Французского писателя Эдуарда Луи спросили, считает ли он, что человек, не имеющий опыта гомофобии, сможет поставить театральную адаптацию одной из его книг. В своем ответе он выступает против ограничительного представления об идентичности как собственности, которой владеют некоторые из нас.

Вчера мне написал режиссер, который хочет адаптировать для театра одну из моих книг. Он сказал, что не уверен, сможет ли он правильно и достоверно передать мою историю. В конце концов, он гетеросексуал, а я писал о гомосексуальности как гей. Вот что я ответил. Думаю, поделиться этим публично — хорошая идея. Настоящим я раз и навсегда заявляю о том, как я отношусь к подобным вопросам.

1. У тебя всегда есть право делать то, что ты хочешь, и никто не может указывать тебе, что ты можешь или не можешь делать. Люди, которые считают себя левыми, но проводят границу между тем, кому можно говорить, а кому следует держать рот на замке — в действительности правые.

2. Опыт не равен истине. Опыт может быть источником познания истины. Он может помочь узнать истину, но он никогда не является гарантией её нахождения. В своей жизни я неоднократно встречал гомофобных геев, небелых расистов и женщин-женоненавистниц. Опыт не защищает никого от влияния идеологий. Поэтому вопрос не в том, кто говорит, а в том, что говорят.

Речь идет о содержании ваших рассуждений (discourse). Вопрос в том, говорите ли вы что-то, что помогает гомосексуалам, или что-то, что их оскорбляет? То, что вы говорите — это поддержка людей из рабочего класса, или что-то, что делает их еще более невидимыми? Что-то, что дает им в руки оружие, или что-то, что воспроизводит их угнетение?

3. Любой, кто рассматривает идентичность как нечто, что относится только к определенной группе людей — капиталист. Такой человек становится частью капиталистического угнетения. Такие люди говорят об идентичности как о частной собственности: мой дом, моя машина, мой кошелек, моя идентичность, моя квирность.

Это ошибка. Моя идентичность мне не принадлежит. Она принадлежит тебе в той же мере, что и мне. Моя гомосексуальность — это не то, чем я владею лично, поэтому говорить о ней может кто угодно. Еще раз: важно только то, что говорится, а не то, кем.

4. Я не верю в концепцию присвоения, потому что не верю в собственность. В любом случае, я бы предпочел жить в обществе воров, чем в обществе собственников. Я восхищаюсь Жаном Жене больше, чем Стивом Джобсом.

Конечно, я знаю, что в прошлом крупные собственники могли приобрести все свои имения только благодаря воровству. Так что между ворами и собственниками существует сложная связь. Но символические блага, такие как язык, не подчиняются той же логике, что деньги или земля. Если я заберу у тебя 50 евро или землю, то у тебя их больше не будет. Но если я заберу твою историю, она все ещё останется у тебя.

Язык нельзя поделить. В отличие от материальных вещей, он размножается. Вот почему в искусстве и литературе те, кто в ходе истории был проигравшим, в конце всегда оказывается победителем. Те, у кого отняли все, в конце концов получают слово. Именно они создают красоту, потому что язык нельзя украсть, по крайней мере навсегда. Каждый раз он появляется вновь.

Именно поэтому величайшие писатели — или большинство из них — происходят из угнетенных слоев населения. Именно поэтому величайшими писателями являются Тони Моррисон, Энни Эрно, Джеймс Болдуин, Светлана Алексиевич, Джамайка Кинкейд, Йиюнь Ли, Таш Ау.

5. Мы говорим о театре. Театр — это красота лишения. Когда Ты адаптируешь пьесу о моей жизни, Ты забираешь часть моей жизни. Меня лишают моего и это хорошо.

Потому что я не выбирал свою жизнь. Я не выбирал быть геем, быть частью рабочего класса или родиться в определенном мире. Поскольку я не выбирал свою историю, важно, чтобы кто-то другой мог рассказать её для меня, с моей точки зрения. У нас должно быть право не переживать прошлую боль или насилие, которые мы не выбирали. У нас должно быть право на то, чтобы кто-то другой сделал это за нас.

Жестоки те люди, которые считают себя прогрессивными и при этом заставляют нас говорить о своем опыте (и только о нем). Они хотят, чтобы мы своим ртом еще раз проговаривали то, что против нашей воли делали с нашим телом и плотью. Они не хотят, чтобы мы выбрались из этого омута.

Например, женщины, пережившие сексуальное насилие: многие из них не хотят об этом говорить. Они не хотят проживать этот момент ещё раз, проговаривая свой опыт вновь. Иметь кого-то, кто говорит от их имени — это освобождение. Для меня это было освобождением.

Я написал книгу об изнасиловании. Томас Остермайер адаптировал её для театра. В последние годы я себя не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы говорить об этой теме. Это причиняет боль. Каждый раз, когда это делает Томас, мне не нужно этого делать. Это позитивное присвоение, позитивная аппроприация. Это вид присвоения, который даёт страдающим привилегию молчания.

6. Это напоминает мне о людях, которые жалуются, что гомосексуалы все меньше участвуют в политике. Пару месяцев назад мне кто-т сказал: «когда ты идёшь на прайд, ты видишь там все меньше геев; сегодня все они хотят купить дом и завести собаку». Но почему борьба должна быть задачей геев и лесбиянок? Почему за нас и на нашем месте не могут бороться другие?

Мы уже довольно настрадались в нашей жизни. Почему мы должны ещё страдать, борясь? Борьба утомительна. Борьба причиняет боль, ранит и делает Тебя (снова) мишенью.

Политика истощает, напрягает, вызывает ужас и как гомосексуалы мы уже истощены нашей повседневной жизнью, оскорблениями в нашем детстве и исключенностью, которую мы на себе испытали. У нас есть фундаментальное право на покой и, как следствие, фундаментальное право на то, чтобы другие люди говорили от нашего имени.

Конечно, я хочу, чтобы люди боролись. Я борюсь, я пытаюсь бороться, я пишу — это то, что я делаю. Однако это что-то, что я могу сам решать и не что-то, к чему меня могут принудить другие люди из-за моей идентичности.

Когда я пишу, я думаю в основном о моей гомосексуальности. Однако я верю, что-то, что я говорю, верно также для других людей. Моя мама — женщина из рабочего класса, и она не хочет говорить о бедности, она не хочет вести никаких политических дискуссий на эту тему, она истощена от пятидесяти лет бедности. В рабочих кругах, в которых я вырос, люди часто говорили, что левые партии их игнорируют: «никто о нас не говорит». Они не говорили: «мы хотим говорить». Они говорили: «никто о нас не говорит».

Многие люди, которые много выстрадали, хотят, чтобы говорили другие. Это фантазия мелкой буржуазии — верить, что каждый человек мечтает о том, чтобы рассказать о себе и добавить новую Боль ко всем остальным формам боли, которые он или она уже испытали. Проблема современной политики заключается в том, что она все больше и больше контролируется этой буржуазией и эти люди принимают свои фантазии за реальный мир.

7. Если гомо- или транссексуальные персоны хотят о себе говорить, они должны иметь возможность это делать. Если люди из рабочего класса хотят говорить о себе, они должны иметь возможность это делать. Правда, что на долго заставляли молчать, что многие из нас сделали карикатуру. Но это другая тема: потому что этот факт не должен отнимать у других людей право высказать свое мнение.

Если некоторые люди получают новые права — например, право на свободу выражения — это не означает, что это право было украдено у других людей. Это консервативный образ мышления. Все правые политики заигрывают с этой идеей: они придерживаются взгляда, согласно которому для того, чтобы улучшить качество жизни одних, нужно украсть права у определенных людей. Это ложь.

8. Если у тебя есть вопросы или сомнения, ты, конечно, можешь спросить гомосексуалов в твоем окружении. Это часть нашей работы. Это искусство. Это коллективный процесс. Речь идет о том, чтобы обменяться мнениями и попытаться найти истину.

Я сам боюсь, что я недостаточно справедлив, что я упрощаю или изображаю все карикатурно, когда я пишу о геях, моей матери или о ком-то другом. Или, что я упускаю из виду какую-то важную деталь. Поэтому я спрашиваю своих друзей. Они читают мои работу еще раз, они дают советы. Иногда я тоже допускаю ошибки, когда пишу о гомосексуальности — несмотря на то, что я сам гей.

Потому что опыт — это не все. Поэтому ты почувствуешь то же самое, когда ты поставишь пьесу с персонажем-геем, даже если ты сам являешься гетеросексуалом. Ты будешь работать, творить искусство. Ты будешь говорить. Ты будешь делать ошибки. Ты будешь пытаться, исправлять эти ошибки. Не важно, откуда ты; не важно, что написано в твоем паспорте; не важно, с кем ты спишь по ночам.

Потому что ещё раз: единственно важно то, что ты хочешь сказать — и я уверен, что ты хочешь рассказать и выразить эмансипаторные идеи.

Никто не может тебе предписать, о чем тебе разрешено говорить, а о чем нет. Потому что мы живем в общем мире и всё принадлежит всем.

Я верю, что эти слова придадут тебе сил.

Я желаю тебе хорошего дня,

Эдуард.