмоциональности эстетической и выявленной в существе извращенных форм сциентизма мудрости фило-софской. Эти методы обращаются в средства постижения и его опору; оно становится не только скрыной исторически исходной или побочной формой постижения истины, но и ее «построения», вовлечения в нее не только объекта, превращаемого при этом в самостоятельный субъект, не только субъекта-социума, превращающегося при этом в объект, не только субъекта-общественности, человечества, но и самого человека-субъекта, превращающегося при этом в объект собственного преодоления по направлению к торжеству бытия и самого его бытия, без которого невозможно полноценное бытие всего иного не только как отчужденного «иного», но и как свободного «Иного». Исторически эти формы запимали поочередно господствующее положение; во многом они господствуют на разных краях ойкумены; в России господствовала, хотя и в скрытом виде, интуиция (за что доктор Живаго становится предметом подозрения со стороны своих коллег). Настает время, когда интуиция преображается, выходит из подчиненного положения своим сторонам и аспектам умноженной и обновленной, постижением — этим завершится большой цикл предыстории че-ловека.(Не случайно, видимо, отметим в скобках, Россия является родиной интуиционизма в математике, а Гуссерль всё-таки подчинил интуицию господству вещей, не доведя тем самым редукцию до конца, до редукции самих вещей, а конституируя и интенционализируя их, делает отчуждеие, фетишизм человека, связанность исторически конкретными предпосылками, неизбывным). Иными словами метод, «мефод», путь , и именно путь синтетический; постижение, определяет направленность сознания и его интенсиональность; в призыве «назад, к вещам», европейская философия дошла до истоков, до вещей и их угрозе самой жизни человека, напоминания о смертности (Хайдеггер), но еще не проникла за истоки, к подпочвенным водоносным пластам. Спекулятивный реалиизм — последний штрих,уже трупный запах от суицидального чеовека. Только обновленный метод, понимаемый как сторона онтомена, пути деятельного человеческогого оборачивающегося бытия может привести к истокам самих истоков. Это — путь Живаговского человека, попечителя живого, а не мертвого, вещного. Живаговский человек — первый, кто обнаруживает себя на поверхности округлой земли, а не плоской поверхности, как мнится западноевропейским феноменологам, и не внутренней ее стороны, как это понимают различного рода холисты, подчиняющие часть целому: он сам — высшее проявление целостности и её попечитель. (Всё реально! В четырех вариатах)

Интуиция может быть чувственной, интеллектуальной и мистической (Лосский, он упустил эстетическую), однако все эти виды являются проекцией на плоскость существования, подвержены отстранению, искажению, извращению и превращению. Их действительность зависит от прохождения высшего вида, собственно постижения, по существу, экс-туиции, которая уже не только и не столько постигает, как частично всякое познание, сколько продуцирует бытие самого мира, подготавливая его действитеьность в деятельном чеовечском бытии,собственно,ургическом и творящем, и потому собирающем в поступании.Возникают новые границы, разделения, разломы, разрывы, без чего он был бы человеческим единым в бытии миром, а аналогом в очередной раз построяемой…талистами тотальности. Мир невозможен без границ и разломов, но все они имеют тот смысл, что есть проекция самого бытия, в котором существование и различие есть не предел, а форма связи, есть подчиненный момент единства в едином человеческом дееятеьном общественном бытии. Поэтому нельзя сказать, что уже целиком бытие существует, что существует повсеместно и актуально Живаговский человек,− они бытийствуют и только проявляются как сокровенное в откровенном через скрытое и прикрытое, сокрытое и прикроенное настолько, насколоко они есть существо-вание, сколько-то причастное бытию и наскоько человеческое деятеьное личное бытие их преобразило. Трудно сказать, может ли нечто существовать, вне причастности бытию; формы отчуждения могут быть или стать собственно отчужденными формами, но век их краток и непродолжителен без причастности бытию. Но бытие должно восторжествовать, поскольку оно и есть торжество человека. Там, где с возникновения человека было сослагательное наклонение «Бы», должно деятельным бытием человека стать «Я», Ятие. При-Ять это — значит принять себя, принять участие в себе, своей судьбе и судьбах всего мира, стать человеком бытийно Радости, Ра-достижения. Существование человека должно повернуться его бытию и им руководствоваться, это и будет его личным бытием. Но еще — он бытийствует в общностях иного масштаба, Поэтому следует из вариантов определения бытия в существовании принять форму «всё». Лозуг Живаговского человека — «Всё реально!», (Мир умир! М., 2009) поскольку именно реальность и реалии есть способ существования всего. (Но об этом — ниже)

Позиция Юрия Живаго — дистантирование от заботящихся только о существовании и от за-ботящихся о сущем, о политике — ведет его к новой революции, в которой все ручьи и потоки таланта, гения,творчества сливались бы в единый океан бытия, — по существу выявление сути революции, её смыслового ядра, и ведт её даьше, чем это было задумано и допустимо самими революционерами.Но дух освобожденного творчества и творчество освобожденного духа был неистребим, и именно он стал объектом репрессий и основой Победы,сам факт написания романа уже в пятидесятые говорит о том, что дух передался нвому поколению и проявился, в том числе,и в Революции 90-х, как их положиельная составляющая. Личнстноее начало в жизни России, хотя часто не иеющее средств для цельной деятеьноси,укрепляется, а отчужденная, изввращеенная система властвования, не смотря на рецидивы,ослабляется, хотя и мутирует в своеобразный пантеон коррупционеров, но уже без основы — мифологизирующей составляющей, которая рассеивается в ходе медленной Реакции 2000-х. Можно сказать, что извращенная форма культурно-цивилизационного переворота, существом которой является начало эпохи Живаговвского человека, извращенно выразившаяся вв политико-экономических перетрясках,характерная для постсоветской России периода отстаивания ею своей независимости от бывших окраин привеа кситуации, когдаданнй обновленный чеовеческий тип, личность,её свободная деятеьность,становятся необходимостью России, что для нее ещё сокровенно, и для всего мира самого по себе,что сокровенно и для него.Целостный культурно-цивилизаационный переворот, революция личностей, идущая на смену политико-экономической реакции, еще предстоят.