Create post
Music and Sound

Алексей Шмурак: «Я не разбираюсь в музыке»

Николаев
Ольга Нн
Алексей Шмурак в объективе Таси Шпиль
Алексей Шмурак в объективе Таси Шпиль

Может ли музыка транслировать жизненные смыслы в современном культурном контексте? Отчего концепт нового сомнителен? Почему в современных условиях композитор прибегает к вербальным и иным, отличным от сугубо музыкальных, практикам? Эти и другие вопросы Юрий Виноградов обсудил в интервью с композитором Алексеем Шмураком.

Алексей Шмурак — композитор, саунд-артист, пианист из Киева. После окончания Национальной музыкальной академии Украины им. П.И. Чайковского, Алексей экспериментировал в различных областях: классическая, современная академическая, экспериментальная музыка; перформанс. Как исполнитель он часто работает с голосом, ударными, духовыми, электроникой и пространственными аспектами музыки; как педагог читает лекции и проводит мастер-классы. Алексей Шмурак — автор множества сочинений в разных жанрах, также он известен как исполнитель современной фортепианной музыки.

Юрий Виноградов: Как обычно ты представляешься? Тебя описывают как композитора — согласен ли ты с этим определением?

Алексей Шмурак: В разное время я отвечал по-разному, и причина, мне кажется, проста: точная дефиниция имеет значение, когда субъект выходит на рынок. К примеру, все знают, что Ханс Циммер пишет [музыку] к кино, Кендрик Ламар — хип-хоп, Десятников — акустическую нотную музыку и так далее. Разумеется, они могут заниматься и другим, но основная дефиниция определяющая. В отличие от них всех, я не работал на каком-то ощутимом музыкальном рынке долго и успешно. В разное время я был, с точки зрения экономики, композитором, пианистом, преподавателем, лектором, куратором, саунд-артистом, саундперформером, рецензентом, эссеистом и так далее. Сейчас я ко всему прочему занимаюсь ещё и инсталляциями, влогом и настольной игрой; планирую также писать к кино.

ЮВ: Расскажи подробнее о своих проектах.

АШ: Мои текущие проекты разделяются на несколько историй.

Во-первых, я понял, что недооценивал регулярную коммуникацию с аудиторией, создание лояльного комьюнити, преемственности смыслов. А с нынешними медиа это возможно не разовыми «великими» высказываниями типа одной большой статьи, одного большого акустического нотного произведения, одной театральной постановки и так далее, а постоянным мелким присутствием постами, статьями, видео и так далее.

Поэтому мы с Олегом Шпудейко, моим соавтором во многих проектах, стали вести влог, в котором будем освещать разные вопросы касательно музыки, слушания, музыкальной индустрии; я начал регулярную деятельность как публицист, в качестве материалов для рассуждений используя концерты, кинопремьеры и другие поводы; я возобновлю и значительно расширю свою лекторскую деятельность.

В моих целях на предстоящий сезон 2019/2020 построить постоянное сотрудничество с комьюнити в нескольких городах — как минимум наметил Киев, Одессу и Харьков; надеюсь также и на Днепр со Львовом.

Вторая история — музыкально-перформативная. У нас с Олегом в 2017-2018 были довольно успешные перформансы, где я выступал как мультиинструменталист, задействуя клавишные, ударные, духовые, переходя между точками, делая это в перформативной манере. Мы решили сейчас развить это в регулярные театрализированные концерты-перформансы, придумали для этого мифологию, визуальное решение и музыкальную семантику; надеемся, что это станет привлекательной и удачной практикой. Рассчитываем сотрудничать в этом направлении с институциями, музыкантами, виджеями.

Третье направление — работа в галерейном пространстве. Тут возможны разные решения — звуковая интервенция в существующую экспозицию; совместная разработка проекта с художниками; наше звуковое высказывание с визуальным оформлением от специалиста.

Я не ограничиваю себя чисто звуковым или музыкальным или даже вербальным медиумом; вместе с двумя специалистами в играх я участвую в разработке арт-высказывания на социально-политическую тему в виде настольной игры. Вообще, несмотря на то, что я не играю в игры ни на одном из устройств, я постепенно понимаю, что к этому медиуму нужно относиться очень уважительно и с интересом.

ЮВ: Сейчас многие академические музыканты, музыканты с бэкграундом в академической музыке, как и ты, кроме того, что занимаются собственно письменной музыкой, пишут партитуры, также занимаются импровизацией, электронной музыкой, популяризаторской деятельностью, прибегают к вербальным практикам. Такого рода отсутствие четкой специализации является какой-то специфической приметой времени, необходимостью, продиктованной экономическим и культурным контекстом?

АШ: [Этому] много причин. В первую очередь, изменение структуры внимания современного потребителя, изменение его mindmap. Оттого, что появилось множество новых практик и агрегаторов, изменился и путь — от номинально конечного продукта (партитуры, исполнения её на концерте, её студийной реализации) до потребителя (слушателя). Появилось множество сопроводительных актов, условно назовём их SMM.

Кроме того, новые медиа и платформы оказались удивительно текстоцентричными — даже такие, казалось бы, визуальные, как Инстаграм. подкасты, youtube-влоги, телеграм-каналы, различные лекции, вебинары, сториз и прочее, — всё это говорится словами, пишется словами или как минимум сопровождается словами. Чисто феноменологически музыкальных или звуковых практик, кажется, в процентном отношении стало меньше.

«Оранжевые песни». Перформанс. Фотография Жени Перуцкой
«Оранжевые песни». Перформанс. Фотография Жени Перуцкой

ЮВ: Подразумевает ли такая текстоцентричность возрождение программности в музыке, может быть, в каком-то новом, непривычном виде?

АШ: Мне кажется, для массовой аудитории музыка никогда не была непрограммной, потому что переход от вневербальных чувств к вербальным ассоциациям — нормальный процесс. Для специалистов же и в самом заинтерпретированном и вербализированном музыкальном тексте всегда найдётся что-то нераскрытое или противоречивое.

ЮВ: Диктует ли характер новых медиа саму форму и содержание современной музыки, преобразуется ли музыка вслед за теми метаморфозами, что случились с восприятием, приемами чтения, способностью концентрироваться?

АШ: Я не специалист в музыке, — говорю это не из кокетства, а как строгий факт. Подавляющее большинство больших явлений, — с социальной, с культурной точек зрения, — проходят мимо меня, потому что я очень деформирован и своим образованием, и своим информационным пузырём. Поэтому не мне рассуждать о том, как великие технические события типа Интернета, мессенджеров, гаджетов, ленты, сториз и так далее повлияли на содержание и на восприятие музыки в целом. Если говорить о небольшой части, небольшой нише музыки, которую слушаю или анализирую я, там по-прежнему есть концерты, пьесы, марафоны, альбомы, синглы, партитуры, театральные спектакли и так далее, традиционные формы остаются. Другое дело, что они, возможно, испытывают влияние посредников в виде тизеров, трейлеров и прочих малых форм. Но это, как мне кажется, ничтожно по сравнению с тем, как новые медиа повлияли на более экономически и социально мощные направления музыки.

ЮВ: Как ты считаешь, какой могла бы быть роль в современных условиях композитора, автора нотной, академической музыки? Может ли он быть массивной фигурой, транслирующий жизненные смыслы?

АШ: Есть много аспектов. Первый — пассеистский. У меня ощущение, что чем дальше я смотрю кино, тем больше оно становится ретроартикулированным. В детстве я не мог себе представить такие шикарные картины стимпанка или вестерны, как современные блокбастеры и сериалы. Прошлое на наших глазах становится всё более красочным и реалистичным. Бах и Бетховен никогда не были ранее такими живыми, как у аутентистов (условного Кёйкена и Гардинера соответственно).

То же ожидает композиторов, мне кажется. Чем более высококачественной становится виртуальная реальность, сенсорные системы типа VR и AR, ролевые игры, разного рода нарративы и целые новые миры, тем выше роль звуков и музыки в них, а значит, придёт время, когда для будущего «Мира Дикого Запада» понадобится свой условный Дворжак или Гершвин. Будут переизобретены акустические инструменты, ансамбли, формы, жанры и манеры.

Второй аспект — музыка независимых, маргиналов. Композитор как фигура, создающая смыслы для экспертов, лидеров мнений, богемы, ниши. Тут, мне кажется, окончательно стёрлись грани между академически-нотными авторами и другими жанрами. Ситуация концертного выступления, театрализованного шоу, мультимедийности, иммерсивности играет не в пользу нотных пьес, партитур, их всё менее удобно слушать в отдельном концерте. Да и в студийном варианте куда бóльшую роль начинают играть саундартисты, саунд-дизайнеры; звукорежиссура, а не написание нот. Последние десятилетия до массового быстрого Интернета нотная музыка ещё продолжала по инерции развиваться и даже давать крутые результаты вроде Ромителли, Гризе, Смольки и Шиманьского, но сейчас я совсем не вижу в ней серьёзного, солидного смысла.

ЮВ: То есть существует движение к размытию очертаний в ландшафте современной академической музыки. Любое значительное событие возникает на границе — на границе видов деятельности, на границе культур, в точке встречи разных медиа и так далее. Происходит ли в таких встречах прирост смысла — возникают ли радикально новые формы, способные транслировать новые смыслы и опыт?

АШ: Я бы выразился иначе. Происходит процесс естественного отмирания искусственно поддерживаемых дотациями и традициями устаревших форм и явлений — концертов, состоящих из пьес, партитур, нотных композиторов как авторов высказывания, а не дизайна. Касательно новых форм — очевидно, они появляются, например, аудиопрогулки, иммерсивные спектакли, нет-арт, интерактивные фильмы и сериалы, игры в AR, арт-проекты на стыке с играми и так далее.

ЮВ: Вписываются ли новые явления в традицию? Способен ли грандиозный и волнующий рассказ о музыке впитать в себя новые формы, переварить их, заключить в свой каталог?

АШ: Мне кажется, современная реальность очень органично впитывает традиции. Фантазия людей огромна, но память всё равно сильнее. Чем больше архив, тем он влиятельнее. Скорее, я бы сказал о пугающем наступлении прошлого на нашу непредсказуемость, чем наоборот.

Этап радикализации понятия музыки был — весь двадцатый век. Сейчас же, мне кажется, музыка стала очень уютной и конформистской.

ЮВ: Существует столько новых способов работы с сообщениями, с носителями информации, с контекстом произведения искусства, с нюансами высказывания, наконец, способов работы со звуком с помощью цифровых технологий. Они могли бы потенциально предоставить основу для невообразимого ранее тотального звукового опыта. Почему желание революционизировать слуховой опыт ушло в прошлое? Возможности нового в музыке себя исчерпали?

«Соловей». Электроакустический перформанс и иммерсивная инсталляция. Фотография Жени Перуцкой
«Соловей». Электроакустический перформанс и иммерсивная инсталляция. Фотография Жени Перуцкой

АШ: Всё в порядке со звуковым изобретательством. Заканчивается десятилетие революции DIY в электронной музыке, когда для тысяч и, даже, наверное, миллионов людей по всему миру стали доступны технологии, равные тем, что раньше были лишь в лучших лабораториях при крупных университетах типа IRCAM’а. Сейчас, прости за пошлость, в каждой подворотне по модульному синтезатору. Все что-то изобретают в фактуре, тембре, ритме, жанре, в концепте.

Другое дело, что цель этого изобретательства уже не та, что в эпоху условных Штокхаузена и Булеза, потому что мир стал более демократичен, горизонтален, человечен, он стал более бытовым.

ЮВ: Радикальное новаторство предполагает наличие строгой культурной иерархии, каких-то строгих и непоколебимых представлений о ценностях?

АШ: Да. Но, к счастью, радикалы пошли на убыль. Сейчас радикалы — фрики типа Брейвика, фон Триера и этого, забыл имя, новозеландца, который расстреливал мечеть в прямом эфире в Твитче. Я, если что, поклонник фон Триера и очень нежно к нему отношусь, но его позиция откровенно суховатая, партийная. Я человек антипартийный, независимо от того, какую идеологию проповедует партия. Я не верю в радикальное новаторство и непоколебимые представления о ценностях прежде всего потому, что в наше время мы оглушены визгом и криком партийности в Твиттере, Фейсбуке и новостных агрегаторах. Я за аккуратные, элегантные, осознанные и, не постесняюсь этого слова, скромные акты.

ЮВ: То есть, выражаясь словами Вольтера, ты за то, чтобы «возделывать свой сад»?

АШ: Сад нынче стал очень сложным, смотри мой ответ на твой первый вопрос. Я не жалуюсь, не хвастаюсь и не вопию в пустыне, я констатирую. Время узких специалистов уходит, приходит время личных мультимедийных брендов, к тому же ещё и постепенно развивающихся из–за быстрого роста технологий. Процесс «возделывания сада» может быть сакрализуем какими угодно концепциями, вплоть до гармонии космоса и прочих. Я никого не осуждаю за пафос и эзотерическую экзальтацию, пока этот кто-то не начинает орать мне в ухо. Но, продолжая дачно-огородную метафору, нельзя возделать сад, не разбросав навоз, не потравив вредителей и не покумекав с назойливым соседом, поэтому, мне кажется, сейчас практически невыполнима модель аутичного затворника-лаборанта. Возможно, тут я проецирую собственные нехватки и неврозы. Мне очень нравится общаться с людьми и говорить, и я рад, что моя деятельность обязывает меня этим заниматься.

Алексей Шмурак в объективе Таси Шпиль
Алексей Шмурак в объективе Таси Шпиль

ЮВ: Однако не подразумевает ли такая свобода истолковывать собственное творчество с помощью каких угодно, в том числе сакральных смыслов определенную позицию безразличия или неверия в основательность любых смыслов? То есть не оказывается ли таким образом интерпретация просто элементом репрезентации мультимедийного бренда?

АШ: Я релятивист, я очень осторожен и избегаю любых абсолютов. Меня не интересуют «вечные» трактовки, меня, скорее, интересует аура явления. Если она остаётся — отлично, неважно, что при этом дефиниции будут сто раз переписаны.

Скажем, если говорить обо мне, — я много раз, как мне казалось, до основания разрушал и отстраивал себя, но так казалось только мне; людей, которые знают меня не очень хорошо, все эти мои кухонные разборки с самим собой интересовали мало. Какая-то аура от меня раннего, ещё эпохи наивных квазиавангардных поделок конца нулевых, ещё остаётся; то же происходило и происходит и с куда более крупными явлениями, чем я.

ЮВ: Что ты подразумеваешь под аурой явления?

АШ: Заметное, вирусное, своеобразное, необщее, обязательное для упоминания, нависшее над остальным, заставляющее обернуться, культовое. От «Зелёного слоника» до «Апокалипсиса сегодня», от «Зайца ПЦ» до малых голландцев.

ЮВ: Возвращаясь к музыкальной традиции. Для тебя есть какие-то значимые персонажи культурной истории, о которых ты как раз говорил бы с интересом и любовью? Кто-то, кто повлиял бы на тебя как на композитора, как на человека?

АШ: Из композиторов Бетховен, Сибелиус, из кинорежиссёров Эдгар Райт, Дюпьё, из писателей Козьма Прутков, Хармс, из джазовых музыкантов Ахмад Джамал. Тут всё просто. Я люблю осознанность, внутреннюю дистанцию, непредсказуемость, чёрный и абсурдный юмор, изобретательство.

Мне нравятся формальные игры, самоирония. Если я нахожу это в ком-то или в чём-то — я радуюсь, как ребёнок.

Также мне симпатичен агрессивный дилентантизм, за которым скрывается глубина и тоска. Каравайчук, фильмы Дебижева-Курёхина, шоу Эрика Андрэ на Adult Swim, передача Олега Коронного «О нет, только не это!», «Шоу Фрая и Лори».

ЮВ: Некоторое время назад ты практически прекратил писать нотную музыку, обратился к другим формам музыкального, к песенному жанру, к электронной музыке. Планируешь ли ты вернуться к композиторской деятельности?

АШ: Это очень сложный вопрос. Несколько месяцев назад я написал шестидесятипятиминутный цикл для голоса и фортепиано на слова Леонида Аронзона «Марши и самолёты».

В этом году ещё будут исполнения; надеюсь, когда-то он будет записан студийно. Раньше мне не приходило в голову действовать так, то есть целостными высказываниями, произведениями-проектами. Сейчас мне кажется, что цикл на Аронзона запустил во мне какой-то процесс внутренней потребности высказываться через нотную музыку. Посмотрим, к чему это приведёт. Не хочу наобещать с три короба.

Сложный это вопрос не потому, что мне лень или страшно писать нотно, а потому, что параллельно я занимаюсь десятком других активностей, которые сущностно противоположны. Попробую примирить всё это; можно сказать, мне придётся это сделать, чтобы выжить психически.

ЮВ: Ты отмечал, что твое новое сочинение «Марши и самолёты» на слова Аронзона, достаточно ясно, тонально, просто. Между тем, твои прошлые сочинения достаточно изощренны, ты часто выходишь за пределы тональности, часто пользуешься сложными ритмами. С чем связана такая тяга к ясности и прозрачности в последней работе?

АШ: Тональную музыку я писал почти всегда. Изощрённостью языка я никогда не отличался, за исключением короткого и наивного периода 2010-2011 годов, который был реакцией на впечатления от поездки в Дармштадт на местный фестиваль.

Начиная с 2012 года — то есть уже седьмой год — все мои нотные вещи очень просты по форме, обращаются к существующим или существовавшим жанрам и традициям, они во многом работают с аспектами ностальгии, хрупкости, неуверенности, преград в коммуникации, искренности, уязвимости.

Конкретно «Марши и самолёты» — моя попытка написать «уверенную» музыку, понятную и приятную достаточно широкой аудитории; нечто вроде Десятникова, Мартынова, Лэнга.

ЮВ: Большая часть твоих разнообразных занятий так или иначе связана с музыкой. Что именно побуждает тебя «нарушать молчание», сочинять и записывать музыку ? Прекрасной музыки написано и записано много. Ты надеешься сказать что-то новое?

АШ: В случае с Аронзоном это была насущная необходимость реализовать какие-то глубоко внутренние потребности. В дальнейшем, думаю, если состоится, будут подобные же интенции. Я не гиперболизирую качество или значимость своих нотных работ. Мне чужды и даже смешны мотивации «сказать новое».

ЮВ: Почему сама мысль о том, чтобы пытаться сказать в музыке что-то новое, кажется тебе смешной?

АШ: Я со скепсисом отношусь к концепции нового. По-моему, сейчас могут работать концепции нужного, адекватного, свежего, искреннего

ЮВ: Что не так с концепцией нового? Почему она, как ты считаешь, не актуальна в современных культурных реалиях?

АШ: Новое — модернистский пафос. Сейчас — пост- или метамодернизм. Информации дохрена. Источников информации дохрена. Концепций дохрена. Людям не нужен образ будущего. Им нужно комфортное настоящее.

ЮВ: Однако при этом ты говоришь, что должны работать концепции искреннего и свежего. Разве искреннее, свежее — это не то, что нарушает комфорт, выводит за рамки привычного?

АШ: Нет. Искреннее и свежее — это не ленивое, не трусливое, менее инертное, менее лицемерное. Это не равно изобретательству и пафосному проповедованию ранее невиданного.

ЮВ: Про текстоцентричность современных медиа ты уже сказал. Ты часто обращаешься к слову, к играм с голосом, как, скажем, в композиции «День не сменяется днем», записанной в соавторстве с электронным музыкантом Олегом Шпудейко, к поэзии, к песенному жанру. Можно ли сказать, что твоя музыка — не только нотная — тоже текстоцентрична?

АШ: Да, причём всегда была. У меня музыка всегда либо откровенно программная, либо обращается к существующему тексту, либо заменяет, замещает гипотетический текст.

ЮВ: Ты предпочитаешь употреблять выражение «нотная музыка» вместо «академическая», «композиторская», «серьезная». Письменное измерение, на твой взгляд, задает какие-то особые формы для существования музыки?

АШ: Я говорю «нотная» музыка по чисто практическим причинам. Да, нотные композиторы сосредоточены, как правило, на аспектах, которые не интересны или чужеродны другим направлениям музыки. Знающие историю композиторской музыки и нотную запись люди принципиально по-другому реагируют на определённые аспекты звучащего или играемого, при этом игнорируя понятное и нужное большинству ненотного человечества. Например, я долгое время игнорировал слова песен, визуальный, телесный и перформативный аспект исполнения и музицирования и так далее, не говоря уж о том, чтобы пытаться понять органично рок-, поп-, рэп- и рейв-традицию.

ЮВ: Что бы ты посоветовал музыканту, который решил посвятить себя сочинению музыки?

АШ: Я бы посоветовал пробовать разные техники и подходы — нотный, музицирующе-импровизационный и звукорежиссёрски-студийный. Чтобы со всех основных позиций посмотреть на музыку. И дальше уже иметь возможность задействовать ту или те оптики, что будут ему близки и удобны.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Николаев
Ольга Нн

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About