В октябре в Берлине состоялась премьера спектакля Венеры Казаровой «История уха, которое притворялось глухим».

Это междисциплинарный проект на стыке театра, современного танца и костюмного дизайна. Его тема — слух как ключ к взаимодействию с миром и самим собой.
Никто по-настоящему не слушает других: каждый слышит лишь себя — и то не полностью. Мы улавливаем только то, что хотим услышать.
В ироничной форме уши становятся декоративными элементами на голове, ведь часто они не выполняют своей функции. Спектакль также поднимает тему избирательной глухоты и равнодушия.

16, 20 и 21 ноября показы пройдут во Франкфурте-на-Майне.

— Расскажите немножко о себе: откуда вы, где родились, в какой части, кратко о вашей биографии.
Этнически я армянка, родилась я в России, но мои родители — грузинские армяне. Армянка с грузинским контекстом, можно так сказать. Мы говорим на диалекте, на армянском диалекте грузинского языка — или наоборот, на грузинском диалекте армянского языка. В общем, у нас быт армянский. Вот в Ереване, например, меня не все понимают. Мы переняли многое, в общем, я считаю себя мультикультурной — у меня и Грузия, и Армения, и Россия.

— Как вы пришли к перформансу? Вы же изучали сначала моду.
Да, я начинала вообще с того, что думала, что буду модельером. С детства была уверена, что буду делать одежду. Поступила в институт, училась на дизайнера одежды. И на последних курсах я поняла, что одежда как будто сходит с ума, что мне интереснее делать неносимые вещи, работать с формой. Я даже сомневалась, не туда ли поступила, может, надо было на театральный костюм. Но уже доучилась. Диплом у меня был совершенно сумасшедший, но меня всё равно выпустили. Потом я делала такие костюмы — намеренно неносибельные, непрактичные. Использовала ветки, бумагу, синтепон — всё, что делает одежду неодеждой. Мне было интересно работать с формой. Очень долго я делала такие костюмы, а потом… То есть я знаю, что я к этому пришла, но как — трудно объяснить. Это внутренние процессы. Костюм стал инструментом. Это стало моим языком, потому что мне есть что сказать. Я знаю про крой, про форму, про композицию — но у меня есть идея, и это знание помогает её выразить. Эти костюмы стали моим месседжем. Я через них разговариваю с аудиторией.

— Где вы черпаете вдохновение? Кто вас вдохновляет — в живописи, моде, кино, литературе? Ваш топ-3?
Мне кажется, это очевидно.

 — Сюрреалисты? Магритт?

Магритт. Вообще стесняюсь об этом говорить, но первое моё увлечение это Дали — он на меня сильно повлиял (смеется). А вообще топ-3: Марсель Дюшан от искусства, Рей Кавакубо от моды и Пина Бауш от хореографии.

— Как родилась идея спектакля «История уха, которое притворялось глухим». Как появилась эта история?
Изначально я задумывала одно, а так как проект длится год — от момента идеи до реализации — я много раз меняла мнение о том, что это вообще за ухо и о чём история.
Сначала я думала, что это про людей, которые аполитичны и делают вид, что ничего не слышат — такая селективная глухота. Когда удобно — не слышат. А потом к ним приходит наказание или результат, такой вот нехороший. Потому что меня очень волновало, как существует общество в России… Я уехала в 2022-м, была шокирована, что жизнь в России будто продолжается, но это лишь видимость нормальности. А потом, оказавшись в Германии, я увидела, что и здесь не всё безупречно. Это сложное место, сложное общество, много приезжих, и не всегда люди слышат друг друга. А потом я поняла: неважно, кто кого слышит. Важно — слышать саму себя. В этом шуме, в количестве информации. Современный человек живёт в потоке данных, и спектакль стал о связи с собой, о том, как слышать себя.

— Поэтому вы выбрали Бетховена (автор гимна Европейского Союза), его «Ода к радости» — как метафора Европы, где никто никого не слышит?

Нет, мы взяли Бетховена, потому что он — глухнущий композитор. Это придумал мой драматург Андрей Стадников. Но мне нравится и ваша интерпретация.

— Для меня спектакль звучит как крик о помощи — художника, которого не слышат. Можно ли сказать, что это автобиографично?

— Возможно, в какой-то степени. Да, художнику в эмиграции сложно, но я не закладывала это напрямую. Всё-таки площадку я нашла, проект едет во Франкфурт, есть небольшое финансирование от Kulturamt. Было трудно, я прошла большой путь, но результаты есть. Не могу сказать, что я никому не нужна. Сложно, но получается.

— Почему, как вы думаете, ваш проект поддержали?
Честно, думаю, из-за визуальной части. Когда видят костюмы и презентации, это отличается от привычного. Мало кто работает с образом в перформативном искусстве. У меня стык визуальности и перформативности — думаю, это и заинтересовало.

— Они отслеживают результат?
Конечно, всё с фотоотчётами.

— Вы как-то сказали, что костюм — это язык. Когда вы впервые поняли, что одежда может «говорить»?

— Я очень долго делала костюмы просто для красивых фотографий. Попала в тусовку фэшн-фотографов в Москве. Это не был фэшн, это арт-фэшн. Тогда не было Инстаграма, и я не понимала, зачем это делаю. В театр меня не брали — я пробовала.

Но не понимала, как организовывать перформансы, с чего начинать. Было полное непонимание. Очень люблю фразу из Алисы в стране чудес, когда она говорит: “Я думаю, что смогла бы, если бы знала, как начать”. Вот у меня так и было. А потом появились фотографы, которым это было интересно снимать. Я делала костюмы из бумаги, снимала в студии — просто ради съёмки. Получались красивые фотографии, и я чувствовала, что это правильное направление, но не конец. Хотелось движения, жизни внутри костюма, чтобы не модель, а человек вдохнул в него жизнь. Фотографии помогли понять, чего именно не хватает. Так постепенно я перешла к перформансу. Но и сейчас это не конец — путь продолжается.

— Есть ли у вас мечты, планы? С кем бы вы хотели поработать?

— Мне очень хочется делать проекты не на сцене. Традиционный формат «зал и сцена» — для меня тяжёлый. Я бы хотела делать это в неожиданных пространствах: на улице, в заброшенных заводах — там, где человек не готов увидеть спектакль. Хочу, чтобы было задействовано человек двадцать, чтобы это было масштабно, как флешмоб вселенский.

— Расскажите про музыкальную часть спектакля.

— Музыку написала Алена Тойминцева, она живёт в Лондоне. Мы все — единомышленники. Я рассказала ей идею, без тайминга, просто концепцию. Она написала трек на 30 минут, и он идеально попал в ощущение «слышу — не слышу», выпадания из реальности и возвращения в неё. Потом с драматургом Андреем Стадниковым мы создали сценарий, расписали всё поминутно, и она добавила звуки — например, удар молотка, ложки об ухо.

— Как вы нашли актёров?

— Через Инстаграм. Я живу в Германии всего три с половиной года, мало кого знаю из профессиональной среды. Искала тех, кто в Берлине. Итальянец приехал из Милана специально. Хотя у него было написано, что он в Берлине. Он живет и там, и здесь.  Все они — перформеры, танцоры contemporary dance.

— Но ведь изначально идея была о глухоте российского общества. Говорили ли вы с ними об этом?
— Нет, я уже говорила о финальной идее — о внутреннем слухе, о связи с собой.

— Что бы вы хотели, чтобы зритель вынес из спектакля?

— Хочу, чтобы всё было непонятно, но оторваться невозможно. Чтобы человек не понимал, на что он смотрит, но не мог отвести взгляд. Чтобы это трогало не мозгом, а эмоцией. Чтобы внутри что-то поднялось и потом опустилось. Мне важно эмоциональное переживание через визуальность — чтобы внутри что-то наполнилось, через глаза. Андрей-драматург прописал историю, я боялась, что получится слишком повествовательно, слишком понятно. Хочу наполнять людей эмоцией, не словами. В конце — момент чеховского умиротворения, но человек лежит на полу, его используют как предмет. Хочу сложной эмоции — покоя через тревогу. Я не хочу страданий. Хочу говорить о сложных вещах без драмы, с иронией.

— Есть ли у вас кумиры, с которыми хотели бы поработать?

— Был один… умер.

— Уилсон?

— Да. Другого Уилсона не родилось.

— Чем ваш опыт в Берлине отличается от московского?

— Я не в позиции давать советы — сама разбираюсь. Разница — в организации. Здесь всё заранее, всё обсуждается. Это делает процесс комфортнее. Никто за неделю не позвонит и не скажет “отменим”. В России всё было напряжённее, с безумными дедлайнами. Как продвигать здесь искусство — пока не поняла.

— Есть ли новые проекты в разработке?

— Этот спектакль — мой новый. Следующий пока в эскизах. Думаю, он будет продолжением — перейду к остальным органам чувств: глаза, рот, нос. Пока не приступала. В этом спектакле все костюмы я сшила сама. Это первый проект, где я сказала себе: «Я режиссёр». Режиссёр своих костюмов, своих спектаклей. До этого я не работала с драматургом, с композитором. Раньше всё было импровизацией. Это — мой дебют.

Венера Казарова работает на пересечении визуального и перформативного искусства. Получив образование художника по костюмам, она постепенно отошла от создания функциональной одежды и начала исследовать костюм как самостоятельную художественную форму выражения. Для неё костюм — не аксессуар, а центральный элемент перформанса, способный передавать эмоции, идеи и истории.

Её практика объединяет изобразительное искусство, современный танец и музыку, где перформанс выступает ключевым медиумом, оживляющим её образы через движение и воплощение. Вдохновляясь снами, природой и психическими состояниями, Казарова создаёт визуальный язык, в котором реальность и фантазия сливаются воедино.

Как современная художница, она стремится преодолеть границы между дисциплинами и реабилитировать красоту в искусстве — показывая, что эстетическая привлекательность и концептуальная глубина могут сосуществовать и взаимно усиливать друг друга.

Текст и фото: Анна Мальгина