Я начинала готовить данный материал для своего проекта Мамадец! к годовщине трагедии в школе номер один в Беслане, но по причине, которую я озвучу ниже, оставила текст.

Когда я проводила рисёрч и искала материалы в интернете о мемориале, я не могла найти ничего, что рассказало бы мне непосредственно об архитектуре комплекса с точки зрения психологии, а именно, отправных точек и внутренних посылов архитекторов на создание данной конкретной формы. Даже немецкое бюро, создавшее памятник, в описании ограничилось лишь тем, что форма мемориала создана на основе памятного венка — традиционного для России атрибута похорон и почтения памяти умерших.

В итоге я кинула клич о том, что хотела бы получить комментарий архитектора, знакомого с этой конструкцией. И получила ответ, откуда не ждала, и, главное, которого не ждала. Мой любимый и уважаемый друг, взрослый опытный архитектор выразил мысль о том, что память, особенно, о таких событиях и их последствиях, увековечить в камне или любом другом материале невозможно. Задача это неподъёмная и ненужная. По его словам, лучшее, что могли сделать в Беслане — построить на месте трагедии новую школу и, тем самым, дать погибшим детям новую жизнь в смехе и надеждах на будущее новых учеников.

Публикую этот незаконченный материал сейчас вследствие сложных внутренних перипетий по поводу войны между Азербайджаном и Арменией, из–за которой мы уехали из Баку неделю назад, где провели весь карантин, и с которым меня связывают самые теплые чувства и воспоминания. И хоть город физически был не затронут, и вряд ли будет, война есть война. В горячих точках, в головах и сердцах людей, в информационном поле.

Я никогда не встану на эту сторону и не найду оправдания жестокости и ненависти на политической почве, из–за которой люди теряют себя и своих близких.

Осенью прошлого года мы совершили поездку на автомобиле Москва-Баку-Москва, так называемый, roadtrip — сначала в тандеме с друзьями, которые по ходу открыли выставку в Баку, а затем поженились в грузинском Сигнахи, а на обратном пути уже самостоятельно — я, Бен и наш сын Макс.

На пути из Москвы мы проехали через Волгоград и Элисту, после чего перед финальным рывком в Азербайджан, мы на скорую руку поужинали и отметили день рождения Бена в дагестанской Махачкале. Очень жаль, что большинство из природных и культурных красот Дагестана мы видели только в темноте, но буду надеяться, что это был не последний наш раз в республике.

На обратном пути, когда мы выезжали из Грузии по Большой военной дороге и заезжали в Россию через Владикавказ, совершенно незапланированно я решила узнать у Бена, далеко и долго ли нам будет ехать до Беслана.

Для меня Беслан всегда был городом-мифом; легендой с трагической фабулой.

Я хорошо помню, как сидела с папой в каком-то “замызганном”, как он любил называть такие места, кафе рядом с томским автовокзалом — кажется мы собирались поехать куда-то или только что приехали откуда-то. Мы сидели на железных стульях с обитыми красной поддельной кожей круглых сидушках и пили кофе “три в одном” из пластиковых стаканов — традиционный для Томска того времени напиток. Вроде бы ели чебуреки или беляши. Наверняка ели — папа их ест при каждом удобном случае, даже если параллельно он матерится и полушуточно задает то ли мне, то ли в никуда вопрос, из чьего, на мой взгляд, мяса сделан этот чебуречный фарш. Не уверена, что он шутил на эту тему в тот день. Или это было утро. Но я хорошо помню, что он молчал и периодически поглядывал наверх, в угол, — туда, где висел старый телевизор. Еще я очень хорошо помню яркий свет в кафе и серость за окном. А также пластиковые вилки и ножи наших соседей по кафе. Часто бывает, что в подобные травматические моменты сознание запоминает детали — из моего собственного опыта я могу предположить, что таким образом психика защищается и перемещает фокус внимания на незначительные, казалось бы, мелочи. Удивительно, что шестнадцать лет спустя я помню этот момент так ярко. В 2004 году мне было восемнадцать. Начало сентября, мой второй год в университете. Тогда казалось, что моей взрослости нет предела, сейчас же я понимаю, что восемнадцать — может быть и социальный маркер вступления во взрослую жизнь, а в каких-то культурах и полный ее расцвет, однако сейчас я могу сказать точно — я была ребенком. И происходящее на экране того телевизора — а это был второй день террористических действий — я в силу наивности или неготовности или неосознанности — кто его знает теперь — воспринимала как картинку, возможно даже, как кино. Но я хорошо помню то липкое чувство ужаса, которое наполняло меня внутри — ощущение давящего на голову потолка, воющего изнутри страха и почему-то одиночества — по ощущениям схожее с тем временем, когда еще в дошкольном возрасте родители периодически оставляли меня на пару часов дома одну.

И вот пятнадцать лет спустя я оказалась в тридцати или пятидесяти, как выяснилось, километрах от Беслана. Мы перекусили в кафе в центре Владикавказа, очень красивого и уютного города, который мне, кстати, напомнил Томск, и приняли решение заехать в тот самый мифический город и увидеть школу номер один.

Когда мы заехали в город, начинался закат. Полуторагодовалый Макс засунул в автокресле раньше своего положенного времени, и я вздохнула внутри с облегчением — большим, чем обычное облегчение, которого бывает у измотанной после долго дня мамы, когда она украдкой, подпитываемая чувством вины, радуется, что ребенок наконец-то уснул и теперь можно немного отдохнуть.

По пути к школе я виновато смотрела на прохожих из окна дорогой арендованной Audi A3. Я пыталась всматриваться в лица людей и в то же время прятала свои глаза от них — мне было стыдно. За свое видимое благополучие, за туристическое любопытство, за то, что перекладываю на этих людей свои страхи и предполагаю и предугадываю их мысли, навечно теперь жертвенные, как мне кажется, хотя откуда я могу знать.

Когда мы подъехали к месту, я опешила — странное слово, но другое мне подобрать сложно. Я не ожидала увидеть то, что увидела там, — и снова, сгорая от стыда, я поняла, что ничего не знала о том, что со временем стало с местом трагедии.

Мы решили, что пойдем смотреть меморил по очереди — у нас не было другого выбора. Интуитивно ощущалось, что его бы не было в любом случае, и не только потому, что Макс спал, и кто-то из нас должен был оставаться с ним в машине. Мы оба понимали и в этом понимании молчаливо слышали друг друга, что этот опыт должен быть интимным, не прерванным чьим-либо присутствием.

По дороге из Беслана мы долго молчали. Мы ни разу не обсудили увиденное и не подняли тему между собой или с кем-либо еще.

Отказываясь от изначальной идеи описать увиденное, оставляю вас наедине с собой в этом месте.

Чуть больше фотографий и технического описания мемориала здесь.