Create post

Идеалы и суррогаты «прежних людей» Константина Вагинова: утопические миры коллекций в романах «Козлиная песнь» (1927) и «Гарпагониана» (1933)

Обозначенные в заглавии два романа выбраны не случайно. Они, на наш взгляд, наиболее четко обозначают динамику перехода идеала в суррогат и являются своеобразными отражениями друг друга. В них утопия и дистопия представляют собой характеристику двух миров, связанных с типами коллекций представителей дореволюционного Петербурга и постреволюционного Ленинграда. Чем больше город, выражаясь словами Мандельштама, «большевел», тем меньше для Вагинова в нем проявлялись черты «утопии», которые заменяли приметы дистопии. Во втором предисловии к роману «Козлиная песнь», который, по данным Татьяны Львовны Никольской, был опубликован в журнале «Звезда» в 1927 году (№10) [1], появляющийся автор, объявляя себя гробовщиком, замечает следующее: «Теперь нет Петербурга. Есть Ленинград; но Ленинград нас не касается — автор по профессии гробовщик, а не колыбельных дел мастер».

Большинство персонажей в прозаическом творчестве Константина Вагинова, принадлежавшего к элитарной культуре Петербурга — коллекционеры. Костя Ротиков из «Козлиной песни» собирает «безвкусные и порнографические вещи». Миша Котиков — информацию о «недавно утонувшем петербургском художнике и поэте» Заэвфратском, «систематизатор» Жулонбин из «Гарпагонианы» собирает вещи и вещицы, Локонов — сны и т.д. Таких героев, живущих эстетическими категориями дореволюционной эпохи, Вагинов именует «прежними людьми», «самыми непрочными столбиками пыли» [2].

«Прежние люди» пережили, по выражению неизвестного поэта (во многом — автобиографического персонажа) гибель: «…мы давно — я искусственно, вы (Тептелкин — Я.Ч.) — литературно — пережили гибель, и никакая гибель нас не удивит». «Прежние люди» — вагиновский тип лишнего человека, лелеющего мечту о возвращении дореволюционного режима, который в его системе представлений приравнивается к «золотому» веку, к моменту совпадения желаний и возможностей, природного и социального, т.е. к молодости. Как установил Мирча Элиаде, подробно исследовавший эту тему, мифологеме золотого века неизменно сопутствуют мифологемы «потерянного рая» и «благородного дикаря» [3]. Это архетипический образ, лежащий в основе любой утопии. В «Гарпагониане» Локонов отчаянно жаждет вернуть радостное ощущение мира, но, в силу невозможности претворения мечты, отчаивается: «Одинок, по-прежнему одинок, — подумал он (Локонов — Я.Ч.), — никак не вернуть молодости, ясного и радостного ощущения мира» [4].

Собиранием мелочей быта герои Вагинова в условиях всеобщего нивелирования «буржуазных» ценностей хотят сохранить воспоминания о временах юности, создать некую систему в общей энтропии мира. «Все мы разбрелись по сжатому полю <…> и собираем забытые колосья, думая, что делаем дело, и в то же время новые сеятели вышли на свежую ниву, приготовляя новую жатву и торжество нового принципа. Пуншевич (председатель «Общества по собиранию мелочей» —Я.Ч.), по-видимому, надеется, что из мелочей и подробностей построится довольно полная характеристика века и периода» [5], — размышляет Локонов. Герои-коллекционеры Вагинова надеются на то, что их старания, бессмысленные «сейчас», будут иметь какую-то пользу в будущем. Так Анфертьев, герой «Гарпагонианы», замечает: «…я торгую тем, что сейчас не имеет цены, а в будущем будет иметь огромную ценность. Я торгую сновидениями, я торгую конфектными бумажками, уличными песнями, воровским жаргоном, я всем торгую, что не имеет веса, и как будто не имеет никакой ценности в современности» [6].

Феномен коллекционирования мелочей старого и нового быта является проявлением утопического сознания. В своём устремлении в будущее, в своей работе для следующих поколений герои Вагинова противопоставляют себя времени. Михаил Эпштейн в книге «Философия возможного» (2001), показывая разницу между теоретическим, идеологическим и гипотетическим дискурсами, замечает следующее: «Утопический дискурс <…> противополагает себя объекту как недостаточному или отсутствующему, который еще предстоит воссоздать или пересоздать. <…> Утопический дискурс поражает дерзостью своих предположений и такой же дерзостью выводов, предназначенных изменить лицо мира или вернуть ему утраченное лицо. Автор утопического дискурса полагает себя творцом заново создаваемой вселенной» [7].

В «Козлиной песне» собирание еще несет на себе приметы Культуры как системы материально-духовных кодов (неизвестный поэт собирает монеты и книги, Тептелкин читает лекции кружку «засыпающих дам и восхищающихся юношей», устраиваются вечера старинной музыки и т.п.), но уже прослеживается утрата веры в необходимость сохранения культурных объектов (пораженческое настроение неизвестного поэта, отречение Тептелкина и др.). Имеет место быть оппозиция «свои» / «чужие», «настоящее» / «будущее». Тептелкин изучает санскрит для проникновения в восточную мудрость ради написания книги «Иерархия смыслов». Неизвестный поэт, узнав об этом, замечает ему: «Дело в том, что современность вас осмеет. <…> Для современности <…> это только забава» [8]. Неизвестный поэт также противопоставляет людей книги новым людям: «Все мы любим книги. <…> Филологическое образование и интересы — это то, что нас отличает от новых людей» [9].

Попытка вернуть миру утраченное лицо, предпринятая героями в «Козлиной песни» (Миша Котиков, Костя Ротиков, неизвестны поэт, Троицын и др.) заканчивается неудачей, полной деградацией «вкуса». Коллекции собирателей подменяют собой мир, создают Утопию, иллюзию абсолютного Порядка и надежной Системы, которых лишены люди, отчужденные от подлинного бытия.

«Утопические миры» коллекционеров «Гарпогонианы» по воле автора механически множатся, теряя смысл неповторимости вещного ряда. Показателен в этом смысле образ преподавателя голландского языка Жулонбина, комната которого сходна с пространством обитания гоголевского Плюшкина [10]. Помимо расклеившейся и изжившей мебели, безобойных стен и множества пузырьков, конвертиков, книжек, каталогов и других предметов, присутствуют: «…бумажки, исписанные и неисписанные, фигурные бутылки из–под вина <…>, высохшие лекарства с двуглавыми орлами, сухие листья, засушенные цветы, жуки, покрытые паучками, бабочки, пожираемые молью, свадебные билеты, детские, дамские, мужские визитные карточки с коронами…» [11] и т.д. Жулонбин собирал «всякую чепуху или то, что считается чепухой» и, в отличие от подозрительного Плюшкина, любил показывать «свое имущество»: «Показывая, я вспоминаю, сколько трудностей доставило мне его приобретение, — замечает он, — сколько мне пришлось народу объегорить, чтобы его получить» [12].

На материале коллекции Жулонбина Вагинов демонстрирует диалектику утопического/дистопического. Собиратели города «незаметно своих знакомых превращали в своих рабочих, они путем морального воздействия заставляли их трудиться в пользу частного накопления», «Эти эксплуататоры не брали патента, они жили вольной разбойничьей ассоциацией» [13]. Идеал коллекции вещей быта, задуманный героями «Козлиной песни» как «слепок» эпохи, в «Гарпагониане» принимает черты безудержной страсти к накоплению мусора, к размыванию границы между «нужным» и «ненужным», к развалу утопической идеи, к ее суррогату. Герои «Гарпагонианы» теряют веру в свое деланье. Осознание внутренней пустоты мешает видеть им «цветы мира». Надежда на лучшую жизнь в новом государстве оборачивается в тезис: «Государство — система насилия» [14]. Желание вернуть утраченную молодость заканчивается отчаянием и «скукой». Разрыв между «новым» и «старым» становится все более ощутимым. Анфертьев замечает Локонову, «тридцатипятилетнему лысеющему молодому человеку», мечтающему о личной жизни: «Так вот, скажите, к чему вам девушка? Что вы могли бы ей дать? Душевное богатство тысяча девятьсот двенадцатого года? Залежалый товар, пожалуй, покупателей не найдется!» [15]. Вместо мечты о красивой жизни, о старом Петербурге, которая имела место быть у героев «Козлиной песни» (например, у неизвестного поэта), в «Гарпагониане» у Локонова возникает ощущение, что он является частью какой-то картины, что он бабочка, которую наткнули на булавку: «Локонов чувствовал, что он является частью какой-то картины. Он чувствовал, что из этой картины ему не выйти, что он вписан в нее не по своей воле, что он является фигурой не главной, а третьестепенной…» [16].

Желание «быть полезными» новому обществу приводит «прежних людей» к мысли о собирании вещей «старого» строя для последующего представления пролетариату образцов русской «буржуазной» культуры. Но чрезмерное увлечение собирательством и вынужденная ассимиляция в общество нового типа (ради выживания) приводит к потере воодушевления, деформации личности и катастрофической утрате идеалов. Коллекционирование приобретает характер собирательства суррогатов, замыкается само в себе. Место редких и ценных вещей начинает занимать хлам, неисчислимость которого стирает в сознании собирающего оппозицию «нужное/ненужное»: всё «нужно» и, кажется, «ненужно», вторично. Вещи превращаются в симулякр, как и сами люди в Новом мире, все более приобретающем приметы антиутопии.

Сноски:

[1] Полностью отдельным изданием роман вышел в ленинградском издательстве «Прибой» тиражом 3 тысячи экземпляров в 1928 году

[2] Вагинов К.К. Козлиная песнь: Романы / Вступ. статья Т.Л. Никольской, примеч. Т.Л. Никольской и В.И. Эрля. — М.: Современник, 1991. — 592 с., портр. — (Из наследия). C. 4

[3] Элиаде М. Миф о вечном возвращении. Архетипы и повторяемость. — СПб.: «Алетейя», 1998. — 258 с.

[4] Вагинов К.К. Козлиная песнь: Романы / Вступ. статья Т.Л. Никольской, примеч. Т.Л. Никольской и В.И. Эрля. — М.: Современник, 1991. — 592 с., портр. — (Из наследия). C. 448

[5] Там же, с. 457

[6] Там же, с. 417

[7] Эпштейн М.Н. Философия возможного: — СПб.: Алетейя, 2001. — 334 с. — (Тела мысли), с. 82

[8] Вагинов К.К. Козлиная песнь: Романы / Вступ. статья Т.Л. Никольской, примеч. Т.Л. Никольской и В.И. Эрля. — М.: Современник, 1991. — 592 с., портр. — (Из наследия). C. 71

[9] Там же, с. 87

[10] «Казалось, как будто в доме происходило мытье полов и сюда на время нагромоздили всю мебель. На одном столе стоял даже сломанный стул и, рядом с ним, часы с остановившимся маятником, к которому паук уже приладил паутину. Тут же стоял прислоненный боком к стене шкап с старинным серебром, графинчиками и китайским фарфором. На бюре, выложенном перламутною мозаикой, которая местами уже выпала и оставила после себя одни желтенькие желобки, наполненные клеем, лежало множество всякой всячины: куча исписанных мелко бумажек, накрытых мраморным позеленевшим прессом с яичком наверху, какая-то старинная книга в кожаном переплете с красным обрезом, лимон, весь высохший, ростом не более лесного ореха, отломленная ручка кресел, рюмка с какою-то жидкостью и тремя мухами, накрытая письмом, кусочек сургучика, кусочек где-то поднятой тряпки, два пера, запачканные чернилами, высохшие как в чахотке, зубочистка, совершенно пожелтевшая, которою хозяин, может быть, ковырял в зубах своих еще до нашествия на Москву французов.

По стенам навешано было весьма тесно и бестолково несколько картин: длинный, пожелтевший гравюр какого-то сражения, с огромными барабанами, кричащими солдатами в трехугольных шляпах и тонущими конями, без стекла, вставленный в раму красного дерева с тоненькими бронзовыми полосками и бронзовыми же кружками по углам…» и т.д. (см. начало романа «Гарпагониана»)

[11] Вагинов К.К. Козлиная песнь: Романы / Вступ. статья Т.Л. Никольской, примеч. Т.Л. Никольской и В.И. Эрля. — М.: Современник, 1991. — 592 с., портр. — (Из наследия). C. 372-373

[12] Там же, с. 431

[13] Там же, с. 375-376

[14] Там же, с. 440

[15] Там же, с. 441

[16] Там же, с. 450

Список используемой литературы:

1. Вагинов К.К. Козлиная песнь: Романы / Вступ. статья Т.Л. Никольской, примеч. Т.Л. Никольской и В.И. Эрля. — М.: Современник, 1991. — 592 с., портр. — (Из наследия).

2. Гоголь Н.В. в иллюстрациях Марка Шагала. «Мертвые души»: Поэма. — М.: Фортуна ЭЛ, 2012. — 240 с. (Серия «Книжная коллекция»)

3. Никольская Т.Л., Эрль В.И. Жизнь и поэзия Константина Вагинова // Никольская Т.Л. Авангард и окрестности. — СПб. : Изд-во Ивана Лимбаха, 2002

4. Элиаде М. Миф о вечном возвращении. Архетипы и повторяемость. — СПб.: «Алетейя», 1998. — 258 с

5. Эпштейн М.Н. Философия возможного: — СПб.: Алетейя, 2001. — 334 с. — (Тела мысли).

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About