Видеоверсия статья доступна на канале «Новой Школы Притч»

Примерно полгода назад, то есть еще до февраля 2022 года, у меня была мысль написать небольшую статью, в которой мне хотелось дать краткий обзор того, что происходит в современном отечественном кинематографе. Мне хотелось высказать очень простую мысль: начинающие режиссеры, десятилетия готовящиеся снимать короткометражные фильмы, чтобы после, сняв короткометражный фильм, наконец приступить к полнометражному, не услышали того, как физическая материя их работ пошла против них. Снимать полнометражные фильмы стало незачем, поскольку их отличие от короткометражных работ стало не принципиальным: ни идеей, ни способом реализации, даже порой ни бюджетом. То есть привычка снимать и смотреть короткометражки стала как бы новым способом существования: многочисленные режиссеры, якобы снявшие несколько полнометражных работ, на самом деле снимали все новые и новые короткометражки, а удлиненный хронометраж (60 минут, наверное, больше 30-то, но не в случае с течением времени в фильме; течение времени фильма не поддается объективному счету) стал чем-то вроде аргумента продюсерам, что фильм можно будет продвигать более широко.

Я вполне серьезно: на мой взгляд, именно практика снимать и смотреть короткометражные работы позволила режиссерам и дальше не выходить за рамки ненавязчивых, забавных, анекдотических (расхожий комментарий авторов популярных сценариев: «коротыш» — это анекдот) историй, которые можно снять за одну или две смены. Материя ответила режиссерам, но те, поскольку совсем не думали, что она может с ними говорить, ее не услышали: теперь они снимают «длинные» фильмы, но кому это нужно?

Это, конечно, более глобальная проблема, ее начало можно искать в практике цифровой съемки, а именно в возможности получить неограниченный объем исходного материала. Но я сужаю ее до фестивальной повестки: начинающие режиссеры так зациклились на создании короткометражки, способной попасть на фестиваль, что совсем позабыли, что это только остановка на пути к чему-то большему, причем больше не обязательно физически, то есть не обязательно длиннее. Кино, превратившись в пост на фейсбуке, одновременно стало нечувствительным к тому, что может выходить за рамки поста: невыносимость, оглушительность события, которое перед тобой, как перед Антуаном Дуаннелем или Мерсо или Холденом Колфидом (только ли ими? кем еще?), расстилается как пустынное, неспокойное море, как оглушительный рев ненавидящей толпы у подножия гильотины.

Пусть это общее место, ничего страшного. Давайте сменим тему, поговорим о другом.

Помню фрагмент из книги Маруси Климовой (то ли «Теории», то ли «Истории»), в котором она рассказывает о литературе советского периода и роли Иосифа Сталина в ней. Ее мысль проста: нет никого значительнее Сталина в русской литературе, поскольку никакая литература в сравнении с поступками Сталина не была настолько оглушительной, убедительной и проблемной, что споры о ней не продолжались бы и сегодня. Сталин был большим художником, поскольку его вклад в бытовую реальность больше вклада Платонова или Блока. Я вольно интерпретирую мысль Климовой, у меня на нее свои интересы. Сталин (и еще один, жил примерно тогда же) как события мирового масштаба явно значительнее, чем практически любой автор того же периода. Следовательно: никакое произведение литературы или кино не было в состоянии ответить на вызов хотя бы бытовой реальности, которая была настолько тотальна и сурова, что не жалела поэтов или писателей, и те исчезали, как исчезают люди во время военных действий. Сталин не считался с условным зрителем или читателем, куда больше, чем Мамлеев или Сорокин, и поэтому он радикальнее как художник, чем они.

Спорная мысль? Я хочу сразу от нее перейти к сути своего разговора, уже пора.

Кино, которое позволило себе быть маленьким, в конце февраля 2022 года растворилось настолько, что даже его адепты — режиссеры, сценаристы, продюсеры — просто отказались от него как от ребенка-идиота или убыточного бизнеса — или не заметили, забыли, что когда им занимались. Никакие родственные чувства не позволили людям, в свободное от военных действий время занимающихся искусством, продолжить заниматься искусством в период военных действий. Эта классическая отговорка о невыносимости ранимого творческого существования в период похожий на СВО напоминает мне мысль, которую высказал Олег Кашин* в материале, посвященном гибели псковских подростков.

Кашин ставит хороший, уместный вопрос: мы переживаем за то, что двое несчастных детей не закончат школу, не поступят в университет, не женятся, не станут режиссерами, репортерами или моряками на тонущем крейсере — то есть мы расстроены тем, что они так нелепо и странно погибли, остались навсегда молодыми. Вопрос Кашина радикальней нашей программной жалости к подросткам из провинции: а что, если жалости заслуживает не их смерть, а их жизнь, в которой было бы большой удачей, если бы они не сторчались или не пошли работать в полицию — ту самую, которая голосом рупоров, доносящимся сквозь каменные (или не каменные) заборы, просила невинных (или виновных) детей сдаться. Что, если смерть, забравшая их до совершеннолетия, не сильно хуже (а может и лучше) того, чтобы было бы с ними, окажись они не подростками, а взрослыми людьми в современной России и — шире — современном мире?

Может быть, кино, от которого сегодня так легко отказываются люди, которые раньше были им заняты и, видимо, поэтому хотя бы как-то его ценили, заслуживает именно этого, не больше: всемирного демарша, санкционированного культурой отмены: зачем нам кино, которое не может спасти человеческие жизни в это страшное время? Низачем: нам не нужно это «развлечение», «entertainment». Ни у кого не встает того же, что в колонке про псковских подростков вопроса: может быть, в том, что искусство, которого как бы не стало в не-мирное время, только и ждало своего часа, чтобы наконец отменить самое себя — и это скорее облегчение, радость, чем сожаление: ну, сейчас не время, но время придет. Серьезно?

Люди, которые искали опоры в том, что они называли искусством, резко потеряли к нему интерес, но кажется не заметили, что у них никогда и не было этого интереса, они его мучительно навязывали сами себе, чтобы не заскучать от просмотра сотен тех самых короткометражных, ученических этюдов, которыми был заполнен эфир одинаково фестивалей, кинотеатров и стриминговых платформ. Мы не потеряли искусство мирного времени — его у нас не было.

Не было режиссеров, не было мыслителей, не было музыкантов. Кто был — быстро растворялся в радиоактивной пене дней: не время СВО съедало творческую инициативу, а мирная повседневность. В ее отвлеченной do-not-disturb-расслабленности — словно на каждом зрителе появлялась такая отельная табличка, когда она выбирал фильм или книгу «на вечер» — скрывалось больше безжалостного отношения к чужому горю, чем к тому, чтобы в нынешних условиях ходить в кинотеатр или обедать в ресторане. Искусство велико тем, что вообще ни к чему вас не обязывает: оно не учитель, настаивающий на долгой зубрежке нелюбимого предмета. Кто расскажет современному человеку, что кино смотрят не чтобы узнать, как обстоят дела в мире и не чтобы учить — оно вообще ни для чего не нужно. Ненужно ровно так же, как жизнь. В мире, где у всего есть цель, нужно спросить, для чего нужен мир — ответ наверняка и на это найдется, такие условия, но надежда хотя бы на легкую заторможенность ответчика — это все–таки надежда, пусть небольшая.

Короткометражное кино испарилось, когда началось СВО — как испарилось кино вообще. Те неуклюжие, что остались, остались, конечно, из жалости к самим себе: все–таки мы работали, чего будет лежать зря. Современное кино, как любое другое современное искусство, имело настолько неубедительную и невыразимую цель, настолько незримо присутствовало в окружающем пространстве, что оно исчезло, «слиняло» быстрее, чем Русь, которой, как известно, потребовалось на это целых два дня. Отмена русской культуры в феврале 2022 года произошла так быстро, что есть все основания считать, что никакой русской культуры просто не существовало, а то, что называли ее именем, было подставной фирмой, мошенническим ООО, деятельность которого была спорной или попросту мутной.

Может быть, мировой культуре потребуются века, чтобы заметить то, что было создано художниками на рубеже 20 и 21 века. Но я сильно сомневаюсь, что она, в отличие от нас, заметит разницу между Андреем Звягинцевым, Кириллом Серебренниковым или Владимиром Мединским. Иногда бывает неплохо посмотреть на мир чужими глазами — это помогает понять, что значит смотреть своими.

Больше подобных материалов на канале «Новой Школы Притч» и в телеграм-канале «Озарения А. Елизарова»: подписывайтесь

* признан на территории Российской Федерации иностранным СМИ, выполняющим функции иностранного агента