15-17 июня в московском Музее современного искусства «Гараж» пройдет конференция «Публичная история в России: музеи для прошлого или прошлое для музеев?», организованная Лабораторией публичной истории при поддержке Комитета гражданских инициатив, Музея «Гараж», Фонда им. Фридриха Эберта и Департамента медиа НИУ ВШЭ. Сооснователь Лаборатории Андрей Завадский рассказывает о предстоящем мероприятии.
Фото: Ирина Завадская
За всяким упоминанием публичной истории (или public history, как ее порой предпочитают называть) неизменно следуют вопросы: «А почему “публичная”? Чем она отличается от обычной?». «Обычная», академическая история изучает прошлое как таковое: в центре ее внимания — случившиеся факты и связи между ними. Публичных же историков больше интересует не вчерашний день, а сегодняшний: они стремятся понять, как прошлое конституирует современность. Условно говоря, что множащиеся бюсты Сталина или монументальный памятник князю Владимиру говорят нам о нас самих.
Понятие «публичная история» определяет не только научную дисциплину, изучающую образы прошлого в настоящем, но и сферу практической деятельности по созданию таких образов[1]. Поэтому публичные историки — это не только я и мои коллеги по Лаборатории публичной истории. Это и театральный режиссер Андрей Стадников, создатель спектакля «СЛОН» о политических репрессиях в Советском Союзе, и журналистка «Новой газеты» Елена Рачева, соавтор книги «58-я. Неизъятое», и художница Таус Махачева, которая часто обращается в своих работах к истории родного Дагестана, и журналист Леонид Парфенов, в числе прочего снявший документальный фильм о публичном историке начала прошлого века — фотографе Прокудине-Горском, и даже епископ Тихон (Шевкунов), автор широко и горячо обсуждаемых выставок-блокбастеров «Романовы» и «Рюриковичи».
Публичных историков интересует, условно говоря, что множащиеся бюсты Сталина или монументальный памятник князю Владимиру говорят нам о нас самих.
При этом публичными историками могут быть не только исследователи и художники, но и целые институции, занимающиеся актуализацией прошлого в публичном пространстве. Одна из главных таких институций — музей.
Социально-культурная роль музея постоянно меняется. Открытые для публики в конце XVIII-XIX веках, музеи постепенно превратились в важные инструменты формирования национальных сообществ[2] и европейской цивилизации в целом. Уже к началу XX века за музеем закрепилась репутация учреждения старомодного, пыльного и чуждого радикальному настоящему и тем более прогрессивному будущему. «Можно быть либо современным, либо музеем, но не тем и другим одновременно», — якобы заявила Гертруда Стайн, комментируя открытие Музея современного искусства (MoMA) в
Если XIX век, по словам Ницше, отличался «гипертрофией истории» (прошлое насильно запихивалось в исторические нарративы, а то, что в них не помещалось, подвергалось забвению), то для второй половины XX века стала характерна «гипертрофия памяти», как вслед за Ницше выразился профессор Колумбийского университета Андреас Хюссен[5]. Такой преувеличенный интерес к памяти можно объяснить целым комплексом причин: это и стремление не забыть жертв чудовищных событий Второй мировой и Холокоста, и активизация миграционных и глобализационных процессов, и эмансипация прежде маргинализированных социальных групп, и в целом рост интереса к индивидуальному опыту человека, и еще много чего другого.
В результате всех этих процессов возникла музейная институция нового типа — музей памяти, призванный не допустить забвения жертв экстремального насилия со стороны государства. Кроме того, начали обновляться экспозиции исторических музеев, музеев изобразительных искусств и т.д.: музейные нарративы постепенно усложняются, высвобождаются из тисков колониализма и империализма, обогащаются новыми голосами, прежде задвигавшимися на периферию субъектами.
Какое место занимает музей в нашей жизни? Как меняются его функции в рассказе о прошлом — и настоящем?
Эти трансформации продолжаются и сегодня, провоцируя много вопросов. Какое место занимает музей в нашей жизни? Как меняются его функции в рассказе о прошлом — и настоящем? Что означают очередь на Серова в Третьяковке на Крымском валу, выставка Герасимова в Государственном историческом музее, фестиваль «Остров 90-х» в «Музеоне»?
Размышляя об этом, мы решили посвятить свою вторую конференцию «Публичная история в России» именно музею — одной из ключевых институций-«публичных историков», структурирующих прошлое в настоящем и тем самым осмысляющих современность. Музеи для прошлого или прошлое для музеев? — спрашиваем мы себя и участников конференции — как практиков, создающих репрезентации прошлого для музейных пространств, так и исследователей, изучающих эти репрезентации.
Актуальности исследованию музея с помощью оптики публичной истории добавляет происходящий в последние годы глобальный консервативный поворот. Бесспорно, музей всегда играл важную роль в легитимации политических режимов. Однако использование прошлого властными элитами для усиления национального государства и укрепления физических и метафорических границ насильственно останавливает развитие музеев[6]. Самый яркий пример государственного реакционерства — нападки правого правительства Польши на недавно открывшийся в Гданьске Музей Второй мировой войны: правящую партию категорически не устраивает избранный создателями музея транснациональный подход, якобы преуменьшающий страдания польского народа в ходе войны[7].
Использование прошлого властными элитами для укрепления физических и метафорических границ насильственно останавливает развитие музеев.
Тем не менее, балансированием между молотом современного кураторского взгляда и наковальней государственной исторической политики роль музея в рассказе о прошлом не ограничивается. Как пишет Хюссен, «[н]еважно, насколько музей, сознательно или нет, порождает и утверждает символический порядок; всегда будет приращение смыслов, преодолевающее установленные идеологические границы и открывающее пространство для рефлексии и контргегемонной памяти»[8]. Поэтому в ходе конференции мы планируем поговорить не только о войнах памяти в музейных пространствах, но и о краеведческих музеях и их роли в формировании локальных идентичностей, эмансипационном потенциале музея, проработке трудного прошлого посредством современного искусства и документального театра в музейном пространстве, цифровизации музея и т.д.
Мы надеемся, что конференция «Публичная история в России: музеи для прошлого или прошлое для музеев?» позволит нам — исследователям и практикам — лучше понять друг друга, а также ответить на вопрос, как музей через рассказ о прошлом высказывается о современности и как меняет ее.
_________________________________________________________________________________
[1] Завадский А., Исаев Е., Кравченко А., Склез В., Суверина Е. (2017). «Публичная история: между академическим исследованием и практикой» // Неприкосновенный запас. №112 (2). URL: http://nlobooks.ru/node/8550
[2] Bennett T. (1995). The Birth of the Museum: History, Theory, Politics. Routledge. P. 76. См. также: Call for papers. Конференция «Публичная история в России: музеи для прошлого или прошлое для музеев?». URL: http://publichistorylab.ru/archives/254
[3] Данилкина О. (2016). «Сомнения в музее» // Aroundart.org. URL: http://aroundart.org/2016/09/26/somneniya-v-muzee/. См. также: Bechtler C., Imhof D. (2014). Museum of the Future. P. 6.
[4] Huyssen A. (1994). Twilight Memories: Marking Time in a Culture of Amnesia. Routledge. Pp. 17-18. См. также Гюйссен А. (2012). «Бегство от амнезии. Музей как массмедиа» // Искусство. №2. URL: http://www.iskusstvo-info.ru/archive/article/id/109
[5] Huyssen A. (2003). Present Pasts: Urban Palimpsests and the Politics of Memory. Stanford UP, Stanford, California. Pp. 1-4.
[6] Гройс Б. (2012). «Почему — музей?» // Художественный журнал. №88. URL: http://moscowartmagazine.com/issue/9/article/114
[7] Pyzik A. (2017) “Curating a nation: why the controversy around Gdańsk’s new WW2 museum matters” // Calvert Journal. URL: http://www.calvertjournal.com/opinion/show/8066/curating-a-nation-controversy-gdansk-ww2-museum
[8] Huyssen A. (1994). Twilight Memories. Pp. 15.
