Как освободиться от власти привычек восприятия? Как освободить звук от истории форм и концепций, чтобы столкнуться непосредственно с освобожденной звуковой материей? Свои ответы на эти вопросы дал живой классик современной немецкой (и мировой) музыки Хельмут Лахенман: нужно разорвать музыкальную ткань на атомы и причудливым способом собрать снова, вплетая необычное, новое, непривычное звучание, эмансипировать отдельный звук, освободить его от служебной, подчиненной роли элемента в мелодии, гармонии, серии. Звук отныне становится событием, а события складываются в упорядоченную драму сырого, непосредственного, телесного разворачивания звуковых последовательностей. Последовательностей, в которых каждый звук, каждый шум является обращенным внутрь самого себя музыкальным космосом, формирующим в созвездии с другими звуками макрокосм звуковых пейзажей Лахенмана. Такое радикальное изобретение Лахенмана получило название инструментальной конкретной музыки. Возможности традиционных инструментов расширяются за счет неконвенциональных, нестереотипных способов звукоизвлечения. Используются наряду с привычными тонами перкуссионные щелчки, шумы, звук проведения смычка по деке инструмента, звук вдыхания воздуха в духовые и т.д. Такая музыка расширяет спектр возможного звучания оркестра за счет использования скрипов, шелестов, трудно идентифицируемых звуков; таким образом, диапазон возможностей радикально расширяется и включает в себя множество природных, неизвестных, непривычных звуков. Звуковой ландшафт музыки Лахенмана «можно представить как поле тонких и разнородных акустических импульсов на фоне напряженной тишины» (Н.И. Колико).

Почему эта музыка «конкретная», какова тут аналогия с электронными экспериментами Пьера Шеффера, Пьера Анри и их последователей? Дело в том, что главным элементом, строительным кирпичиком «инструментальной конкретной музыки» является не абстрактная мелодия, в которой тона лишаются своей непосредственной тембральности и статуса звуковой вещи, становятся лишь звуковысотным материалом, а конкретный звук, в котором важны не отдельные параметры, встраивающие его в абстрактную систему, а сама непосредственность тембра. Инструментальная конкретная музыка работает с самим звуком, с его поверхностью — он становится гибким, текучим, подобным алхимической ртути, он переходит от тональных биений к еле слышным шорохам, от щелчков к скрипам, от скрипов к протяжным нотам. Звуковая палитра инструментальной конкретной музыки способна соперничать со звуковыми возможностями электронной musique concrete.

В инструментальной конкретной музыке нота, сыгранная пиццикато, к примеру, на открытых струнных виолончели, встраивается в новые контексты: она не есть консонантный или диссонантный звук, она не элемент мелодии или гармонии, она не подчинена задаче выражения какой-то программы, в своем «немом красноречии» она является физическим событием, звуком, воспринимаемым непосредственно, вне привычных контекстов, как часть драмы-структуры подобных событий. Звук в сочинениях Лахенмана «образуется не как результат обычной игры на инструменте, но как итог специфического обращения с ним, направленного на создание конкретной материальности» (Х. Лахенман). Звук — звучание традиционных инструментов и оркестров — сияет в своей неизвестности, освобожденный от исторического массива практик создания музыкальной ткани. Таким образом, важны не только тембры, тона, звуки, но и способ, которыми они извлекаются — способ деконструкции оркестра как элемента индустрии культурного производства.

Слушатель должен сам создать систему интерпретации для этой музыки, он больше не может ориентироваться на собственный слуховой опыт, он оказывается посреди неизведанной, незнакомой территории, где случаются звуковые чудеса, где низвергаются каскады, где звук явлен в своей телесной, непосредственной данности. Лахенман «призывал отказаться от привычных для слуха жанров, звуковых ассоциаций, тембровых красок, формообразования и традиционного звукоизвлечения, чтобы вернуть искусство в лоно его изначальной свободы и независимости от вкусов общества» (Н.Г. Горшкова).

За звуковым своеобразием музыки Лахенмана скрывается эстетика «отказа» — сознательного удержания от клише и стандартных способов порождения музыкальной ткани. «Со времени сочинений temA и Air в моей музыке речь идёт о строго сконструированном отказе и противостоянии тому, что нам представляется как общественно предоформленный слуховой опыт»(Лахенман). На мышление Лахенмана сильное влияние оказали структурализм и постструктурализм, работы Франкфуртской школы, в частности, Теодора Адорно; среди музыкальных влияний — сериализм, понятый как структуралистский подход в музыке, именно диалектическим преодолением сериализма является музыка Лахенмана. Композитор все еще работает с серией и структурой, однако они не затмевают материальность самого звукового вещества.

Для Лахенмана в звуке важна не его красота, не непосредственное удовольствие от сочетания тембров, но ощущение события, сообщение, которое создают звуки, освобождаясь от своего механического происхождения, энергия самого звука. Слушатель не столько очаровывается поверхностной красотой созвучий, сколько задается вопросом, что происходит в этой музыке, какие непостижимые драмы и истории разворачиваются в ней, что скрывается за таинственным звуковыми объектами и структурами. Таким образом, музыка немецкого композитора — это своеобразное приглашения слушателя поучаствовать в игре смыслов и интерпретаций, не предзаданных предыдущим опытом, навязанным традицией, но оригинальных, рождающихся непосредственно в творческой деятельности фантазии и воображения.

«Интерпретация становится индивидуальным творчеством, своего рода игрой, в которой нет четких правил и каких-либо ограничений. Подобное прочтение не теряет смысл, даже если выходит за пределы мыслимых автором намерений, потому что однажды созданный автором текст начинает жить своей, независимой от творца жизнью и производит исторический эффект, о котором создатель и не подозревал» (Н.Г. Горшкова).

Интерпретация как освобожденное движение смыслов в сознании слушателя, смыслов, порождаемых погружением в интенсивные разливы и вибрации звуковой материи, позволяет через соприкосновение со звуком в его непосредственной данности столкнуться с ситуацией ответственности и свободного движения сознания. Музыка для Лахенмана это не украшение времени и не способ растревожить свою чувственность, это философский опыт «проникновения в наше экзистенциальное самопознание, в нашу картину мира» (Лахенман), опыт мышления. Подобное искусство «выдвигает на передний план непредставимое, неизобразимое в самом изображении. Оно не хочет утешаться прекрасными формами, консенсусом вкуса. Оно ищет способы изображения, но не с целью получить от них эстетическое наслаждение, а чтобы с ещё большей остротой передать ощущение того, что нельзя представить» (Ж.-Ф. Лиотар).

Музыка, в которой свершается свобода, где невыразимое получает голос, структуры которой не заданы предыдущим опытом, когерентна той свободе, в лоне которой обитает человек как существо, производящее смыслы и таким образом находящее себе опору в существовании. Человек в его свободе остается тайной, остается скрытыми, непроявленными возможностями, процессом, а не раз и навсегда расчерченной и встроенной в мировые механизмы структурой. Это положение приводит к пониманию политического значения музыки Лахенмана — музыка-напоминание, музыка-экзистенциальный опыт, сопротивление инертным структурам мышления, авторитетам, системам господства, скрывающим от человека его свободу. Скрывающим его сущностную необходимость делать выбор и истолковывать мир в перспективе этой неотъемлемой свободы, которая, тем не менее, может меркнуть в забвении. Освободиться, освободив слух, звук, сам процесс создания музыки от инертных форм, связанных с формами ложного мышления, — вот своеобразный девиз этой музыки.

***

Если вам понравилась статья, вы можете посетить мою группу ВК, где я публикую заметки о классической и современной музыке, а также собственную авторскую музыку: EllektraCyclone.

Послушать и скачать мою музыку можно также на BandCamp.