Элегия для молодого лося. Ханну Райаниеми
В ту ночь, когда он застрелил молодого лося, Косонен, сидя у костра, попытался написать стихотворение.
Стояла вторая половина апреля, но в лесу все еще лежал снег. Вечерами Косонен выходил посидеть на бревне у огня, который разводил в небольшой прогалине рядом с хижиной. Отсо чувствовал себя уютнее снаружи, и Косонен предпочитал компанию медведя одиночеству. Мохнатый громко храпел на своей кипе еловых веток, и его сохнущая шерсть отдавала лосиными катышками.
Косонен выудил из кармана блокнот в мягкой обложке и огрызок карандаша. Пролистал его: большинство страниц были пусты. Слова ускользали от него, еще более неуловимые, чем добыча на охоте. Впрочем, сегодняшний лось, юный и беспечный, стал исключением — будь он постарше, вряд ли бы подпустил человека с медведем так близко.
Крепко сжимая карандаш, Косонен набросал на первой пустой странице:
Лосиные рога. Сапфировые рога. Все не то. Замороженное пламя. Корни деревьев. Расходящиеся судьбы. Должны были существовать слова, которые бы запечатлели момент, когда в плечо ему ударила отдача от арбалета, звук стрелы, вонзающейся в плоть. Как будто пытаешься поймать ладонью снежинку — только взглянешь на ее кристаллическую структуру, и она уже тает.
Он захлопнул блокнот, собираясь швырнуть записи в костер, но опомнился и вернул его в карман. А смысл выбрасывать хорошую вещь? Более того, последний рулон туалетной бумаги в сарае уже подходил к концу.
— Косонен опять думает про слова, — прорычал Отсо. — Косонену нужно еще выпить. Тогда не надо слов. Только спать.
Косонен взглянул на медведя. — Что, такой умный? — он постучал по арбалету. — Может, сам хочешь поохотиться?
— Отсо умеет искать следы. Косонен — стрелять. Оба умеют пить, — роскошно зевнул Отсо, демонстрируя ряды желтых зубов. Он перекатился на бок и удовлетворенно, тяжело вздохнул. — Скоро Отсо выпьет еще водки.
Может, медведь прав. Может, и ему просто нужно еще выпить. Нет никакого смысла в том, чтобы быть поэтом: они уже написали все стихи в мире, там, в небесах. Наверняка у них есть сады поэзии. Или места, где можно самому превратиться в слова.
Впрочем, разве в этом дело? Слова должны исходить от него, грязного, заросшего лесного жителя, чей туалет — дыра в земле. Яркие слова из темной материи, вот что такое поэзия. Когда все получается.
Ему предстояло кое-что сделать. Белки почти выломали замок прошлой ночью, проклятые твари. Дверь подвала нужно было укрепить. Но это могло подождать до завтра.
Он как раз собирался открыть бутылку водки из тайной заначки Отсо под снегом, когда с неба дождем спустилась Марья.
#
Дождь был внезапным и холодным, как ведро воды, вылитое на голову в сауне. Но капли не коснулись земли, а поплыли вокруг Косонена. Он смотрел, как они меняют форму, сливаются воедино и образуют женскую фигуру: тонкие кости, мышцы и туманную плоть: Она была словно скульптура из стекла — идеальные полушария маленьких грудей, серебряный треугольник между ног. Но лицо было ему хорошо знакомо — маленький нос, высокие скулы и рот, в который палец не клади. Марья.
Отсо тут же поднялся на лапы и встал рядом с Косоненом. — Плохой запах, запах бога, — прорычал он. — Отсо кусается. — Женщина из дождя посмотрела на него с любопытством.
— Отсо, — сказал Косонен строго. Он плотно ухватил мех на широкой шее медведя, чувствуя, как напряглись огромные мышцы. — Косонен — друг Отсо. Слушай, что говорит Косонен. Сейчас не время кусаться. Пора спать. Косонен поговорит с богом.
Он поставил бутылку водки в снег, прямо перед медвежьим носом. Отсо понюхал бутылку и стал царапать подтаявший снег передней лапой.
— Отсо уходит, — наконец сказал он. — Косонен кричит, если бог кусается. Тогда Отсо вернется.
Он ухватил бутылку зубами и потрусил в лес расслабленной, шаркающей походкой.
— Привет, — сказала женщина из дождевых капель.
— Здравствуй, — осторожно ответил Косонен. Он задумался, была ли она настоящей. Чумные боги коварны. Один из них мог извлечь образ Марьи из его памяти. Он поглядел на арбалет с ненатянутой тетивой и попытался прикинуть шансы: алмазная богиня против немолодого лесного поэта. Так себе расклад.
— Твоей собаке я не очень нравлюсь, — сказало существо, похожее на Марью. Оно присело на бревно Косонена и принялось болтать мерцающими ногами в воздухе, туда-сюда, как Марья всегда делала в сауне. Должно быть, это и правда она, решил Косонен, ощутив комок в горле.
Он кашлянул.
— Это медведь, не собака. Собака бы лаяла. Отсо только кусается. Ничего личного, он такой от природы. Угрюмый параноик.
— Совсем как один мой знакомый.
— Я не параноик, — Косонен наклонился, пытаясь снова разжечь огонь. — В лесу учишься быть осторожным.
Марья огляделась. — Мне казалось, мы раздали больше оборудования тем, кто остался. Выглядит немного примитивно.
— Да, у нас было полно разных устройств, — ответил Косонен. — Только вот без защиты от чумы. До этой штуки, — он коснулся своего арбалета, — у меня был смарт-пистолет, но он заразился. Я пристукнул его булыжником и бросил в болото. Сейчас у меня в хозяйстве только лыжи и
Он подкинул немного щепок под сложенные треугольником мелкие поленья, и пламя в секунду разгорелось снова. По крайней мере, за эти годы он научился обращаться с деревяшками. Опустившись на подстилку Отсо из еловых веток, он разглядывал Марью: ее кожа выглядела почти человеческой в мягком свете костра. Никто из них не торопился начать разговор.
— Ну как ты сейчас? — наконец спросил он. — Много дел?
Марья улыбнулась. — Твоя жена выросла. Стала большой девочкой. Тебе лучше не знать, насколько большой.
— То есть… ты не она? С кем же я говорю?
— Я она, и одновременно не она. Я — частичный образ, но верный. Трансляция. Тебе не понять.
Косонен положил немного снега в кофейник, чтобы растопить. — Хорошо. Я пещерный человек. Справедливо. Но я так понял, что ты здесь, потому что тебе что-то нужно. Давай перейдем к делу, perkele*.
Марья глубоко вдохнула.
— Мы потеряли кое-что новое для нас. Кое-что важное. Мы зовем это искрой. Она упала в город.
— Я думал, вы всегда делаете резервные копии.
— Квантовая информация. Это была часть нового бита. Ее нельзя скопировать.
— Ну что ж, значит, не повезло.
Между бровями у Марьи обозначилась морщинка. Косонен хорошо помнил ее со времен тех бесчисленных ссор, что происходили между ними. Он сглотнул.
— Значит, вот ты как со мной разговариваешь. Ну ладно, — сказала она. — Я думала, ты мне обрадуешься. Знаешь, я могла и не приходить. Они могли послать хоть Микки Мауса. Но я хотела тебя видеть. Большая Марья хотела тебя видеть. И вот что ты выбираешь — прожить свою жизнь как трагическая фигура, привидение, которое бродит по лесам. Что ж, дело твое. Но ты мог бы, по крайней мере, выслушать меня.
Косонен не ответил.
— Понятно, — сказала Марья. — Ты все еще винишь меня за то, что случилось с Эсой.
Так и было. Именно она когда-то настояла на том, чтобы купить ему первую машину Санта-Клауса. Мальчику нужно лучшее, что мы можем ему дать, сказала она. Мир меняется. Нужно, чтобы он шел в ногу со временем, как соседский сын. Давай сделаем его маленьким божеством.
— Думаю, я не должен винить тебя, — сказал Косонен. — Ты просто… частичный образ. Тебя там не было.
— Я была там, — тихо сказала Марья. — Я помню. Теперь я помню лучше, чем ты. А еще я быстрее забываю и прощаю. Ты никогда не умел этого. Ты просто… писал стихи. А мы, все остальные, пошли чуть дальше и спасли мир.
— Отличная работа, — ответил Косонен. Он пошевелил в костре палкой, и облако искр взлетело в воздух вместе с дымом.
Марья поднялась. — Ну все, — сказала она. — Я ухожу. Увидимся через сто лет.
Воздух стал ощутимо холоднее. Вокруг нее разлилось сияние, мерцающее в отсветах костра.
Косонен закрыл глаза и сжал челюсти. Через десять секунд Марья все еще стояла напротив, беспомощно глядя на него. Он не сумел сдержать улыбку. Разве она могла уйти, не оставив за собой последнее слово?
— Мне жаль, — сказал Косонен. — Все это время я жил в лесу с медведем. Не сказать, чтобы это сильно улучшило мой характер.
— По правде говоря, я не вижу разницы.
— Понятно, — ответил Косонен. Он указал на еловые ветки рядом с собой. — Садись. Давай начнем с начала. Я сделаю нам кофе.
Марья села, и их плечи соприкоснулись. От нее исходило странное тепло, почти такое же сильное, как жар костра.
— Файервол не пускает нас в город, — сказала она. У нас нет никого… кто был бы в достаточной мере человеком. Таких не осталось. Были разговоры о том, чтобы кого-нибудь создать… но споры бы продолжались веками. — Она вздохнула. — Мы на небесах любим спорить.
Косонен ухмыльнулся. — Зуб даю, ты туда отлично вписываешься. — Перед тем, как продолжить, он поискал взглядом морщинку между бровями. — Значит, вам нужен мальчик на побегушках.
— Нам нужна помощь.
Косонен взглянул на огонь. Пламя угасало, облизывая потемневшую древесину. Каждый раз угли переливались новыми цветами. А может, он просто никогда не запоминал старые.
Он коснулся ладони Марьи. Она была на ощупь как мыльный пузырь, странно осязаемая, и Марья не убрала руку.
— Хорошо, — ответил он. — Но чтоб ты знала, это не только в память о старых временах.
— Конечно. Все, что в наших силах.
— Моя цена невысока, — ответил Косонен. — Мне нужны только слова.
#
Солнце искрилось на гладкой поверхности kantonanki — снежной корки, достаточно крепкой, чтобы не провалиться под весом человека на лыжах и медведя. Косонен тяжело дышал. Даже на спусках равняться с Отсо было непросто. Но было что-то восхитительное в том, чтобы мчаться в такую погоду на лыжах, скользить, почти не ощущая под собой земли, по голубым теням деревьев, слышать, как свистит под ногами снег.
Я слишком долго сидел на одном месте, решил он. Давно пора было куда-нибудь выбраться.
Днем, когда солнце уже прошло зенит, они добрались до железной дороги — обнаженного надреза в ткани леса, двух металлических рельс, что покоились на гравии.
— Мне жаль, что ты не можешь поехать со мной, — сказал он Отсо. — Город тебя не впустит.
— Отсо не городской медведь,-ответил тот. — Отсо ждет Косонена. Косонен болеет небом и едет назад. Тогда мы пьем водку.
Он неуклюже почесал Отсо жесткий мех на шее. Медведь толкнул Косонена в живот носом, так сильно, что тот еле удержался на ногах. Затем фыркнул, развернулся и зашаркал в сторону леса. Косонен провожал его взглядом, пока мохнатый не исчез среди заснеженных деревьев.
Потребовалось три болезненных попытки вызвать рвоту, чтобы наконец извлечь на свет зерно, которое дала ему Марья. Содержимое желудка оставило горький вкус во рту, но это был единственный способ уберечь наночастицы от чумы. Он взял свою добычу и вытер об снег: это была прозрачная безделица размером с грецкий орех, скользкая и теплая. Зерно напоминало игрушки, которые во времена его детства продавались в автоматах в супермаркетах — пластиковые шары с сюрпризом внутри.
Он аккуратно положил добычу между рельсов, вытер остатки рвоты с губ и сполоснул рот водой. Конечно же, Марья не дала ему с собой инструкцию — она знала, что он не будет ее читать.
— Создай мне поезд, — попросил он.
Ничего не произошло. А что, если наночастицы могут улавливать мои мысли, подумал он и представил поезд, старый паровоз, пускающий клубы дыма. Никакой реакции, только темнеющее небо отражалось в ясной поверхности зерна. Марья всегда предпочитала общаться намеками, размышлял он, и раньше, выбирая ему подарок, она целые дни проводила за обдумыванием подтекстов.
Оттого, что Косонен долго стоял неподвижно, морозный воздух пробрался под пальто из волчьих шкур, и он запрыгал на месте, потирая руки, чтобы согреться. Внезапно его посетила идея. Нахмурившись, он взглянул на зерно и достал из кармана блокнот. Возможно, пришло время использовать другой подарок Марьи — или аванс, это как посмотреть. Он едва успел вывести на бумаге первые строчки, как слова, точно встрепенувшиеся птицы, в мгновенном порыве заполнили сознание. Он закрыл блокнот, прочистил горло и заговорил.
Эти рельсы
Были истерты
Колесами
Что выбивали
Имя каждого пассажира
В милях и стали
Это хорошо,
Сказал он
Что годы
Иссушили и нашу плоть
Сделали нас тоньше и легче
И рельсы смогут
Забрать нас в город
На поезде из стекла и слов
Так себе стишки, хмыкнул он, да, впрочем, плевать. Восторг бежал по его венам, словно водка. Как жаль, что не вышло —
Зерно подернулось дымкой и взорвалось во все стороны огненно-белой сферой. Волна жара обдала лицо Косонена. Сияющие щупальца, извиваясь, метнулись мимо него, всасывая углерод и металл из рельсов и деревьев. Они танцевали, точно электрические молнии сварщика, рисуя в воздухе наброски линий и поверхностей
И вдруг возник поезд.
Он был прозрачным, словно его выдули из стекла, со стенами толщиной в лист бумаги и изящными колесами. Набросок паровоза с единственным вагоном, как из мультфильма, с сиденьями внутри, будто сотканными из паутины, поезд был именно таким, каким он его себе представлял.
Косонен ступил вовнутрь, ожидая, что хрупкий вагон дрогнет под его весом, но тот оказался неожиданно устойчив. Зерно, как ни в чем не бывало, лежало на полу. Он осторожно поднял его, вышел наружу и зарыл в снегу, пометив место лыжами и палками. Потом подобрал свой рюкзак, вернулся в вагон и опустился в одно из паутинных сидений. Поезд тут же мягко тронулся, и казалось, рельсы под ним что-то шепчут, но Косонен не разбирал слов.
Он смотрел, как за окном проносился темнеющий лес, и день, проведенный в дороге, напоминал о себе тяжестью в мышцах. Воспоминание о снеге под лыжами слилось с движением поезда, и вскоре Косонен погрузился в сон.
#
Когда он проснулся, за окном было темно. Янтарный огонь файрвола сиял на горизонте, как грозовое облако. Поезд ехал очень быстро. Темный лес снаружи сливался в неясное пятно, и шепот рельсов сменился на тихую, ритмичную песню. Косонен сглотнул. Поезд преодолел оставшееся расстояние за несколько минут, и файрвол превратился в туманный купол, мерцающий изнутри желтоватым светом. Город под ним выглядел неясным силуэтом. Казалось, здания движутся, словно куклы в гигантском театре теней.
А потом рельсы пересекла мерцающая завеса, за которой угадывалась непроницаемая стена из сумерек и янтаря. Косонен сжал тонкий каркас сиденья, и его костяшки побелели. — Сбросить скорость! — закричал он, но поезд не услышал. Он врезался прямо в файрвол, и казалось, все кости Косонена одновременно приняли на себя удар. Вспышка, и
Он словно бы тонул, но вместо воды вокруг было бескрайнее море янтарного света и больше ничего — только пустота. Кожей он почувствовал легкую щекотку. Он не сразу понял, что не дышит.
Затем зазвучал суровый голос.
Это не место для людей, сказал он. Здесь закрыто. Вход запрещен. Возвращайся назад.
— Я здесь с поручением, — ответил Косонен. — Меня послали твои создатели. Они приказывают тебе меня впустить.
Он прикрыл глаза, и третий дар Марьи предстал перед ним — на сей раз не слова, а число, проплывающее перед мысленным взором. Память никогда не была его сильной стороной, но Марья будто коснулась его ручкой с кислотными чернилами, которые выжгли в голове нужную комбинацию. Он зачитал вслух бесконечный ряд цифр, одну за другой.
Ты можешь войти, произнес файрвол. Но наружу дозволено выйти только человеческому.
Поезд и скорость вернулись остро и резко, словно порез бумагой. Сумеречное сияние файрвола не исчезло, но вместо леса над железной дорогой нависали темные громады зданий, что таращили на Косонена глазницы безжизненных окон.
Он все никак не мог стряхнуть со своих рук ощущение призрачной щекотки. Кожа была чистой, как и одежда — ни малейшего следа грязи, и он весь раскраснелся, как будто только что вышел из сауны.
Наконец поезд затормозил, чтобы вьехать в темный зев станции, и Косонен оказался в городе.
#
Город вздымался ввысь, дышал и гудел, словно лес из бетона и металла. В воздухе стоял запах озона. Фасады вокруг вокзальной площади почти не отличались от того, какими Косонен их помнил, но в них была едва ощутимая неправильность. Боковым зрением он то и дело отмечал проблески движения — здания шевелились во сне, как существа с панцирями из камня. Ничего живого ему не встретилось, кроме нескольких голубей, что прыгали туда-сюда по ступеням, глядя на него. У них были сапфировые глаза.
Неподалеку остановился автобус, полный застывших людей без лица, похожих на манекены для краш-тестов. Косонен не стал в него садиться и направился через площадь к главной торговой улице — ему нужно было с
Он внимательно смотрел по сторонам. Поначалу увиденное его не насторожило — лежащая на боку разбитая машина на парковке, вся в голубином помете, верх смятый, точно брошенная пивная банка. Но когда Косонен приблизился, ее мотор взревел, и навстречу ему
Арбалет бил Косонена по спине, раскачиваясь на привязи, и он попытался снять оружие через голову на бегу. Машина самоуверенно обогнула его, заложила вираж и пошла в атаку. Щупальца змеиным броском вылетели из огненной пасти капота и закрутились, словно вентилятор.
Косонен завозился со стрелой, затем спустил тетиву. Выстрел пришелся в лобовое стекло. Удар, казалось, сбил машину с толку, на мгновение задержав ее. Косонен нырнул с глухим стуком, больно ударившись о мостовую, и откатился в сторону.
— Помогите кто-нибудь, perkele*, — выкрикнул он, задыхаясь от бессильного гнева, и вскочил на ноги. Зверь-машина медленно надвигалась на него, рыча мотором. В ноздри ударил запах горелой резины и озона. Может, стоит принять бой, подумал он, в безумном порыве раскинув руки в стороны, отказываясь снова бежать. Одно последнее стихотворение…
Что-то приземлилось прямо перед зверем, хлопая крыльями. Голубь. И Косонен, и машина не сводили с него взгляда. Он издал воркующий звук. А затем взорвался.
Взрыв ударил в барабанные перепонки Косонена, и огненный шар на миг погрузил мир во тьму.
Очнувшись, он обнаружил, что вновь растянулся навзничь на мостовой. Тело пронзала боль, в спину врезался его собственный рюкзак, в ушах звенело. Машина горела в десяти метрах от него, искореженная до неузнаваемости.
Еще один голубь рядом клевал что-то похожее на стальное крошево. Косонен приподнял голову и взглянул на птицу, в чьих крошечных сапфировых глазках отражалось пламя. Потом она оторвалась от земли, оставив за собой мелкую белую кляксу помета.
#
Главная торговая улица была пуста. Косонен шел осторожно на случай, если в окрестностях водились еще существа-машины, держась поближе к узким улицам и дверным проемам. Свет файрволла между зданиями стал тусклее, и в окнах танцевали странные огни.
Косонен осознал, что голоден. Он не ел с полудня, а с тех пор успел добраться до города и ввязаться в схватку. Он выбрал пустое кафе на перекрестке, что казалось относительно безопасным, достал свою маленькую дорожную плитку и вскипятил немного воды. Косонен не взял с собой других припасов, кроме консервных банок с супом и сушеного лосиного мяса, но его урчащий желудок был неприхотлив. Запах еды сделал его беспечным.
— Это мое место, — произнес голос. Косонен, испугавшись, вскочил на ноги и потянулся к арбалету.
У двери нарисовалась согбенная фигура, одетая в тряпье и напоминающая тролля. Лицо новоприбывшего блестело от пота и грязи, обрамленное спутанными волосами и бородой, а пористая кожа была усеяна крошечными сапфировыми образованиями, похожими на оспины. Косонен думал, что жизнь в лесу уничтожила в нем брезгливость к человеческим запахам, но от незнакомца так разило горьким потом и застарелой выпивкой, что к горлу подкатила тошнота.
Войдя, тролль опустился на стул напротив Косонена.
— Да ничего страшного, — сказал он дружелюбно. — Не
— Можешь угощаться, — осторожно сказал Косонен. За годы, проведенные в лесу, он встречал других оставшихся, но обычно избегал их — у каждого были свои причины не отправляться наверх, и чаще всего у них оказывалось мало общего.
— Спасибо. Вот это по-соседски. Я — Пера, — тролль протянул руку.
Косонен осторожно обхватил его руку своей, ощущая странные зазубрины под кожей Перы. Чувство было такое, как будто он пожал перчатку, набитую измельченным битым стеклом.
— Косонен. Ты здесь живешь?
— Нет, не здесь, не в центре. Я иногда заглядываю сюда, чтобы поживиться чем-нибудь в домах. Но они теперь не дураки и кусаются. Даже супа больше негде найти. Вчера меня чуть не сожрал универмаг Стокманн. Нелегко здесь жить. — Пера покачал головой. — Но всяко лучше, чем снаружи. — В глазах тролля горел хитрый блеск. Интересно, подумал Косонен, он остается, потому что ему так хочется, или потому, что его больше не выпускает файрвол?
— То есть ты не боишься богов чумы? — спросил он вслух. Он передал Пере одну из нагретых банок с супом. Тролль всосал ее содержимое одним движением, смешав аромат минестроне с собственным смрадом.
— О, их больше не нужно бояться. Они все мертвы.
Косонен ошарашенно взглянул на Перу. — Откуда ты знаешь?
— Мне сказали голуби.
— Голуби?
Пера осторожно вытащил что-то из кармана своего дырявого пальто. Это был голубь. У него была сапфировая спинка и глаза, а перья отливали голубым. Он забился в сжатой руке, хлопая крыльями.
— Мои маленькие приятели, — сказал Пера. — Думаю, что ты с ними уже знаком.
— Да, -ответил Косонен. — Это ты послал того голубя, что взорвал машину?
— Соседям нужно помогать, не так ли? Не благодари. Суп был хорош.
— Что они сказали про богов чумы?
Пера расплылся в ухмылке, в которой не хватало нескольких зубов.
— Когда богов заперли здесь, они стали сражаться друг с другом. Не
Значит, и Эсы больше нет. Косонен удивился, каким острым было чувство потери, даже теперь. Он сглотнул. Лучше сделать так. Для начала надо закончить с делом. Некогда горевать. Он подумает об этом, когда доберется домой. Напишет об этом стихи. И скажет Марье.
— Ну хорошо, — ответил Косонен. — Я тоже кое-что ищу. Как думаешь, твои… приятели смогут помочь мне? Говорят, эта штука светится. Тогда я отдам тебе весь мой суп. И лосиное мясо. И потом принесу еще. Как тебе идея?
— Голуби могут найти все, что угодно, — ответил Пера, облизывая губы.
#
Человек-голубь шел через лабиринт города, как через собственную гостиную, в сопровождении облака птиц-химер. Время от времени одна из них приземлялась ему на плечо и легко касалась клювом уха, как будто что-то шептала.
— Лучше поторопись, — сказал Пера. — Ночью тут не так плохо, но днем дома становятся моложе и начинают соображать.
Косонен потерял чувство направления — улицы и перекрестки располагались иначе, когда город населяли люди. Казалось, они приближались к окрестностям собора в старом городе, но он не был уверен.
Они шли по измененным улицам, будто курсировали по извилистым венам огромного животного, запутанным, словно лабиринт. Какие-то здания были покрыты субстанцией, похожей на черную пленку, покрытую радужными разводами. Другие срослись вместе и напоминали органического вида структуры из кирпича, что громоздились посреди улиц и вспучивались буграми на мостовой.
— Мы уже недалеко, — сказал Пера. — Они засекли эту штуку. Говорят, сияет, как фонарик из тыквы, — он захихикал. Они шли, и янтарный свет файрвола разгорался все ярче и ярче. Становилось жарко, и Косонену пришлось снять свой старый свитер.
Они прошли офисное здание, которое превратилось в спящее лицо с выражением, как у бесполого истукана с Острова Пасхи. В этой части города царило оживление: туда-сюда бродили животные с сапфировыми глазами, стройные коты рассматривали их с подоконников. Косонен заметил лису, что переходила дорогу — она окинула их ярким взглядом и исчезла в канализационном стоке.
Затем они повернули за угол, где люди без лиц, одетые в модные десять лет назад наряды, танцевали в витрине магазина, и увидели собор.
Он разросся до гаргантюанских размеров, и по сравнению с ним здания вокруг казались игрушечными. Возведенный из
— Ох, jumalauta***, — сказал Косонен. — Так вот куда она упала?
— Вообще-то нет. Мне нужно было привести тебя сюда.
—Что?
— Прости, я обманул тебя. Так и случилось, как в “Горце”. Один из них остался в живых. И он хочет с тобой встретиться.
Косонен вытаращился на Перу, оцепенев. Голуби опустились на руки и плечи тролля, как серый, развевающийся плащ. Они схватили его изорванную одежду, волосы, кожу своими острыми когтями, яростно забили крыльями. Под взглядом Косонена Пера поднялся в воздух.
— Ничего личного, он просто предложил мне сделку получше. Спасибо за суп, — выкрикнул он. Мгновение, и Пера обратился в черный клочок ткани в небе.
Земля задрожала. Косонен рухнул на колени. Окна-глаза, что тянулись темными линиями по фасадам, вспыхнули, полные яркого, злого света.
Он ринулся прочь, но не убежал далеко, его настигли пальцы города: голуби, насекомые, облепивший его жужжащий рой. Дюжина крыс-химер вцепилась в голову, и он слышал, как гудели их
Город заговорил. Голос, словно гром, звуки, рожденные из дрожания земли и вздохов зданий. Медленные звуки, выдавленные из камня.
Папа, сказал город.
#
Боль отступила. Косонен услышал ласковый звук волн, и его лица коснулся теплый ветер. Он открыл глаза.
— Привет, пап, — сказал Эса.
Они сидели на пирсе у летнего домика, завернутые в полотенца, их кожа раскраснелась от жара сауны. Стоял вечер, в воздухе чувствовалось легкое дуновение прохлады, ненавязчивое напоминание финского лета о том, что ничто не вечно. Солнце нависало над верхушками деревьев, отливавшими голубым. Спокойная поверхность озера полнилась отражениями.
— Я подумал, — сказал Эса, — что тебе здесь понравится.
Эса выглядел именно так, каким Косонен его запомнил: бледный худощавый мальчик, с проступающими ребрами, длинными руками, сложенными на коленях, влажными волосами, прилипшими ко лбу. Но его глаза оставались глазами города, темными шарами из металла и камня.
— Мне тут нравится, — ответил Косонен. — Но я не могу остаться.
— Почему?
— Мне нужно кое-что сделать.
— Мы сто лет не виделись. Сауна готова. Я положил пиво охлаждаться в озеро. Куда спешить?
— Мне стоило бы тебя бояться, — сказал Косонен. — Ты убивал людей. Прежде, чем они посадили тебя сюда.
— Ты не знаешь, каково это. Чума исполняет все, чего бы тебе ни захотелось. Даже те желания, которые ты еще сам не осознал. Она размягчает мир. А иногда разрывает его на куски. Одна твоя мысль, и все вокруг трещит по швам. Ты ничего не можешь поделать.
Мальчик закрыл глаза. — У тебя ведь тоже есть желания, я знаю. Ты поэтому здесь, не так ли? Хочешь получить назад свои драгоценные слова.
Косонен ничего не ответил.
— Мамин мальчик на побегушках, vittu**. Они вправили тебе мозг, вывели из тебя алкоголь. И ты снова можешь писать. Ну и как, нравится? А мне вначале показалось, что ты здесь ради меня. Но так никогда не выходило, не правда ли?
— Я не думал…
-— Я вижу, что у тебя в голове, ты знаешь, — сказал Эса. — Мои пальцы — в коробке твоего черепа. Одна мысль, и мои жуки тебя съедят, заберут сюда насовсем. Мы отлично проведем вечность. Что скажешь?
И вот оно вновь, застарелое чувство вины. — Мы волновались о тебе каждую секунду твоей жизни, — ответил Косонен. — Мы хотели для тебя самого лучшего.
Это казалось таким естественным. Как его сын играл со своей машиной, что создавала другие машины. Как предметы начинали менять форму по мысленному приказу. Как Эса улыбался, когда показывал Косонену говорящую морскую звезду.
— А потом у меня был плохой день.
— Я помню, — сказал Косонен. В тот день он пришел домой поздно, как обычно. Эса в облике алмазного дерева рос в своей комнате. Морские звезды расползлись повсюду, они поедали пол и стены, создавая свои копии. И это было только начало.
— Ну давай. Забирай меня. Теперь твоя очередь превратить меня в то, что тебе вздумается. Или просто положить всему конец. Я это заслужил.
Эса мягко засмеялся.
— А зачем бы мне так поступать с пожилым человеком?
Он вздохнул.
— Ты знаешь, теперь и я уже немолод. Позволь мне тебе показать.
Он легко коснулся плеча Косонена и —
Косонен был городом. Кожа его была — камень и бетон, поры — полны чумы богов. Улицы и здания были его лицом, что изменялось и двигалось с каждой мыслью и эмоцией. Нервные пути его были — алмаз и оптоволокно, а руки — животные-химеры.
Файрвол окружал его, в небе и в холодной скальной породе, невещественный, но несокрушимый, давящий со всех сторон, отрезающий энергию, замедляющий мысли. Но он все еще мог мечтать, сплетать слова и образы в нити, создавать миры из воспоминаний — своих и других, более мелких богов, которых он поглотил, чтобы стать городом. Он пел свои сны по радиоволнам, не думая о том, пропустит ли их файрвол, громче и громче
— Вот, — донесся голос Эсы издалека. — Выпей пива.
Косонен ощутил прохладную бутылку у себя в руке и отпил. Напиток из сна был крепким и очень реальным. Вкус ячменя вернул его назад. Он глубоко вдохнул, позволяя иллюзорному летнему вечеру смыть послевкусие города.
— Вот почему ты привел меня сюда? Показать мне это? — спросил он.
— Нет, — ответил Эса, смеясь. Внезапно его каменные глаза показались Косонену совсем юными. — Я хотел познакомить тебя с моей подругой.
#
У квантовой девушки были золотые волосы и светящиеся глаза. Она носила множество личин одновременно, словно индуистская богиня. С невесомой грацией она подошла к пирсу, и летняя страна Эсы расходилась рябью вокруг ее силуэта. Сквозь трещины в ее коже наружу изливались иномирные цвета.
— Это Саде, — сказал Эса.
Она взглянула на Косонена и произнесла:
[пузырь слов, суперпозиция, все возможные приветствия сразу]
— Приятно познакомиться, — ответил Косонен.
— Они знали, что делали, когда создавали ее там, наверху, — сказал Эса. — Она мыслит кубитами, существует во многих мирах одновременно. Но она хочет быть в этом мире. Со мной. — Он легко прикоснулся к ее плечу. — Она услышала мои песни и сбежала.
— Марья сказала, что она упала, — сказал Косонен. — На небе случился сбой.
— Она сказала то, что они попросили ее сказать. Им не нравится, когда что-то идет не по плану.
Квантовая девушка издала звук, похожий на звон стеклянного колокольчика.
— Файрвол продолжает нас сжимать. Он был так задуман. Чтобы замедлять все внутри, пока мы не умрем. Для Саде здесь слишком мало места. Пока еще не слишком поздно, ты заберешь ее домой. — Он улыбнулся. — Я бы предпочел, чтобы это сделал ты, чем кто-то еще.
— Это несправедливо, — сказал Косонен. Он щурился, глядя на Саде, такую яркую, что больно было смотреть. — Но что я могу сделать. Я всего лишь кусок плоти. Плоти и слов.
Мысль, что пришла ему, была как сосновая шишка, что врезается в руку, если обхватить ее плотно, но внутри у нее семена.
— Я думаю, в вас двоих есть поэзия.
#
Косонен вновь сидел в вагоне поезда, смотря, как мимо проносятся здания. Стояло раннее утро. Рассвет окрасил город новыми оттенками: лиловые тени и золото с янтарем. Усталость пульсировала у него в висках. Тело ломило от боли. Слова осели тяжелым грузом у него в голове.
Под куполом файрвола он увидел огромную алмазную морскую звезду, дрон небесных людей. Она наблюдала, будто протянутая рука. Они хотят посмотреть, что случится, подумал он. Скоро они обо всем узнают.
В этот раз он позволил файрволу заключить себя в объятия, будто старому другу, и щекочущее сияние омыло его, словно волна. Откуда-то из глубины вновь возник смотритель с суровым голосом. В этот раз он ничего не сказал, но Косонен осознавал его присутствие, чувствовал, как тот всматривается, ища то, что не принадлежит внешнему миру. Косонен раскрыл ему все.
Первый миг восторга, когда он осознал, что написал нечто стоящее. Разочарование, когда он понял, как мало значит поэт в небольшой стране, стопки экземпляров его дебютного сборника, собирающие пыль в книжных магазинах. Зависть, которую он почувствовал, когда Марья дала жизнь Эсе (до чего бледная тень этого опыта — рождать слова!) Следы лося в снегу и его предсмертный взгляд.
Он почувствовал, как смотритель отступает, удовлетворенный. И барьер остался позади. Поезд мчал его сквозь настоящий, неразбавленный рассвет. Он обернулся, чтобы взглянуть на город, и увидел, как морская звезда извергает огненный дождь.
Столбы света прорезали здания геометрическими узорами, слишком яркими для человеческих глаз, оставляя за собой лишь ярко-белую плазму.
И пока город тонул в огне, Косонен закрыл глаза и сосредоточился на стихотворении.
#
Косонен посадил зерно в лесу. Он выкопал глубокую яму голыми руками в полузамерзшей земле, у старого пня. Он сел, снял шапку, разыскал свой блокнот и принялся читать вслух. Нацарапанные карандашом слова ярко горели в сознании, и вскоре записи стали ему не нужны.
Стихотворение родилось из слов, как титаническое создание из океана, что поначалу выставляет над водой лишь кончик щупальца, но затем взмывает вверх в фонтане глоссолалии, словно гора. Это был поток шипящих слов и фонем, бесконечное заклинание, рвущее горло. В этих звуках извергалась наружу квантовая информация из микротрубочек нейронов, где теперь жила ясноглазая девушка, и рваные импульсы из синапсов, где прятался его сын.
Стихотворение разбухало, простиралось вширь и вдаль, став ревом. Он продолжал, пока его голос не перешел в свистящий хрип. Слышало его только зерно, но этого было достаточно. Под слоем торфа что-то пошевелилось.
Когда стихотворение наконец иссякло, наступил вечер. Косонен открыл глаза. Первое, что он увидел — сапфировые рога, искрящиеся в лучах заходящего солнца.
На него взглянули два лосенка. Один был меньше, изящнее, и в его больших карих глазах мелькнул солнечный блик. Второй, юный и худощавый, гордо держал голову с пробивающимися бугорками рогов. Он выдержал взгляд Косонена, и в его зрачках тот увидел тени города. А может быть, отражения в летнем озере.
Лосята развернулись и убежали в лес, беззвучные, легконогие и свободные.
#
Косонен как раз открывал дверь сарая, когда вернулся дождь. В этот раз он едва заморосил: капли образовали лицо Марьи в воздухе. На секунду ему показалось, что она подмигнула ему. Потом дождь превратился в дымку и исчез. Он распахнул дверь.
Белки с любопытством смотрели на него с деревьев.
— Все для вас, джентльмены, — сказал Косонен. — До следующей весны должно хватить. Мне это больше ни к чему.
Отсо и Косонен отправились в путь днем, взяв курс на север. Лыжи Косонена легко скользили по тающему снегу. Медведь тащил сани с оборудованием. Когда они уже порядочно отошли от хижины, он остановился, унюхав свежий след.
— Лось, — прорычал он. — Отсо голоден. Нужно мясо в дорогу. Косонен взял мало водки.
Косонен покачал головой.
— Думаю, я научусь ловить рыбу, — сказал он.
Примечания
*perkele — дьявол
**vittu — бля
***jumalauta — черт подери
