Часть четвертая

20 октября

18:15

Снова вспомнил про Ателье, начал переживать и совсем распереживался — почему они мне не ничего не отвечают уже месяц. Написал знакомым, оказалось в этом Ателье внутренний конфликт, я тоже заметил неладное — они находятся в сети не так регулярно как раньше. Совсем раскис, не могу усидеть на месте. Буквально запинаюсь обо все, встаю, а потом сажусь и наоборот по три раза в полчаса. Потратил сегодня на безвкусный кофе и воду 490 дин. Если бы я был богат! А я на дне и все равно не могу отвыкнуть от походов в заведения.

Утром приготовил овсянку себе и Ивану, созвонился с родителями. Иван отказался от части завтрака — оказывается он не ест бананы с детства. На вопрос почему? — получил интересный ответ — бананы крахмалистые, от них хочется пить, а еще они пахнут как палец после пластыря. Принюхался и правда, есть что-то похожее. Как разнообразен мир.

Написал одну сцену в сценарий, проболтался по городу. В Белграде чудесное тепло и легкий зефир дует в лицо. Снова весь день наблюдал за людьми, очень много красивых людей, очень хочу со всеми поговорить, но как известно не могу. У белградца при себе в среднем две собаки, побеждает тбилисца.

Пойду ужинать с Кириллом. Написал в Ателье вежливое про себя напоминание и отказался от супа приготовленного Иваном несколько дней назад. Читать Беньямина не хочется, там описывается Париж и Франция, а мне совсем сейчас не хочется бередить свою ранку уязвленного самолюбия и желания получить этот несчастный вид на жительство. Собираюсь на концерт некой Хорватской группы в местечке «Квака 22», слушаем ее с Иваном и кажется что это какой-то японский рок, если не вслушиваться в слова.

19:46

Трг — я долго думал что это аббревиатура, оказалось что это площадь по сербски. Как будто от слова торговать. Еду в трамвае, ровно в таком же как в Иркутске, его трясет и покачивает, два отсека, красный цвет и на всю работает обогреватель. Ждал его около получаса, зато с каким большим удовольствием сейчас еду между длинными остановками. Выходя из дома еще раз обратил внимание на то как тяжело и как одновременно приятно, ощущать себя спокойно.

21 октября

09:12

Сижу на балконе. Выпил целый кефир залпом. На улице очень тепло. Мне так нравится смотреть на утренний город с возвышенности. Редкий стук проезжающего трамвая и гудок дальнего автомобиля. Снующие первые люди в субботу, расслабленные, одетые чуть ли не в домашнее. Очень красивый салат из листьев на деревьях. Медленно проникающий из самого центра желтеющий лист.

Куда бежать в раскатном солнце?

Когда так хорошо вверху,

я вижу

словно птица,

и кажется,

живу

И город медленно

оживши

вбегает в день

субботний, полубдя

тем перестуком

узких рельс

от краснобокого трамвая

23 октября

16:45

Серый камень фасада встречает меня когда я выхожу из дома на «своей улице» посреди нового «своего города». Я улыбаюсь и радуюсь ему, грубому камню который так холодно сверкает далекими землями из которых его вынули, огрубили и поставили на свое место вместе с другими холодными серыми камнями, ведь я ощущаю что наши пути схожи.

Мое сердце отнюдь — не каменное и не холодное. Еще несколько лет назад я присваивал себе города. Но теперь это присвоение кажется мне вычурным и излишним. Не хочу уподобляться правительствам, полицейским и коммунальщикам прочим бесполезным — я больше не присваиваю себе пространства — это больше похоже на простое созерцание, никаких властных отношений с городом или пейзажем. Милый диалог с камнем посреди новой улицы в новом городе. Кажется безобидно.

Ноги мягко несут меня по узенькому Белграду, этот квартал такой похожий на все предыдущие кварталы из моей жизни: здесь сибирское барокко, московский модерн, тбилисская эклектика. Когда я был маленьким ребенком, отец намазывал мне хлеб сливочным маслом и посыпал сахаром, я облизывался и носился возле его ног. Было хорошо и сладко. А еще отец говорил, что мое желание скорее стать взрослым мешает жить, но это было позже, и только сейчас когда я слышу отцовский голос воспринимая его симулякром раз в две недели.

Я снова выхожу из новых дверей в новом городе и убавляю свой голос. Чтобы не говорить на русском громко. Чтобы меня не услышали. В глазах моих сентиментальные и дешевые слезы, а перед глазами вместо ожидаемых горожан, новых людей и новых улыбок воображаемая куча людей: рабочих, строителей, грузчиков из центральной Азии, которые жили в моем родном поселке. Казалось что они слишком громко на весь автобус звонили в дальние страны своим матерям, женам, детям, друзьям. А мы, местные — цокали и негодовали, «нельзя ли потише разговаривать на тарабарском?» А теперь я завидую их смелости.

Куча — по сербски означает дом. Я вижу в этимологии этого слова что-то важное, доброе и родное. Как будто мы складываем все важное и не совсем в кучку, обнимаемся с близкими и родными и образуем некоторое количество тепла и принятия. Кажется, иногда мы кучкуемся слишком плотно, непозволительно, иначе откуда в моей голове боль — может быть мы слишком тесно обходимся не только с соседями, которых душим собственной кучей — раз сами мучаемся горной болезнью в плотном ряду тупых братаний, размахивая палкой. На камень упала тень, отец поджог собранные во дворе палки и мусор. Темный дым летит на восток, вместе с красным солнцем, временем и небом.

24 октября

Мы пили на одной из центральных пешеходных улиц, когда к нам подошли двое сербских полицейских. Расел, Кирилл, Паша, я и друг Расела из группы Багдадский вор. Кирилл травил байку и нас прервали. Один из них обратился к нам, сняв с бритой головы кепку.

- Добро вече, може ли ваш документ или пасош?

Я подумал как мило что у Кирилла спрашивают «пасош».

— Sorry, we don’t have

— Why? Where you from guys?

— From Russia…

— Па где је ваш пасош? Зашто је код куће?

Думаю, как бы сильно Кирилл не захотел показать им все пасоши которые у него были — и его и мой и все наши паспорта были дома. А группа только в наших сердцах.

Полицейский почесал затылок.

- Please carry it with you, because we can’t take your word for it

— Хвала вам!

Кажется им просто неудобно было возиться с 5 россиянами сразу. И они ушли. Должен Кириллу денег за вильямовку. Болит голова.

25 октября

Вчера Иван весь день гулял с родителями, а я мучался от похмелья. До этого он неделю настраивался и два дня убирался в квартире. В уборке я не смог поучаствовать, потому что ее суть, как я понял в том чтобы сложить все вещи на место. Получилось что иллюзия порядка и протертые поверхности очень успокоили наши тревожные души. Я перемыл всю посуду. В детстве я мыл посуду в трех тазиках. Мой отец просто клал кипятильник в ведро воды и говорил:

— Как вскипит, бери таз, и мой пока не будет скрипеть. Дальше — ополаскивай, и не рассусоливай, вода остынет.

Каждый раз когда я просыпаюсь после похмелья очень хочется попробовать прожить жизнь без алкоголя. Никогда его не пробовать. Иван выдал мне книжку Бренера «Кан-Кун» которую ему привезли из России. Книжка шедевральная, я как будто разговариваю с самим собой, одновременно своим умершим в младенчестве старшим братом, этот текст такой знакомый и близкий, но такой умный что не верится что я понимаю автора, но точно хочу также как он путешествовать по сквотам с любимым человеком и противостоять спешной, дешевой бесполезной темпоральности целого мира.

Сижу сейчас и читаю ее и чувствую полное умиротворение. У меня осталось тридцать евро на три недели и нет работы, а я чувствую себя самым счастливым человеком на этой улице! Рядом сидят смешливые сербки, они что-то обсуждают на этом чудесном твердом как камень языке и постоянно гогочут. Я не понимаю, почему и не хочу копаться в себе, но они ужасно раздражают меня. Я чувствую что не могу разобрать ничего из их речи, и поэтому глупо, но чувствую как я оказываюсь лишним на их празднике жизни. Гогогогого, хыхыхыхы! Переживаю что набираю вес. Но думаю что пока нечего переживать. Французские волонтеры упрямо даже не читают моих сообщений. Лицо первого мира, ссал я на него, не поворачивается ко мне — и я чувствую снова старое ощущение бессилия от того что в искусственный рай попадают не все. А чтобы стать угодным, нужно сильно больше чем я могу, например иметь успешную работу.

00:24

- Говорят динозавры были сделаны из вот этакого — Иван постучал себя по ногтю — материала.

Я с улыбкой подмигнул ему. Сегодня я хотел поужинать в 18:00 (и не позже) что и совершил, а лечь в 23:00, чего не совершил потому что когда Иван пришел после прощальной встречи с родителями домой, он достал из кармана полароид с семейным фото, а из морозилки бутылку шардоне и сказал:

— Там привезли сыров. Видел?

Я пошел посмотреть на них. В холодильнике на нижней полке покоилась колбаска козьего мягкого, похожего на бри, мягкий творожный, из магазина Carrefour, и итальянский пармезан, все это чудесно вкусно. Все что я пробовал в России, за очень много евро — туфта, свежий сыр лучшая закуска в 22:00, когда ты ешь его и боишься что это уже отложится в районе задницы.

Мне становилось дважды грустно, что я не стал героем полароидов Ивана, потому что наверное хотел быть частью тех кого Иван хранит на полке югославской стенки, ведь Кирилла с группой «Семинар» туда положили? А потом я отпустил это и понял, что мне Иван дал значительно больше — он впустил меня в пространство где живет, на целый месяц. А еще, когда я вручал Ивану его двести долларов он сказал мне чтобы я дал ему стопятьдесят. На вопрос почему он ответил честно, как отвечают люди с большим сердцем и чистой совестью.

- У тебя же, ты сказал, их всего триста

А когда я расстроился из-за албанца — он сразу предложил деньги мне, сказал чтобы я без страха шел и менял полтинник в меньячницу. Так я и сделал. А потом вернул ему эти размеренные динары. Не знаю зачем менял. Испугался, а потом решил что сдюжу. И отдам этому гаду последние.