Посвящается моей Матери.

Светлой памяти Юрия Витальевича Мамлеева.

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Данная книга в целом и в каждой отдельной ее части, включая название, не содержит в себе намерения оскорбления религиозных убеждений и чувств граждан в контексте законодательства Российской Федерации. Автор категорически отвергает любые попытки инкриминировать ему подобные цели и относит их на счет индивидуальной читательской интерпретации, за которую не может нести ответственности. Данная книга является литературно-художественным произведением; ссылки на первоисточники опущены.

Сказал им совершенный Спаситель:

„Я хочу, чтобы вы поняли, что София, Мать всех вещей и супруга, пожелала сама, чтобы это возникло от нее одной, без ее супруга. Было же угодно Отцу всего, чтобы явилась Его немыслимая благость. Он создал эту завесу между бессмертными и возникшими после них, чтобы последствия следовали за всеми эонами и хаосом, чтобы явился изъян женственности, чтобы Заблуждение стало бороться с ней, и это стало завесой духа.“

Pistis Sophia, 118-119

Текст из рукописей Наг-Хаммади, II в. н. э.

«Мы живем в эпоху постмодерна, где искусство кончилось, поэзии нет, живописи нет, культуры нет. Это можно сказать о всей белой цивилизации. Абсолютно понятно, что происходит — иссякла кровь мифа, поэтому искусству не к чему больше обращаться и, соответственно, нечем жить. <…>

Проблема такова: монотеистическая культура основана на едином, во главу угла ставится первоединое, абсолют. Все мы привыкли к той культуре, где мужское первоединое идет фаллическим темпом вперед в духовную, душевную, материальную материю. И когда иссякает фаллическая энергия первоединого, то мы получаем то, что сейчас имеем.“

Евгений Головин «Матриархат»

ПРЕДИСЛОВИЕ №1 (длинное)

Владимир Рудольфович Соловьев, телевизионный светоч нашего непростого времени, на одной из своих передач заявил примерно следующее: «За последние 50 лет философская мысль ничего толком не создала». Цитируем мы по памяти и заранее просим уважаемого светоча не серчать на слабость наших скромных нейронов. Возможно, его собственные мозговые клетки в тот незабвенный вечер тоже дали маху: в одном лишь Отечестве нашем следовало бы упомянуть как минимум Мамардашвили с Пятигорским — но это так, к слову.

Тем не менее, вопрос остается: а чего, собственно, еще способна начудить философская мысль, когда вокруг сплошной Трамп, коронавирус, взбесившиеся пигментоиды, ректально-радикальные меньшинства и славянопитеки без намордников? Разве что в энный раз погнать человека на какие-нибудь баррикады вместе со Славоем Жижеком, — так он, этот человек, и без Жижека лезет туда с поразительным упорством. Можно, конечно, для разнообразия отправить клиента в теплые края медитировать над непостоянством и иллюзорностью нашего дорогого бытия — но лафа способна продлиться строго до тех пор, покуда в тропический парадиз не нагрянет инфекция или тайфун «Малютка».

Как быть? Сбросить философию вовсе с корабля современности, оставив в утлом челне лишь грантоедов и беллетристов на хлебе и воде? Ну уж дудки! Не для того Сократ пил свою цикуту. Наплевать, что мир с тех пор превратился в одну сплошную таверну «Корфу» с видом на пляжные лежаки. Мы тоже способны отхлебнуть яду — и пусть даже нету у нас под рукой диогеновой бочки, мы сядем за стол, мы включим компьютер и — трепещи, Соловьев!

Но покуда мы тут шутим, системы ценностей обваливаются быстрее, чем цены на нефть. Либерализм заканчивается гей-парадами и свержением памятников (странно, что эти увеселительные мероприятия до сих пор еще не слились в один инфернальный перфоманс). Консерватизм (там, где он пока напрямую не ведет к джихаду) радует нас новой редакцией Домостроя и кумачовым победобесием. Еще есть Китай, где веруют не то в дао, не то в Мао и под шумок прибирают к рукам весь остальной мир, которому явно не хватает чего-то… только вот непонятно чего. Точнее, понятно, и даже весьма: и на Западе, и на Востоке одинаково не хватает устойчивых, однозначных смыслов — таких, которые не девальвируются сразу и навсегда после чьего-нибудь шального твита.

Это началось не вчера, это началось давно. Очень давно.

Между 800-м и 200-м годами до нашей эры на бескрайнем пространстве «ойкумены» от Египта до Индии полыхал тяжелый кризис, очень похожий на нашу недоброй памяти перестройку и девяностые. Привычный, комфортный — хотя и всем до тошноты надоевший — родоплеменной строй начал давать трещины рушиться на глазах вместе со своими общинными, коллективистскими ценностями и смыслами. Жречество к тому времени выродилось в жадную до власти и роскоши «партию», во главе которой стояли корыстолюбивые старцы; в древних богов верили не больше, чем в «дедушку Ленина»; народ роптал и ждал перемен.

И они, перемены, настали — да такие, что мало не показалось никому. Огромные территории погрузились в кровавую смуту. Каждый местный падишах вдруг пламенно возжелал для своего огорода «незалэжности» — для конституционного утверждения которой желательно было к тому же спалить хату соседа, а самого соседа с семьей и домочадцами порубить в капусту и увести в рабство. Новые элиты занялись классическими бандитскими разборками, деля общие дотоле территории и общее племенное добро. Все грабили всех — притом все вместе грабили еще и народ. Короче говоря, наступила пора классового общества, прекрасно известная из учебников.

Из уютного (хотя и довольно-таки вонючего) родоплеменного гнезда, до боли напоминавшего советскую коммуналку, человек вдруг был вышвырнут в буквальном смысле «на улицу», оказавшись не только без средств к существованию, но и без ценностей и смыслов. Он обнаружил себя — в первый раз за всю тогдашнюю историю — в полном одиночестве, в компании одной лишь своей собственной перепуганной экзистенции. Кроме маленького индивидуального «я» у человека эпохи «осевого времени» не оказалось в сущности ничего вообще.

Мало-помалу народы все же кое–как оправлялись от армагеддона, ища спасения в новых идеях. Три из них (хорошо известные, впрочем, и ранее) приобрели трендовый статус, который затем сделался планетарным мэйнстримом и является таковым и по сей день. Эти идеи определили по сути все дальнейшее развитие человечества вплоть до появления смартфона и движения по защите черных жизней от белой нежити. Вот они, три идеи, которым мы, к сожалению, обязаны буквально «всем»:

1. Бог есть мужчина — Отец; Он творит и контролирует мир посредством «вертикали власти».

2. Бог сам в Себе трансцендентен, принципиально непостижим и полностью отделен от мира «имманентности».

3. При сотворении мира случилась роковая ошибка, вследствие которой все пошло «не так» и которую человеку для достижения счастья и покоя надлежит исправить.

Эти три постулата курсировали довольно долго, будоража умы и переплетаясь с иными идеями, — до тех пор, покуда христианство не отформатировало их в единый и строгий «тройственный канон». Его результатом стало новое «форматирование» человеческого сознания, носителями которого, увы, являемся все мы. Зигмунд Фрейд был его первооткрывателем; психологическая наука обогатила открытие Фрейда бесчисленным количеством новых граней.

Бог-Мужчина стал всесильным Родителем, Сверхсознанием, или Палачом (согласно «Треугольнику Карпфмана»). Человек, навеки отделенный от Бога в «посюстороннем», сделался страдающим Взрослым, Сознанием, или Жертвой. «Изначальная ошибка» превратилась в Ребенка, Бессознательное, или Спасателя. Интерпретаций можно привести еще много, но смысл один: в человеке был разожжен очаг конфликта, который в сущности определял его как индивидуума, а на свет родилась невротическая личность, страдающая притом экзистенциальным неврозом, — грубо говоря, таким, который не лечится.

Непрекращающаяся фрустрация и чувство тотальной вины сделались подспудными «двигателями прогресса»: невротическая цивилизация стремилась хоть как-то компенсировать груз страдания в нарастающей экспансии, в экстенсивном развитии производственных отношений, технологий и сугубо материалистической, прагматической науки. Апофеозом всего этого стало нынешнее глобализированное «общество потребления», которое трещит по всем швам, поскольку производит и потребляет уже слишком много, а толку все равно мало.

Но это все еще только полбеды. Три злополучных догмата — а вместе с ними и та «ментальная модель», которой мы пользуемся и в которой мы живем, были созданы мужчинами. В «осевой период» сильному полу удалось окончательно «приватизировать» религию и метафизику — по сути, создать их заново на месте матриархальных, «материнских» культов, которым и «вертикаль власти», и «трансцендентность», и «ошибка Творения» (тем паче, «первородный грех») были более чем чужды. Именно мужчины описали мир как «обитель страдания», а человека — как несчастное, физически и мета-физически угнетенное существо, вынужденное мучительно бороться за свою вечно недостижимую свободу.

Пагубная идея изначальной недостаточности человека, которую так тщательно, почти любовно культивировало христианство, привило Западу навязчивое, болезненное стремление к «свободе, равенству и братству», к освобождению от «уз» и «пут», революциям и несбыточным демократическим идеалам. За ними — бессознательная попытка освободить себя самого, пылающая в каждом сердце, — и можно ли упрекнуть человека в том, что виновным в собственных бедах он по незнанию постоянно норовит сделать другого?…

Новое невротическое мировоззрение было всецело обязано своим появлением «первородному» страху мужчины перед женщиной — страху, уходящему своими корнями в первобытно-общинную древность. Этот страх побудил мужчин вести с женщинами непрекращающуюся борьбу за власть — борьбу, где «ахиллесовой пятой» сильного пола была и оставалась эрекция, подобающее качество и длительность которой нельзя было гарантировать никогда. Мужчинам в этой борьбе требовался отнюдь не собственный ненадежный член, но Фаллос — нечто такое, что не обмякнет по попределению никогда. Этим Фаллосом и стала «вертикаль власти» — судьбоносное для человечества «ноу-хау».

Фаллос символизировал не только власть как таковую — он символизировал отдельность, «самостiйность» мужчины, его с таким трудом завоеванную независимость, которая затем превратилось в то, что мы сегодня знаем как «эго». Чувство отдельности от Бытия, которым надлежало гордиться, имело, к сожалению, и свою обратную сторону. Словно мальчишка, укравший у матери деньги и накупивший сладостей, мужчина подспудно понимал, что подобная его «самостiйность» глубоко ложна — и, проявив ее, он совершил предательство. За этим следовало уже реальное (а не ритуальное) чувство вины и стыда, который мужчина спрятал очень глубоко под мышечным панцырем и железными воинскими доспехами, в которые обязана была теперь быть навеки закована его душа.

Чтобы мама не смогла нашкодившего паршивца хорошенько отшлепать, ее следовало — как и душу, что в сущности одно и то же — держать взаперти. Сперва христианство, а затем и функционирующий по сходному принципу ислам объявили женщину существом второго сорта со всеми вытекающими последствиями. Мизогиния стала еще одним болезненным трендом, обогатившим и без того острый «экзистенциальный невроз». Ее кульминацией в 20-м веке стал феминизм — борьба женщин за право быть мужчинами, а обратной, не менее курьезной и абсурдной стороной — ЛГБТ как борьба мужчин за право быть оскопленными, поскольку «согрешили».

Агрессивность обоих движений не вызывает сомнения в их явной невротичности: и тем, и другим чего-то болезненно не хватает для достижения удовлетворенности и покоя. Одним нужен член, другие хотят от него избавиться — решения нет. Либералы Запада предлагают обмякший пенис в качестве сакрального эталона, российские неоконсерваторы, в свою очередь, грезят об отечественном х-е в форме межконтинетальной баллистической ракеты. Увы: и на Западе, и на Востоке все мысли вращаются вокруг одного: как удержать свою метафизическую отдельность от Целого и избавиться притом от комлпекса вины за это.

При подобном раскладе решения, разумеется, нет и быть не может.

Последним прибежищем измученного человека стали в итоге социальные сети, анонимность которых позволяет что называется «дать себе волю». Лишив себя физического тела и сделавшись «аватаром», пользователь соцсетей обрел уникальный шанс быть без бытия. В этом состоянии оказалось возможным безнаказанно обрушивать на головы таких же «аватаров» тонны грязи, не опасаясь реальной пощечины, — именно поэтому интернет (созданный, кстати, тоже мужчинами) превратился в самое грязное место на земле, похлеще любых калькуттских трущоб. Лавинообразно нарастающая по всей планете цифровизация и массовое втягивание в нее людей с самого раннего возраста говорит об одном: мир реальный становится все более невыносимым, а цифовое избавление от себя превращается в ту единственную универсальную ценность, которая все более сплачивает народы и отдельных индивидов. Впрочем, «сплачивает» она их по-своему: ведь у «аватара» нет ни пола, ни цвета кожи, ни национальности, ни гражданства. У него вообще ничего нет, поскольку никакое «бытие» в виртуальной реальности и не ночевало. Существование в форме собственной нереальности, умноженное на стремительный рост технологий, сулит человечеству по сути одну-единственную очевидную перспективу: «цифровое самоубийство».

Смартфон — это револьвер, из которого мы каждый день прицельно выстреливаем себе в голову.

Сама по себе тематика «причин» требует, безусловно, отдельного глубокого исследования — быть может, когда-нибудь мы его предпримем. Но в этой книге нас интересует нечто совсем иное, а именно: как могла бы выглядеть и функционировать метафизическая картина мира, полностью исцеленная от «трех невротических заблуждений»? Во что бы мы верили, на что бы надеялись и что любили? Можно ли представить себе иную религию и иную метафизику — без гендерной «вертикали власти», без «непостижимого Бога» и без «первородного греха»? И способна ли такая религия и такая метафизика хотя бы отчасти опереться на данные естественных наук, которые описывают наш бренный мир как умопомрачительный «квантовый хаос» и нечто подобное?

Где строить шаткий мостик и чем его укреплять?

Теперь немного о жанре этой книги. Мы приглашаем читателя разделить с нами философский трип. Мы намерены экспериментировать с самыми разными комплексами идей, верований и представлений — от научных до откровенно мистических. Мы будем составлять из них новые цепочки смыслов — и смотреть, насколько они могут быть интересны и жизнеспособны. Нас не должны пугать ни противоречия, ни нелепицы, ни такие факты, которые откровенно не укладываются в концепт. Научная точность изложения при этом, конечно, существенно пострадает — но нам ее, говоря откровенно, совсем не жаль. Будда учил: если кому-то очень надо переплыть реку, плавсредство неважно. Мы сколотим наш утлый философский плот из подручных материалов и отважно спустим его на воду. А уж там останется полагаться лишь на великий русский «авось».

И последнее. Этим текстом мы рискуем (и, вероятно уже успели) обидеть множество самых разных приличных людей. Что ж, из песни, как говорится, слова не выкинешь. В качестве слабого оправдания скажем одно: мы твердо убеждены, что человек гораздо больше любых своих верований и самоотождествлений. Он настолько больше их, что оскорбить человека в сущности совершенно невозможно — притом чисто технически. Что же до разнообразных пестрых одежд, в которые мы рядимся, — на вкус и цвет товарища нет.

ПРЕДИСЛОВИЕ №2 (короткое)

Философия есть эстетика мысли; ее значение измеряется не количеством и уж тем более не качеством обнаруженных глубин, но их красотой и способностью завораживать. Тот, кто ищет в философии ответов на «вечные вопросы», обнаружит их с избытком — но далее тривиальных азбучных истин ни одному философу продвинуться еще не удалось. Более того: уж если человек осознанно делает само мышление предметом своей рефлексии, он будет изо всех сил сторониться «истин», ибо таковые — в силу их неизбежной окончательности — мышлению как раз препятствуют, исчерпывают его, сводят к унылому Викицитатнику.

Подлинный философ ищет не истин, но смыслов: обнаруживая таковые, он играет с ними, как с пестрыми камушками, наслаждаясь разноцветными бликами и не тща себя надеждой ни на понимание, ни на познание как таковое. Он — аскет, самочинно обрекающий себя на сладостное недо-мыслие; он ставит точку или запятую как раз там, где по всем правилам и законам жанра ставить их точно не следует.

Поскольку эстетическое наслаждение не измеряемо никакой купюрой, философ не производит вообще ничего; он — трутень, тунеядец и бездельник в силу самой природы своих занятий. Если он притом последователен и честен, то ищет для своих «трудов» не единомышленников, последователей или спонсоров, но тех, с кем можно безмолвно разделить не принадлежащую никому красоту, — скажем, сесть и вдвоем посмотреть на мысль как на закат. Если это удается, философ должен быть счастлив; впрочем, счастье уделом философов как правило не является.

Timebreak

Крошка Цахес сырою зимой

Искала тропу, чтоб вернуться домой.

Волки и овцы смеялись ей вслед:

Тропа вела к дому, которого нет.

Рассветный пожар охватил небеса,

Вспыхнули травы, сгорела роса.

Крошка Цахес плыла на восток,

Стикс ее нес, как осенний листок.

Растрескалась пыль, затвердела пыльца.

Криком кричали нагие сердца.

Шептали волны, шумел камыш,

Сидела крошка тихо, как мышь.

Сидела ждала, пока дрогнет земля,

Покуда свитком свернутся поля.

Затем, чтоб треснул в руке баян,

Затем, чтобы инь поменялся на ян.

Зачем тебе, сердце, осиновый кол?

Зачем тебе, горло, холодный ствол?

Зачем тебе вера, зачем тебе власть?

Крошка Цахес мечтает пропасть.

Спешите, гости: окончен бал.

Кто не ушел, тот навеки пропал.

Крошка Цахес была на балу,

Крошка Цахес уснула в углу.

Стиснуло шею стальною рукой.

Во всей Вселенной мертвый покой.

Крошка Цахес вернулась домой,

Крошка Цахес проснулась немой.

1. Только Всё есть.

Вначале определимся с терминологией, которую мы будем часто использовать в дальнейшем. Эта терминология «авторская», т. е. она не всегда и не обязательно совпадает с интерпретацией, которую предлагает учебник или Википедия. Ниже мы будет стремиться к тому, чтобы дать по возможности исчерпывающее «авторское» толкование каждому из используемых здесь терминов во избежание путаницы.

Итак, начнем. «Всё» является в данной концепции одним из ключевых ее терминов. «Всё» следует понимать в буквальном, общеупотребительном смысле как стремящуюся к бесконечности совокупность объектов любого рода (феноменов) независимо от их качеств и не предусматривающую никаких исключений. «Всё» имеет более философскую (или, если угодно, метафизическую) «окраску», нежели физическую или математическую. Под «Всё» не следует понимать конкретно «мир», «космос», «вселенную» или некие «миры», о которых повествуют мистические теории. «Всё» означает буквально «всё вообще» или «вообще всё» и не предполагает никаких градаций или дифференций.

«Всё» включает в себя всё без исключения; нет и не может существовать «не-всё» или «иное всё» (как, например, некая «параллельная вселенная» или «тонкие миры», невидимые глазу и неизвестные ученым). И параллельные вселенные, и тонкие миры, если таковые есть, одинаково включены во «Всё» — равно как и то, что на сей момент еще неизвестно, невоспринимаемо, уже исчезло или еще не появилось. «Всё» не увеличивается, не уменьшается, не делится на части и не трансформируется никоим образом, поскольку само по себе вообще не является феноменом, хотя содержит в себе предельно возможное количество феноменов (стремящееся к бесконечности). Специально для поклонников восточной и ближне-восточной философии добавим: «Всё» не является ни Брахманом, ни Атманом, ни фигурой Бога-Творца и ничем тому подобным. Если говорить с религиозной точки зрения, то «Всё» включает в себя и Творца, и Творение, и даже, если угодно, дьявола, ад, рай и прочее.

«Всё» является единственным предметом исследования данной конкретной теории, излагаемой здесь. Речь при этом не идет о создании некоей универсальной формулы или уравнения, одинаково пригодного для описания разнообразных процессов в мироздании. Данная теория интересуется в сущности лишь следующими тремя вопросами: «Что есть Всё?», «Где есть Всё?» и «Каким именно образом есть Всё?» Ответы на эти вопросы, разумеется, ни при каких обстоятельствах не могут быть исчерпывающими — притом, с нашей точки зрения, менее всего следует ожидать ответов на них из области точных наук. Древние греки отводили соответствующую роль науке Метафизике, которая, конечно, не увляется ни «наукой», ни уж тем более «точной», но представляет собой способ смотреть на вещи определенным образом.

Метафизика интересуется не качественными характеристиками исследуемого феномена (почем он в базарный день и почему так дорого?), но способом его существования или проявления, то есть — его бытием. Бытие феномена хотя и включает его качественные характеристики, но однозначно превышает их. Сперва феномен должен вообще быть, после чего он может быть уже длинным, зеленым или уцененным в конце сезона. Рассматривая качества феномена без опоры (или как минимум оглядки) на его бытие, мы буквально не замечаем «слона», рассевшегося в самом центре таблицы Менделеева. Сколь бы ни изощрялась наука в изучении качеств, она все равно обречена будет увязать в деталях, в подробностях, формулах и цифрах, оставаясь трагически неспособной генерировать смыслы — умозаключения и выводы, превосходящие «описательную часть» и касающиеся всех. Именно поэтому на родине Сократа и Платона мета-физику ставили превыше физики, справедливо полагая, что мышление строго научное есть лишь предбанник мышления философского.

В дальнейшем телегу поставили аккурат впереди лошади, поручив философии заниматься «сознанием», а науке отдав «бытие». Подобное «распределение труда», впрочем, еще в эпоху Возрождения было немыслимым — оно окончательно оформилось лишь веку к 18-му, аккуратно совпав в повальной девальвацией религиозных идей. Совпадение было явно неслучайным: убрав из мира Бога-Творца вместе с Творением, ученые с радостью набросились на «сырую материю», которую теперь следовало безбоязненно разъять, изучить, расфасовать и выставить на прилавок. Когда же выяснилось, что кроме рыночной цены такая «материя» ничего больше не имеет, было уже слишком поздно: науку метафизику давно списали в архив. Лица, материально ответственные за генерацию смыслов, брали эти смыслы из темных глубин своей души или просто с потолка, в результате чего количество и качество смыслов деградировало на глазах. Что же осталось? Все то же самое тривиальное «бытие» феноменов, не зависящее от их качеств и их, качества, очевидно превосходящее. Им и займемся, но напомним перед этим еще раз: заниматься метафизикой означает осмысливать феномены, а не покупать их пачками и жрать. Это два принципиально разных подхода, и для осуществления необходимого «разворота» требуется радикальная смена парадигмы.

В дальнейшем мы будем часто употреблять такие термины как «естьность» или «бытование», говоря о том, что нечто обладает «естьностью» или иными словами «бытует». Слова, к сожалению, весьма ненадежное подспорье для изложения метафизических тем, но иного способа их излагать пока не придумано. Всегда велик соблазн «придраться к словам», т. е. интерпретировать слова с помощью других слов, пытаясь выделить их смысл. Впрочем, это и есть, если угодно, основное занятие философа, за которое ему (зачастую весьма нерегулярно) выплачивают скромное денежное довольствие, — выделение смысла из некоей условной массы, описанной словом «феномен». По-русски это называется «осмысливать что-то» — слава Богу, у нас все еще есть замечательный русский язык, позволяющий это сделать.

Для облегчения понимания мы предлагаем всякий раз апеллировать к такой инстанции как «здравый смысл». «Здравый смысл» понимаемым самым простым и тривиальным образом именно как здравый смысл, мало нуждается в логических или семантических интерпретациях. Если он и прибегает к ним, то лишь для минимального уточнения: «Где аптека?» — «За углом». Очевидность существования в мире аптеки сама по себе не нуждается ни в каком специальном когнитивном акте; говоря «по-простому», мы просто знаем, что аптеки на свете есть, и остается лишь выяснить, где находится ближайшая. Это «есть» по природе своей не-когнитивно, не-вербально и не-семантично. Каждый знает, что такое «есть» — да и что может быть очевиднее, чем «есть»? Если даже аптеки за уголом и нет, то есть булочная, парикмахерская или хотя бы жилой дом. Зафиксируем эту мысль простой формулой: «Что-то есть всегда». (В одном из популярных анекдотов о Джа-ламе этот монгольский Ходжа Насреддин любил говаривать: «В брюхе всегда что-то есть — не жратва, так кишки».)

Вернемся к нашему исходном тезису «Только Всё есть». Как известно из жизненного опыта, каждый отдельно взятый феномен пребывает в состоянии постоянного видоизменения, темпы которого могут быть весьма различны. Скорость видоизменения скоропортящихся продуктов весьма очевидна, по египетским пирамидам этого не скажешь. Но факт остается фактом: любой феномен с течением времени приобретает новые качества, меняясь порой до неузнаваемости. Осетрина «второй свежести» суть уже не совсем та осетрина, что «первой», — точнее, совсем уже не та. Свежая осетрина бесспорно «есть» — точно так же, как и несвежая. Но не нужно быть шеф-поваром, чтобы признать: несчастная рыба стала чем-то совсем другим по сравнению с тем, что было прежде. «Естьность» при этом не претерпела изменений — но изменения претерпело «то-что-есть», став как минимум несъедобным. Согласно простому здравому смыслу, вывод прост: сначала «есть» одно, а потом — другое, и на том стоит мир. Не станем же убегать от здравого смысла и скажем: только «Всё» не претерпевает никаких изменений, поскольку включает в себя все виды любых «осетрин» в любом их состоянии и без малейшего исключения.

Только «Всё» по-настоящему «есть»; любой частный, отдельно взятый феномен «есть» в буквальном смысле ровно настолько, насколько он пока что «есть». Мы не говорим здесь ни о каком «нет», ни о каком «отсутствии»: атомы и молекулы сгнившей рыбы всегда найдут, чем им стать. Но — вновь-таки с точки зрения простого и банального здравого смысла — по-настоящему «быть» в конечном итоге может только то, что ни при каких обстоятельствах не видо-изменяется. И это — наше «Всё». (Кстати, избитый фразеологизм «То-то и то-то — наше всё» удивительно точно отражает суть дела. Настолько точно, что эту «суть» понимает без вопросов буквально каждый — даже тот, кто понятия не имеет, что «нашим всем» в оригинале был А.С. Пушкин, а сам «мем» придумал ни кто иной как Ф.М. Достоевский. Это к вопросу о «безусловном понимании» или пресловутом «здравом смысле».)

2. Чтобы возникло Всё, необходима Точка.

«Точка» является пожалуй важнейшим понятием излагаемой нами теории. Но что такое точка? Исходя из вышесказанного, можно сказать: точка — это мельчайшая составная часть «Всего». Физик (или читатель Википедии) произнесет нечто вроде «квант», «кварк», «нейтрино» и тому подобное. Бухгалтер скажет «копейка», древние греки говорили «атом», а буддисты «дхарма». Совокупность атомов, дхарм, кварков и копеек должна в итоге и представлять «Всё», поскольку из них «Всё» и состоит. Допустим. Но откуда взялось «Всё»?

Строго говоря, само определение «Всего» предполагает невозможность какого бы то ни было «акта творения» или «события творения», поскольку «Всё» означает одновременно «недопустимость небытия». Впрочем, речь здесь идет скорее о попытке выстроить нечто во временнóй последовательности: сначала «было» одно, потом «стало» другое. Такая попытка с метафизической точки зрения действительно не сработает, поскольку любое «до творения» будет небытием. Решение видится возможным в контексте идеи о сотворенности самого времени — мы к ней еще вернемся.

Тем не менее, Википедия сообщает о Большом Взрыве, прежде которого не было «вообще ничего», а после которого возникло «Всё». Но что именно взорвалось? Здравый смысл (куда же без него?) говорит: взорваться может только «нечто». Не нужно лезть в Википедию, там об этом ничего путного все равно нет, кроме звучных имен нобелевских лауреатов и авторов научно-популярных книг. Признаем факт: никакая физическая теория не в состоянии пока дать объективный ответ на вопрос, какая же именно чертовщина взорвалась при Большом Взрыве. Как быть?

Обратимся к чему-то давно и надежно забытому, а именно — к школьной программе. Когда-то в далеком-предалеком прошлом мы проходили науку геометрию. Именно из нее мы (равно как и все человечество) узнали, что есть такая штука под названием «точка». Любое иное определение «точки» (например, «материальная точка» или «точка сборки») с необходимостью отсылает нас все к тому же к учебнику геометрии, который мы мусолили на уроках. Развернутое определение мы дадим уже очень скоро, а сейчас (для разминки) спросим: что, собственно, такое геометрия за наука? Кто-нибудь встречал когда-нибудь, например, квадрат — простой двухмерный квадрат? Нет, даже пресловутый Вовочка из анекдота его не встречал, поскольку где бы сие дитя ни проводило свое свободное время, двухмерное пространство оно точно не посещало. Стало быть, геометрия (невзирая на ее обширное практическое применение) есть наука в первую очередь умозрительная.

Здесь-то и зарыта та самая «собака», которая отнимает у физики ее ставшее уже едва ли не священным право описывать наш бренный мир. Отнимает — в пользу мета-физики. Полностью исключив элемент умо-зрения (т. е. сознания), мы будем попросту не в силах даже приступить к научной теории. Без обыкновенной точки, не говоря уже о прямой и далее по оглавлению учебника любая научная теории рассыплется в прах. Вот парадокс парадоксов: смартфон есть воистину чудо техники, но «внутри» него скрыто некое сомнительное «умозрение», без которого никакое чудо придумать и собрать нельзя!

Если приглядеться повнимательнее, откроется просто сногсшибательный факт: самые элементарные точные науки (арифметика и начертательная геометрия) суть науки абсолютно умозрительные. Абсолютно умозрительным является ряд натуральных чисел, то же самое — базовые геометрические элементы (точка, прямая, отрезок, треугольник, квадрат, круг). Как так? А так, что их, наук, отцы-основатели в Древнем Египте, Греции и Индии вовсе не помышляли подсчитывать, сколько яиц Вовочка положил в корзину, а сколько оставил в штанах. Древних интересовали высшие, метафизические материи, которые они пытались осмыслить с помощью инструментов. Пифагора интересовала «гармония сфер», воплощенная в его легендарных «штанах»; школьникам же достались, увы, одни только «штаны» — без Пифагора, без «сфер» и без гармонии. Се ля ви!

Но как же быть с точкой — если она полностью, на все сто процентов умозрительна, или, если угодно, мета-физична? Ее не то, что отверткой ковырнуть — ее ни в какой микроскоп не разглядишь, потому что ее там нет! Ответ будет немного труден для тех, кто верит в учебники, как в Библию: невозможно представить себе материальный феномен без наличия в нем хотя бы малой частицы «умозрения». «Где же она там находится?» — немедленно спросит скептик и пожмет плечами. Ответ прозвучит для нашего клиента совсем уж недобро: «Там же, где находится вообще любое умозрение, — т. е. там же, где находится сознание». А поскольку категория «места» суть категория сознания, то ни в каком ином месте само сознание находиться не может, кроме… кроме того места, которое есть нормальное, обычное место. Сознание «лежит» там же, где лежит смартфон, — «вон там».

Для лиц более старшего школьного возраста и университетского образования сия доктрина может быть сформулирована примерно так: «Невозможно существование материи, отдельной от сознания, равно как и невозможно существование сознания, отдельного от материи». Тезис несомненно спорный и даже навевающий мрачные мысли о всяких благовонных палочках, позах лотоса и прочих распространенных атрибутах интернационального азиатского бизнеса. Но мужайся, читатель: нам предстоит еще многократно сталкиваться с этим тезисом, и единственное, от чего мы гарантированно можем тебя при этом избавить, так это от нужды сидеть в позе лотоса, не говоря уже о всяких прочих палочках.

3. Точка есть минимальная абстрактная единица Всего без каких-либо иных параметров, кроме ее неопровержимого присутствия.

Учебник геометрии сообщает: точка не имеет принципиально никаких параметров, присущих ей самой: ни размера, ни формы, ни массы, ни вкуса, ни запаха — короче говоря, ничего вообще, кроме координат ее положения в пространстве. Как такое вообще может быть, спрашивает Вовочка, получает заслуженную двойку и идет поступать на философский, ибо с точными науками явно не светит. Потому что без точки, объясняет начитанная в юности во всяком гегельянстве Мариванна, не может вообще ничего быть, что может быть. Ну вообще ничего! Одним словом, среди всего зияющего отсутствия качеств и прочей пестрой несуразицы вокруг пресловутой точки торчит одно-единственное недвижное «есть». Точка «есть», баста! Больше о ней сказать вообще ничего нельзя.

Итак, повторим: существует нечто, что безусловно «есть», но никаких параметров и никакой сущности в себе не имеет. Его практически нет — а все равно есть. Здравый смысл здесь берет паузу и бежит за пивом — так что придется какое-то время обходиться без него. Де-факто в случае точки присутствует одна только «естьность» — как… «естьность». Притом не «естьность чего-то», а «естьность», прекрасно обходящаяся без «чего-то». Здравый смысл приносит пиво — но прежде, чем отхлебнуть и основательно приступить к гегельянству вдруг останавливается и произносит: «Мужики, ну это ж просто! При совке заходишь в магазин, спрашиваешь: «Пиво есть?», тебе отвечают: «Нет». А щас зашел, говорю: «Ну?», а она: «Вам какое?»»

Вот, собственно, вкратце и все гегельянство: «естьность» пива распространяется одинаково на все без исключения его сорта и есть в буквальном смысле «то, что есть любое пиво». И в пивном ларьке, и где угодно еще «естьность» не относится ни к форме конкретного феномена, ни к композиции его составных частей, ни к таре, в которую данный феномен разлит. «Пиво есть пиво», — говорит здравый смысл, и оказывается совершенно прав. При этом «естьность» сама не является феноменом, поскольку пиво, как было очень верно замечено выше, суть именно пиво, а не какая-то там мутная философская категория. Впрочем, в пивном походе было сделано еще одно верное наблюдение: чего бы в бутылку ни набодяжили, «естьность» разбодяжить все равно невозможно. Она будет самой собой при любых возможных обстоятельствах и останется тождественной сама себе независимо от того, что у нас там за зелье, с кем пьем и по какому поводу.

Но вернемся к трезвому образу жизни и продолжим: «естьность» есть ни что иное как «неопровержимое присутствие», или просто «присутствие». «Присутствие» в нашей теории будет одним из краеугольных понятий, как и в (западной) философии вообще: там оно называется весьма загадочным и настолько же велеречивым словом «бытие». О «бытии» в философском смысле можно, наверное, писать тома; «присутствие» же это элементарно простое: «Где смартфон? — Да вот он лежит!» Больше тут вообще не о чем говорить, кроме одного: пресловутое «сознание», которое якобы «определяет бытие» или наоборот, у нас ровным счетом ничего не определяет, но является тем же самым, что и «бытие», иначе говоря, полностью тождественно ему. «Присутствие» есть единственное и безальтернативное «место встречи» бытия и сознания, которое по определению «изменить нельзя».

Интересно, кстати, что буддисты с большим уважением относятся к «присутствию», словно бы нашли в нем нечто особенное. Они даже своего Будду прозвали «Так-Пришедший», или — переводя на наш язык — «Естьный», а лучше — «Сущий». Наша родная, русская «сущность», или «суть» (то, что обычно начинают искать в окружающем безобразии грамм эдак после пятисот и более), — она о том же. «Суть вещей» или их пресловутая «сущность» крайне проста и всем вещам свойственна совершенно одинаково. Специально искать ее бессмысленно и бесполезно, поскольку оная находится и так. Однако представители некоторых конфессий, оказывается, считают иначе.

В своих созерцаниях последователи «естьного» Будды, предпочитающие кататься в «великой колеснице», стремятся обнаружить в созерцаемом феномене его пресловутую «естьность» и полагают, что ничего превыше сего под луною не было, нет и не будет. Для иллюстрации своих тезисов они охотно тычут пальцем в луну, требуя при этом ни в коем случае не отвлекаться на палец. Мы пробовали, и через некоторое время у нас даже начало немного получаться — но там, к сожалению, закончилась туристическая виза в Японию и пришлось законопослушно отбывать обратно. Высóко над облаками нам вдруг пришло в голову, что бесплатная луна Отечества ничуть не хуже дальневосточной, а уж всяческих пальцев, охочих при случае куда-нибудь тыкнуть, на родине всегда отыщется предостаточно. Окромя того на нас снизошло, что ничего, кроме нее же самой, от «естьности» ждать не приходится, — эту истину, почитаемую буддистами как самую-пресамую, наш соотечественник с неизбывной печалью обнаруживает на дне бутылки, не пользуясь для этого никакими особенными ухищрениями. Впрочем, и печалиться тут особенно не о чем.

4. Неопровержимое присутствие точки состоит в ее неопровержимой воспринимаемости.

Зададися вопросом: где находится точка, если любое «Всё» заключено в ней одной? Да вот же — Вовочка рисует ее карандашом в тетрадке на уроке геометри. Или, если угодно, Евклид в глубокой задумчивости тычет тростью в песок. Подходит Пифагор: «О чем призадумались, коллега?» — «Да вот точку нарисовал». — «Где?» — «Вот здесь». Но кто знает, о чем на самом деле призадумался наш Евклид? Ну, например, о том, откуда возьмется точка, если ее никто не нарисует. Или о том, что «естьность» любого феномена напрямую свзязана (а еще точнее — абсолютно обусловлена) его воспринимаемостью. «Каждй точке — по Евклиду!» — приблизительно так могла бы звучать самая первая аксиома науки геометрии… как, впрочем, и вообще любой науки без исключения.

О запутанных взаимоотношениях субъекта и объекта не рассуждал за тысячи лет человеческой истории, пожалуй, только тот, кто имел в жизни занятие поважнее или поинтереснее. Порассуждаем же и мы — но, по недавно установившейся традиции, в компании уже заслужившего наше доверие Здравого Смысла. Но первый же вопрос дражайшего коллеги ставит нас в тупик: «Откуда можно увидеть точку, если кроме нее вообще ничего нет?»

Хитер, бес! Он ведь поди нарочно не спрашивает «кто?» — сразу берет быка за рога. Ведь насчет «кто?» ответов за века накопилось предостаточно. На этого субъекта имеется пухлое досье с именами, атрибутами и всем прочим разным по списку. Если Вы, дорогой читатель, еще не в курсе, в ближайшей церкви Вам обязательно разъяснят. Но — ради Бога! — не обращайтесь к служителям культа с вопросом «где?». Вы непременно или обидите их, или рассердите, или того пуще накличете на свою бедную голову такую лавину несуразиц из актуального катехизиса, что очень потом пожалеете. Наши несуразицы необязательно лучше — но мы все же попробуем.

Заявим сразу и без обиняков: все, что не воспринимается, не обладает «естьностью», точка. Будь то твердый предмет, твердый предмет, разбившийся вдребезги (украденный, потерянный, проданный, не купленный, хотя было дешево, купленный соседом и т. д.), сердечная печаль по поводу случившегося, подходящее случаю слово или мысль — все это однозначно есть. Есть как вещь, как мысль о вещи, как слово о вещи или на худой конец как гарантийная квитанция, если вещь претерпела нехорошую метаморфозу. Нет и принципиально, ни при каких обстоятельствах не может быть чего-либо, что не обладает «естьностью» — т. е. не бывает того, чего «нет». Если кто-то нечто подобное видел, просим срочно сообщить куда следует, Вас там обязательно вылечат. Но, к сожалению, далеко не все экспериментаторы прибегли своевременно к экстренной медицинской помощи.

Отчего впала в кризис и ступор западная культура? Еще на заре 20-го века начались первые опыты с деструкцией (десакрализацией, а точнее — дегуманизацией) формы. Что будет, если обычный портрет разложить на геометрические плоскости? Будет кубизм — интересно. Что будет, если тот же самый портрет увидеть как интенсивную игру красок? Будет не менее интересно: импрессионизм. А что получится, если игру цветов и форм вообще отстранить от «формального» изображения? Получится офигительно круто: авангард. Сальери у Пушкина об этом выразился так: «Я музыку разъял, как труп». Продолжая свои анатомические изыскания, художники (и музыканты, и мастера слова) преследовали, конечно, цель весьма и весьма благородную: они хотели обнаружить сокровенную «сущность» искусства, его пресловутую «естьность». И таки да обнаружили — обнаружив притом самих себя у девственно белого холста и немого фортепиано. Чистая «естьность» сыграла с творцами злую шутку: она явила избыточность любой формы, а, стало быть, и самого искусства, и культуры вообще.

Ошарашенные и огорченные, люди культуры пытались выразить свое огорчение в предельном «избиении» формы, в откровенном издевательстве над ней, поскольку форма их откровенно предала, выставив дураками и дармоедами. То же самое коснулось и заложенных в культуре смыслов — их попросту уже нельзя было воспринимать всерьез. Кульминацией этого культурного процесса стал постмодерн, объявивший любую форму и любой смысл «игровыми», ненастоящими — тем, что сейчас принято называть «фэйк».

Сквозь «игровую реальность» все более проступала пугающая, засасывающая пустота, которая небезосновательно виделась подлинной «подложкой», основой всего. Пустота растворяла любые смыслы получше серной кислоты — этот факт, однако, умные головы западных демократий ухитрились обратить себе на пользу, заявив: здесь, в размывании смыслов, человек и может обрести наконец те заветные «свободу, равенство и братство», которые со времен Французской Революции все как-то уж слишком кроваво давались человечеству. Свобода от смыслов, равенство перед всеразмывающей пустотой, братство всех в легкомысленном царствии всеобщей бессмыслицы — именно это вдруг показалось «волшебной пилюлей» против войн, геноцидов, гулагов и прочих прелестей, которыми был, к сожалению, так богат 20-й век. Впрочем, наслаждаться всеми этими благами следовало исключительно на сытый желудок: человек недоедающий склонен задавать нелепые вопросы и искать с голодухи всяческих смыслов. Потому в итоге было принято поистине соломоново решение: смыслы надлежало более не растворять в пустоте, а потреблять — то есть попросту жрать. Последствия всего этого хорошо известны.

Увы, господа дальновидцы проглядели одну немаловажную деталь: при анатомическом вскрытии тела душу обнаружить, увы, нельзя. Мертвое тело однозначно лишено того, чем обладает тело живое, — как «это» ни назови. Любая форма сама по себе мертва — сие было проверено и многократно доказано экспериментально. Живой форму делает смысл — то, что есть не-форма и всегда победно ускользает от скальпеля патологоанатома. Именно этим, и одним лишь этим интересуется наука метафизика — а потому, перефразируя Христа, можно смело сказать: «Предоставьте мертвым анатомировать своих мертвецов».

Но прежде, чем понапрасну тревожить медперсонал, проведем простейший эксперимент. Вот на столе лежит смартфон, а я его вижу, то бишь подтверждаю своим «видением» его неопровержимую «естьность». Констатирую факт: «Я вижу смартфон». А теперь: внимание, фокус-покус! Прежде чем выдать сие умозаключение, мне необходимо хотя бы мельком, хотя бы краешком глазка взглянуть на этого «я» и зафиксировать его «естьность». Если фокус не удается, надобно непременно звонить доктору (жалуйтесь на деперсонализацию), но обычно он все же удается на твердое «пять с плюсом» — притом сам владелец смартфона и не замечает, что за трюк он только что провернул. Есть, впрочем, и такие, которые долго и упорно учатся замечать, рискуя как минимум своим психическим здоровьем.

Здесь мы сделаем краткое отступление и совершим один небольшой лингвистический трип. Примерно 2000 лет назад в Индии был сформулирован один из величайших мемов в духовной истории человечества: «Тат твам аси». На западе эта сакраментальная формула была ловко переведена как «Я есть То» — и понеслось. Чем бы ни было загадочное «То», ему по определению полагалось быть на порядок лучше, нежели убогому «это», торчащему кажен божий день в зеркале. Из древнего мема выросла целая индустрия, предлагающая своей обширной клиентуре уже описанный нами весьма нехитрый прием: ежели я могу увидеть и осознать свое «я», стало быть — я «им» по определению не являюсь! Духовные наперсточники всех мастей с удовольствием предлагают публике всевозможнейшие варианты того, кем же «мне» теперь позволено быть — то ли Божественным Сознанием, то ли Вселенским Светом, то ли обоими сразу. Доходы с бизнеса обширны; жаль только, что неизвестен тот благодетель человечества, которому шаромыжники обязаны были бы ежемесячно отстегивать. Ведь именно он перевел «тат твам аси» как «я есть То», допустив грубую ошибку. Корректный перевод с санскрита звучит с точностью до наоборот: «То есть я» и приводит нас с необходимостью к совершенно иным, довольно некоммерческим выводам.

Увидеть «субъект», т. е. «того, кто видит», — задача, в принципе, простая и банальная, но — кто его видит? Если зрить в корень вопроса, можно увидеть, что количество этих замечаемых краем глаза «кто», построенных в огромную очередь, весело и радостно стремится к бесконечности. Никто и никогда не нашел в этой очереди «крайнего» — тот «предельный субъект», дальше которого уже как бы ничего нет. Если исследователь действительно внимателен, он скоро обнаружит, что попросту дурачит сам себя, выставив в уме два зеркальца одно напротив другого. В игре отражений может появиться нескончаемо много маленьких монстриков, но вот вопрос: где же расположилась вся эта толпа? Не маловато ли будет ей места в одной скромных размеров голове?

Приходится признать: любой «смотрящий» на «я» не может по определению находиться ни в каком ином месте, нежели точно там, где находится само это «я», а именно — прямо здесь! Средневековые схоласты забавлялись, говорят, решением одной задачки, которая — так принято считать — выдает их, схоластов, чрезвычайную оторванность от жизни, болезненную узколобость и как следствие склонность время от времени поджаривать на кострах порядочных людей. Задачка была такая: «Сколько чертей может уместиться на кончике иглы?» Кончик иглы удивительно напоминает точку, с которой мы уже довольно долго возимся, — пускай и в переносном смысле. А что до пресловутых «чертей» — то тут, думается нам, схоласту достаточно было просто-напросто взглянуть в зеркало. Ежели некий умник додумывался все же до правильного ответа, он понимал: любое «Всё» (точнее, просто «Всё») может находиться только в одном месте, характеристики которого не отличны от характеристики точки, и пребывает оно там вкупе со своей «естьностью» и «воспринимаемостью». Ибо где еще может находиться воспринимаемость, как не «здесь»?

Подведем промежуточный итог: неопровержимая «естьность» не может быть как минимум пространственно отделена от своей неопровержимой «воспринимаемости». Это означает: нет и не может быть никакого внешего «свидетеля», пребывающего где-либо «там» по отношению к данному «здесь». Его бесполезно искать, бесполезно «выделять», бесполезно на него молиться и медитировать и даже — о ужас! — бесполезно пытаться им быть. Нельзя быть тем, чего нет, — хотя порой и страсть как хочется.

Здесь нам неминуемо придется коснуться одной «священной коровы», трогать которую без соответствующего соизволения особо уполномоченных особ как правило не дозволено. Это «трансцендентность». Подавляющее большинство религиозных систем строится на одном базовом тезисе: Бог (или то, что Богом считается) имеет абсолютную «естьность», но пребывает при этом принципиально «не-здесь», то бишь: трансцендентен миру (или, если угодно, Творению). Соответственно, Бога нет нигде, поскольку любое «где» обязано быть имманентным, посюсторонним. Удивительным образом в этой весьма древней и сугубо религиозной идее была с самого начала заложена тикающая бомба атеизма, которая немедленно рванула, как только настал срок.

Обыскавшись Бога в имманентности, искатели-следопыты взяли — и объявили пресловутую трансцендентность поповской выдумкой! Логично: в телескоп ее не увидишь и на космическом корабле туда не долетишь. И это, полагаем мы, не только логично, но и совершенно верно во всех смыслах. Трансцендентности не существует! Мы не верим в Творца, существующего отдельно от Творения; также не верим мы в любой из родов, видов и подвидов «чистого Сознания», Абсолюта и иже с ними, пребывающих «где угодно» по отношению к «здесь». Таковые Творцы и Абсолюты, с нашей весьма субъективной точки зрения, просто не могли бы существовать, поскольку были бы лишены «естьности».

Это отнюдь не означает кумачового «Бога нет!» и иных заявлений подобного рода. Мы рискуем утверждать совершенно иное: «естьность» Бога ни на одну малейшую толику не отличается от «естьности» вот этого смартфона, этой бутылки пива и этой мысли, заводящей наши размышления в одни лишь Богу ведомые дали. Чего действительно нет — это разделения на «трансцендентное» и «имманентное», на «этот» мир, лежащий, разумеется, «во зле», и некое «там, где нас нет», но все очень и очень хорошо.

Более того: пресловутая «трансцендентность» всегда была ничем иным, как ловким орудием в шаловливых ручонках схоластов, браминов, ксендзов и им подобных. Какой шикарный у них получился Бог: раз Его нет нигде, можно смело торговать Его всевышней франшизой. Впасть в руки «Бога живаго» эти господа, ясное дело, совсем не хотели — да и не знали, к счастью и покою своему, где эти руки вообще находятся. Но Бог действительно жив, и Он здесь — в самом прямом смысле этого слова. Впрочем, у Него совсем нет желания хватать кого-нибудь руками.

5. Для восприятия точки необходима не-точка.

Но кто же, черт побери, воспринимает точку? Бог? Но ведь мы уже ясно поняли ранее, что кроме пресловутой точкиной «естьности» вообще ничего нет — равно как нет и «трансцендентности», откуда Всевышний мог бы наслаждаться созерцанием точки. Откуда все–таки берется «воспринимаемость» — должна же она откуда-то браться? Условным «источником» «естьности» у нас является точка — более об этом практически ничего путного сказать нельзя. Стало быть, «источником» «воспринимаемости» должно быть некое нечто, что точкой не является.

«Аллилуйя!» — возопит читающий нас попик, размахивая кадилом. — «Вот все и доказано по-науке». Рано радуетесь, святой отец. Послушайте лучше, что мы вам сейчас расскажем.

Итак, нам ничего не остается, как ввести понятие, осмыслить которое не так уж просто. Мы будем говорить о «не-точке». Оговоримся сразу: не-точка находится строго там же, где и точка, при этом она не состоит с точкой ни в каких отношениях, но является, однако, чем-то другим, нежели точка. Совершенно другим. Внимательный читатель должен обнаружить здесь вызывающий глубокие сомнения парадокс: как могут две вещи, тем более, прямо противоположные друг другу, находиться в одном и том же месте? Ведь существует незыблемый закон тождества, без которого невозможно представить себе сколько-нибудь нормальное существование нашего бренного мира. Этот закон выражен в очень простом уравнении: А=А.

Если, например, числовым значением А является 5, то что бы ни стояло после знака равенства, пусть там будут хоть сто двадцать интегралов или как их там еще именуют, в конечномй сумме математических действий, количество которых может стремиться к бесконечности, у нас должно получиться 5 и только 5. Не 4, не 6, не 4,99999999 и не 5,00000001, а только «твердое пять», как в школе. На практике это означает: в одной конкретно взятой точке пространства может находиться только один-единственный конкретный объект — не два, не полтора и не даже объект с маленьким-премаленьким «хвостиком». По меньешй мере, это касается нашего человеческого положения дел; как там дела у инопланетян, мы не знаем.

С точки зрения мета-физической, «вот эта» бутылка пива может быть только «вот этой» бутылкой пива, и ничем иным, — по меньшей мере, до тех пор, пока кассирша не ошиблась и не посчитала нам вместо родной «Балтики» дорогущий «Гиннесс», которого мы, разумеется, не брали. «Естьность» у обоих сортов совершенно одинакова; можно смело сказать, что это одна и та же «естьность». Но когда мы спрашиваем у кассирши «естьность чего?», ответ должен быть по возможности максимально корректным. Вот это «чего?» и есть «воспринимаемость» феномена, неотделимая от его «естьности», то есть, «не-точка».

Теперь вопрос: что такое «восприятие» или «воспринимаемость»? Прежде, чем лезть по этому поводу в Википедию (считай, день пропал) скажем по-античному лапидарно: «восприятие» есть качество сознания. Нам сейчас принципиально не важно, как это качество возникает, как оно функционирует и прочее. Нам важно — само сознание, имеющее прямое отношение к «восприятию» и «воспринимаемости». Пусть Википедия по-прежнему останется для нас табу; призовем лучше Здравый Смысл и спросим, что такое «сознание». Ответом будет… ну, например, недоуменное пожатие плечами.

Ведь любому человеку на любом континенте независимо от возраста, пола и наличия диплома о чем угодно, совершенно ясно, что такое «сознание». Достаточно отвлечься на мгновение от всех научных и ненаучных концепций на эту тему, чтобы уяснить: мы все прекрасно знаем, что такое «сознание», не нуждаясь для этого вообще ни в каких определениях. Знаем невербально, до-вербально, даже не интуитивно, а как-то так… совершенно неописуемо. Потому не будем «умножать сущности без необходимости» и остановимся на этом «определении» «сознания» без лишних философских сентенций.

Итак (согласно логике Здравого Смысла, на которую мы решили полагаться в ущерб всему остальному), имеем «естьность», которая просто «вот», и «сознание» («воспринимамость»), которое… «ну, блин, и ежику понятно». Однако важен нам здесь совсем не умничка ежик, а качества «естьности» и «сознания», позволяющие им манифестировать себя непосредственным образом, без опоры на определения, вне зависимости не только от концепций, но и от каких бы то ни было факторов вообще.

«Непосредственное знание» потому и непосредственно, что не нуждается ни в каких посредниках, — это, если угодно, знание о феномене, органически присущее самому феномену или неотделимое от феномена. В нашей изначальной паре «точка — не-точка», или «естьность — воспринимаемость» «естьность» можно описать как феномен, а «воспринимаемость» — как присущее этому феномену «знание» о нем. На самом деле, здесь можно наплодить неисчислимое количество веско звучащих дуальных пар: наиболее классической из них будет, конечно пара «бытие» и «сознание», которую мы постараемся без лишней необходимости не трогать, — слишком уж обременены эти двое многотонными смыслами, и глупо взгромождаться все эти смыслы себе на шею без крайней на то необходимости. Выделим лучше один-единственный аспект, касающийся сферы «сознания» в его связи с «воспринимаемостью» и назовем этот аспект для удобства «субъектностью».

Мы не можем отрицать тот факт, что все эпитеты, сгруппированные вокруг «не-точки», прямо или косвенно указывают на необходимое наличие «того, кто». Мы сказали также, что никакого «того, кто» не может быть нигде, кроме как там же, где находится «точка». Вывод: нет никакого иного феномена, чьим качеством или функцией была бы «воспринимаемость», или «субъектность», кроме… кроме самого этого феномена! Второго феномена здесь нет и быть не может; выходит, «точка» и есть «тот», кто «воспринимает точку», — то бишь, самое себя. И здесь нам следует признать, что «точка», или «Всё» есть с необходимостью «Одно без Второго», притом это «Одно» включает в себя как качества «бытия», так и качества «сознания». «Всё» сознательно и субъектно, и соответственно сознательным и субъектным является любой феномен (любой из тысячи чертей, уместившихся на кончике иглы), наличие которого подразумевает «Всё». При этом «Всё» премило продолжает оставаться «Одним без Второго», а окончательный вывод здесь таков: «“Всё” является существом».

Мы только что вывели «формулу Бога» — да, мы просто это взяли и сделали! Формула пока неполна: она включает только два аспекта, к которым позднее добавится третий. Пока что Бог есть «сознающее бытие», или «бытующее сознание», абсолютная, нерушимая неразрывность «естьности» и «субъектности». Может показаться, что примером подобной символики являются китайские инь и ян, но это не совсем так. «Естьность» и «субъектность» полностью идентичны друг другу, их нельзя разъединить даже символически — нельзя, а самое главное — негде, ибо «место» у нас только одно. Поскольку у этого «места» буквально «нет второго», относительно которого оно могло бы быть реальным местом, т. е. точкой, имеющей координаты, мы можем говорить лишь о некоем условном (или, если угодно, абсолютном) «здесь», в котором «пребывает Бог». «Здесь» же означает самым буквальным образом именно з-д-е-с-ь, то есть, «прямо вот!», и для еще большей точности добавим, что Бог не «пребывает» «здесь», а есть это «здесь».

Первый соблазн данной концепции: вынести «субъектность» (не-точку) в область трансцендентного и лишь ее одну объявить Богом. Тем самым библейским Богом-субъектом, который принципиально трансцендентен, предельно запределен Творению, невидим, неслышим, непостижим и вообще. Второй соблазн сходен с первым: выдавить в трансцендентность всю конструкцию оптом, сказав (не забыв сделать при этом торжественное лицо): сие суть первый, несотворенный, тайнейший из тайных уровень Бытия, который навеки останется для нас, человеков, санкта санкторум, и далее в том же роде.

Что ж, попытка не нова: так делали, да еще как. Главная цель подобных конструктов нами была уже упомянута: убрать Бога из имманентности куда подальше, потому что в имманентности его по определению и так нет. А затем взять, например, и построить такой миленький «мостик» между предельной запредельностью и этим нашим вечным бардаком, вокруг «мостика» соорудить церковку, натыкать свечечек, накадить ладану, нарядить персонал в театральное тряпье и объявить «день открытых дверей» с хоровым пением и «раздачей слонов». Бизнес получается на века, поскольку «председателя правления» никто никогда не видел, не слышал и знает о Его существовании лишь по слухам.

Мы всерьез полагаем, что постулат о «трансцендентности», где изначальная «субъектность» якобы милостиво изволит пребывать, является одной из самых гибельных идей, которые когда-либо порождало человечество. Фашизм по сранению с этой идеей — просто детский лепет. Как мы смеем так говорить? А так и смеем, что идея «трансцендентности» означает для насильственно помещенной в «имманентность» человеческой души жирный кукиш с маслом. Если нет и не может быть по определению живого, реального контакта с Богом — значит, Бога для нас просто нет. А раз Бога нет, то — «все дозволено», и фашизму всех сортов дорожка надежно выстлана нежнейшим бархатом, не говоря уже о прочем гитлерюгенде с радужными флагами.

Весь моральный крах западной цивилизации (куда входит, скажем прямо, и Отечество наше) как раз и вызван был тем, что «трансцендентность» искали-искали, не нашли и плюнули. Не обнаружив в имманентности ничего, кроме свежеотрубленных голов, Французская Революция гордо заявила о том, что отсутствие Бога экспериментально доказано, и жить следует по-новому. Что было дальше — см. Википедию.

Но поистине самое печальное в идее «трансцендентности» есть то, что подарил ее миру именно тот народ, что вынужден был пережить самый жестокий на этой планете геноцид. Именно иудейский концепт «непостижимого Бога» был в итоге подхвачен и развит сперва недоброй памяти апостолом Павлом (который Савл, или Саул), а затем и прочими подобными саулами премногих национальностей. Мы не будем сейчас касаться истории иудеохристианской мысли; скажем лишь, что пресловутая индийская формула «То есть ты» в миллионы раз мудрее и плодотворнее для человеческого сердца. Почему ее неправильно перевели? Да все потому же.

Помни, читатель: где нет трансцендентности, нет и имманентности, а есть одно только одно вечное здесь, которое Бог. Просто помни об этом.

6. Не-точка воспринимает точку; точка воспринимается не-точкой.

Каким именно образом это происходит, мы будем исследовать позже. Пока нас интересуют вопросы динамики и статики, или активного и пассивного начал. Мир, как известно, не стоит на месте — его сущностной характеристикой является движение, переменчивость. Но откуда она берется, если «Всё» целостно и является по определению «Одним без второго»? Стало быть, в нем обязано наличествовать динамическое качество — активность.

«Естьность» сама по себе не может быть описана как активная, поскольку подразумевает, что феномен, который «есть», находится всегда строго «здесь». Выбор невелик: активным началом может быть одна лишь «воспринимаемость», или «субъектность», поскольку «акт восприятия» сам по себе есть действие — акт. Здесь мы подходим к одному крайне интересному вопросу, который был и остается весьма и весьма существенным для различных (прежде всего, метафизических) картин мира. Их немалое количество может быть разделено на две неравные подгруппы.

Первая, гораздо более многочисленная, считает, что условная «не-точка» проявляет собственную сознательную активность, т. е. «воспринимает» условную «точку». Вторая подгруппа, более скромная, полагает, что сознательную активность проявляет именно «точка», — в том, что она «воспринимается». Внимательный читатель наверняка уже догадывается, что речь идет о «мужском» и «женском» началах мироздания; подходящая терминология напрашивается сама. Мы не станем противоречить общему тренду и согласимся с тем, что «не-точка» может быть «мужским», а «точка» — «женским» началами (подчеркнем: исключительно в порядке гипотезы).

Из Википедии мы можем узнать, что сторонники «мужской» точки зрения придерживаются монотеистической идеи Бога-Творца, отдельного от Своего Творения, и сопутствующей этому положению дел «вертикали Творения». В свою очередь, сторонники «женской» теории приписывают творящую активность условному «бытию», «материи» или «энергии», а мужскому началу отводят пассивную роль «созерцателя», вследствие чего имеет место «горизонталь Творения». Дело могло бы представлять интерес разве что для историков религии, если бы не феноментальная, зачастую просто-таки патологическая агрессивность сторонников монотеизма.

Талибан и ИГИЛ по праву можно считать самыми парадоксальными явлениями 21-го века. Словно бы из учебника по истории Древнего мира выпрыгнули вдруг в мир фейсбука и смартфона орды вооруженных религиозных фанатиков, практически без боя захватывая огромные территории. Цель — ни много ни мало построить царство божие на Земле. Методы — убийство, насилие, страх. Программа — проста до истерики, словно сочинение ученика шестого класса. Миром правит Бог — единый и непостижимый. Человек — его раб. Бог правит миром через свои законы, которые следует соблюдать неукоснительно. Нарушение закона жестоко карается — как правило, сразу смертью. Кто живет согласно программе, обязан быть счастлив, кто в нее не верит — враг, и подлежит скорейшему уничтожению.

Ничего не напоминает? Ну, разумеется: исламизм в точности воспроизвел заветы библейский пророков. Отчего так вдруг вскипишилось человечество — ведь Библия по сей день самая издаваемая книга на планете? Ветхий Завет подробно, без умолчаний и многоточий, описывает чудовищные злодеяния, которым нет конца, — злодеяния во имя Единого Бога. Сегодня библейских пророков следовало бы судить в Гааге — за преступления против человечности. Христианство лишь ненадолго смягчило основной кровожадный тренд — но уже совсем скоро во имя Распятого с готовностью принялись снова распинать. Затем (на смену обескровленному римлянами иудаизму) явился ислам — в итоге две эти замечательные религии пролили за века столько крови, сколько вообще позволяли им тогдашние технические средства. Из бесконечного спектра религий и верований одно лишь только ближневосточное единобожие сумело последовательно запятнать себя подобным количеством зверств. Как же так вышло?

Примерно до середины первого тысячелетия до нашей эры миром «правили» боги. Далеко не все из них обладали покладистым нравом — были и такие, с которыми связываться без особой нужды и вовсе не рекомендовалось. Боги с переменным успехом заправляли земными и небесными делами, ссорились и мирились между собой, охотно отпускали людям блага в ответ на обильные, в том числе и человеческие, жертвы — одним словом, активно участвовали в бытии. Древние греки сформулировали основное различие между людьми и богами с предельной простотой и доходчивостью: боги бессмертны, люди — нет. В остальном же имела место одна сплошная бурлящая жизнью «горизонталь» — нечто вроде Одессы из рассказов Бабеля, где жить было довольно опасно, но интересно. А потом случилось «нечто», навсегда изменившее духовную историю рода людского.

Мы не знаем, что именно и почему случилось в умах приблизительно между 800 и 200 годами до н. э. Первооткрыватель этого явления Карл Ясперс назвал тот период «осевым временем» и писал о нем в своей капитальном труде «Смысл и назначение истории»:

«Новое <…> сводится к тому, что человек осознает бытие в целом, самого себя и свои границы. Перед ним открывается ужас мира и собственная беспомощность. Стоя над пропастью, он ставит радикальные вопросы, требует освобождения и спасения. <…> Сознание осознавало сознание, мышление делало своим объектом мышление. <…> Все это породило беспокойство и движение, граничащее с духовным хаосом. В эту эпоху были разработаны основные категории, которыми мы мыслим по сей день, заложены основы мировых религий, и сегодня определяющих жизнь людей. <…>. Началась борьба рациональности и рационально проверенного опыта против мифа (логоса против мифа), затем борьба за трансцендентного Бога, против демонов, которых нет, и вызванная этическим возмущением борьба против ложных образов Бога.»

От Египта до Индии человечество по-разному отреагировало на новый, небывалый дотоле вызов. В большинстве случаев все кончилось в итоге мягким откатом к обновленной «горизонтали» — лучший пример тому Индия и вся юго-восточная Азия. Но на Ближнем Востоке решение было принято принципиально иное — в пользу жесткой «вертикали» с трансцендентным Богом во главе. Его последствия мы и расхлебываем по сей день — поскольку «вертикаль» уже в зародыше своем была чрезвычайно шаткой.

Делая жесткую ставку на «трансцендентную» «не-точку», полностью отделенную от «точки», монотеисты проглядели, что «не-точка» сама по себе не имеет собственной, органично присущей ей «естьности». Если же сделать «не-точку» престолом всемогущего Бога-Творца, то Его заявленное всемогущесть придется бесконечно — и притом искусственно — доказывать. Так возник библейский Бог — ревнивый и гневный, жестокий до безумия в своих проявлениях и откровенно поощряющий жестокость своих ярых приверженцев.

Ни одно божество Древнего мира, включая самых властолюбивых вроде Зевса или Ваала, никогда не требовало от человека тотальной верности и покорности. Ни Зевс, ни Ваал, ни Осирис не объявляли себя «единственными и неповторимыми», посылая своих последователей на кровавый джихад против «неверных». Ни один из них не был богом-ревнивцем, готовым разразиться припадком убийственной паранойи всякий раз, когда человечье стадо под шумок примется кадить очередному «тельцу». Невозможно отрицать очевидное: Бог Библии крайне нуждался в верной и покорной пастве; более того: он буквально экзистенциально зависел от ее верности и покорности! По сути, этот Бог был чем-то вроде главаря уличной шпаны, вся власть которого держится лишь на лояльности банды, — как только пацаны перестанут оказывать лидеру уважуху, он сольется нах.

Фигура Христа как Бого-человека поначалу несколько сгладила конфликт: трансцендентная «не-точка» была помещена в плоть, в бытийность, в «естьность» — именно туда, где ей и надлежит быть по определению. «Слово стало плотью» — эта великая формула призвана была нести в мир абсолютно новый, исцеляющий смысл: прочь от кровожадности шаткой «вертикали», назад к «горизонтальному» обновлению. Отсюда — проповедь классических «горизонтальных» ценностей: любви, жертвенности, сострадания, отсюда — Нагорная проповедь, крестные муки и чудо Воскресения. Но чуда, увы, не случилось. Вместо него случилось — христианство.

Что же до чисто «горизонтальных,»«женских» религий — жизнерадостных или инфернальных, но всегда экстатичных, наподобие культов Диониса, Кибелы и им подобных, то всем они были хороши, да только скоро вымерли. Миролюбивое поклонение плодородной «естьности», лишенное устойчивой «вертикали», организованности и структуры, не выдержало конкуренции и было в конце концов выдавлено агрессивным «мужским» мэйнстримом на периферию, подчас в маргинальные сферы.

Нет, мы ни в коем случае не намерены проповедовать здесь некий род «неоязычества» — пустой забавы заскучавшего у компьютера жителя Западного полушария. Искусственное возрождение «мифологоческого сознания» годится лишь для ролевых игр в хоббитов, эльфов и орков — в духовном смысле это дохлый номер. Наша трудная задача — найти подлинное, живое «место встречи» с Богом — и пережить Его таким, каким Он на сей раз пожелает предстать.

В отношении же христианства заметим: в рамках учения о св. Троице отцы церкви (в частности, Дионисий Ареопагит) сделали невероятно много для того, чтобы уйти как можно дальше от классической «вертикали» иудаизма. Более того: единая и неделимая Троица выражает, с нашей точки зрения, саму сокровенную сущность того боговидения, которому следовало бы случиться и однажды восторжествовать на Западе. Но увы: отцов церкви невозможно сделать отвественными за то, что их «сыны и внуки» натворили за века, усадив Христа руководить земными паханами и их шоблами.

7. Не-точка видит точку.

«Способности предвидеть будущее бывает не так уж легко разглядеть в человеке: на первый взгляд, они бывают неярки и незаметны. Отношение к дару ясновидения всегда требует ясного сознания и такого же ясного понимания того, что даже самый светлый или даже «просветленный» человек может скорее иметь карьерные виды, нежели врожденную предрасположенность, а самый обыкновенный может иногда переживать мгновенные вспышки озарения».

Этот произвольный семантический конструкт мы создали для того, чтобы показать, насколько сильно представлены в языке когнитивные функции сознания в терминах перцептивных, т. е. функции физического зрения. Русские слова «видеть» и «ведать» родственны; санскритское слово «видья» переводится как «знание», или «мудрость». Практически все функции сознания могут быть описаны таким вот «оптическим» способом, и случайностью это быть никак не может. Да и что вообще есть сознание, как не умо-зрение — то есть, когда мы зрим умом?

С древних пор люди подметили, что сознание и зрение каким-то образом тесно связаны между собой, — доля слуха, обоняния и осязания в соотвествующем «словаре» несравнимо меньше. Мы можем «чуять» нечто, «не переносить на дух» кого-то, «прислушиваться» к чьему-либо мнению или «нащупывать» верное решение. Но только «ясный» ум позволит нам «увидеть четкую картину» происходящего в «свете» всех «выявленных» факторов.

Русский аналог слова «феномен» звучит как «явление» и отсылает нас к древней славянской «Яви» — миру дня и света, противопоставленного хтонической и темной «Нави». Украинское слово «наявнiсть» удивительно точно подходит к нашему определению «естьности»: «наявнiсть» это «наличие», это то, что «явно», «явственно», «проявлено», а банальная «заявка» означает по сути ни что иное, как желание сделать нечто «явным», «свершившимся» — изложенное (так уж повелось) в письменном виде. И, в конце концов, когда русский человек восклицает «ясный хрен!» или «ясен пень!», он имеет в виду завершившийся успехом когнитивный акт. Тот читатель, кто не понимает сих глубоких размышлений, просто «темен», а понимающий — «светлая головушка».

«Быть», таким образом, означает «быть видимым», «быть явным». Запомним эту важную формулировку, мы к ней еще неоднократно будем возвращаться.

Но откуда берется столь однозначная связка «сознания» и «зрения», «видения» и, в конечном итоге, «света»? На наш взляд, она коренится в самой природе сознания; именно ее, по всей видимости, имеет в виду наш Здравый Смысл, когда речет свой «Ясен пень!», соглашаясь поздним воскресным вечером с премудрыми гостями Владимира Рудольфовича Соловьева. Здесь не место никаких мистическим рассуждениям относительно «природы сознания», или пресловутой «природы ума». Упомянутая «природа» есть самое естественное, самое тривиальное базовое свойство сознания — подобно тому, как жар есть естественное свойство огня, явленное притом совершенно однозначным образом, — таким, что не заметить его при всем желании никак не получится.

Мистики говорят о «светоносной природе сознания», о «свете невечернем», «Фаворском свете» и прочих экстремальных оптических феноменах. Не станем спорить: возможно, при глубоких мистических погружениях, доступных лишь избранным, не исключено и нечто подобное. Однако та «светоносность», которую имеем в виду мы здесь, настолько очевидна без всякой мистики, что кроме как «Ясен пень!» сказать о ней вряд ли что-либо возможно. Более того: она настолько очевидна, что ее никак не получится специально «пережить». Мы вообще не обращаем на нее внимания, поскольку сам акт «обращения внимания» на что-либо и есть проявление той самой «светоносности».

Когда мы в исходном тезисе говорим о том, что «не-точка видит точку», то подразумеваем, что изначальная «сознательность», или «субъектность» проявляет себя в своей базовой, природной, естественной функции, которую невозможно как-то иначе специально охарактеризовать. Можно просто сказать: «Светоносность имеет место» или еще проще: «Свет горит» — притом никакого «источника» у этого «света» нет, равно как нет и «освещаемого» им объекта. Мистик со своей колокольни изрек бы: «Самосущный Свет едино сияет Себе Самому».

«Бог есть свет». Этот тезис уже добрых полтора тысячелетия будоражит умы. Древние отцы церкви, которые занимались еще своими прямыми обязанностями, а не многочисленными нуждами корпоративного хозяйства, разработали целое учение о том, что такое этот «свет» и как научиться его видеть. Были даже такие, кто утверждал: лишь опыт «света» позволяет человеку всерьез считать себя христианином. Еще сравнительно недавно «свет» видел Серафим Саровский — как там дела у его нынешних коллег, мы, признаться, не интересовались. В тибетском буддизме также можно найти соответствующие аналоги — поговаривают даже, что напосредственно после смерти человек ненадолго видит этот свет воочию — но затем его взор затуманивает привычная мгла, в которой он и так провел всю свою жизнь. Все это страшно интересно и увлекательно — особенно когда в ящике стола завалялась лишняя марочка кислоты.

Не станем здесь вдаваться в технические подробности — нас интересуют здесь подробности скорее теологического характера. Если «Бог есть свет» — можно ли Бога достичь упражнением или, прости господи, принятием должной химикалии? С самых дрених времен люди были увлечены этой стремной идеей — были разработаны сотни и тысячи «способов», несметные толпы «специалистов» этим способам учили. Прикол здесь очень простой: доводим себя до крайности, получаем некое ультимативное переживание, пляшем от восторга и говорим: вот оно! Потом напяливаем на себя какие-нибудь стильные ризы, отращиваем бороду подлиннее и смело идем заниматься бизнесом. Мы не хотим никого обманывать: мы видели Бога, мы пережили с несомненностью колоссальную истинность этого видения и с пути праведного нас теперь не сбить. Но где «истинность» — там неподалеку всегда водятся «неверные», усумнившиеся и прочая всякая нечисть. И если они, придурки, не пожелают влиться в наши стройные ряды, то при случае можно даже взяться за АКМ и ускорить их путешествие в ад, куда и без того лежит их, заблуждающихся, тернистый путь.

Давайте зададим крамолный вопрос: а нахрен нужен такой Бог, которого можно достичь упражнением, — усердно качая какую-нибудь душевную мышцу? Такому Богу следовало бы поклонятся разве что в фитнес-центре, а символом Его было бы нечто вроде излучающей свет гантели или штанги. Все дело, вся многовековая духовная зараза — в той самой коренной ошибке «трансцендентности», которую практически невозможно выковырять из умов. Вынесенный в «не-точку» Бог был торжественно объявлен «сокрытым», «непостижимым» — и баста. Но если очень-очень постараться, можно Его, впрочем, хотя бы одним глазком увидеть — такая вот незамысловатая философия «действия и результата». Ну, а кому пока не повезло — пусть старается дальше, молится, постится, медитирует, а еще лучше — пусть сразу отпишет все имущество сведущему человеку, который милостиво возьмет за ручку и отведет куда следует.

Бог не может быть сокрыт; сокрытый Бог — не Бог. Такова наша теология, от которой мы здесь ни на йоту не намерены отступать. Безмерность божественных качеств даже чисто теоретически, принципиально не допускает никакого «сокрытия», никакой ограниченности. Бог не фрайер, который будет непонятно зачем ныкаться от человека по углам, периодически спуская ему мутные директивы в письменном виде. Бог — прямо здесь! Он представлен как естественная, переживаемая всеми и всегда, без всяких молитв и медитаций, «светоносность» сознания и «естьность» феномена. Именно представлен, явлен — и эту явленность Бога переживает любой человек без исключения… даже Вы, читатель. Что Бог есть, ни сказать, ни познать невозможно — не потому, что Он «скрыт», а строго наоборот — именно потому, что Он явлен, проявлен как качества. За «проявленностью качеств» нет ничего и никого, кто бы их проявил — нет, нет и еще раз нет никакого «сокрытого первоисточника», который являет Себя как качества, но качествами не является. Бесконечное всемогущество Бога (есть такая теологическая фишка) состоит в том, что Он предстает в любой возможной форме, не будучи этой формой обусловлен, — то есть, как сама форма.

Любой «свет невечерний», снизошедший на счастливца после долгого и упорного сидения в пещере на хлебе и воде, полностью идентичен естественному, абсолютно профанному свойству сознания «видеть» или «сиять», о котором мы уже подробно написали. Любое ошеломляющее прозрение в «суть вещей», «Великую Пустоту» или «природу Будды» будет самой-пресамой тривиальнейшей «естьностью», свойственной каждому феномену, — хоть той же пресловутой бутылке пива. Проблема лишь в том, что и «светоносность», и «естьность» настолько элементарны, настолько обыденны и профанны, настолько проще любой концепции, что их как правило едва ли возможно заметить. Да и вообще: на кой ляд нужно то, что прямо перед носом? Гораздо увлекательнее стремиться в какие-нибудь неведомые дали или «выси», прилагать неистовые усилия — короче говоря, увлеченно «работать над собой», надеясь на пристойное вознаграждение. Но Бог действительно не фрайер: явив Себя настолько открыто, насколько это вообще возможно, Он не оплачивает никаких духовных трудов. Жаль, конечно, — но что тут поделаешь?

(Специально для читающих нас русско-тибетских буддистов сообщим: «ясность и пустота», о которых вам без конца и без толку талдычат ваши ламы, суть именно эти «светоносность» и «естьность», за которыми не нужно мотаться в Гималаи и просиживать задницу на бесконечных ретритах. А «просветление» как плод ваших благочестивых усилий вам ни хрена не светит — потому что Будда тоже не фрайер.)

8. Между точкой и не-точкой существует разница, или мера.

Мы настолько часто подчеркивали нераздельное единство Бога как «Всего» в его двух условных ипостасях «точки» и «не-точки», что впору сменить пластинку. При всех прочих аргументах несомненно то, что «точка» и «не-точка» никак не являются тем же самым. Они весьма и весьма различны; условная мера этой «разницы» как раз и представлена «светоносностью». Прежде, однако, чем говорить о «разнице», обратим внимание на понятие «меры», которое до сих пор нам еще не встречалось.

«Мерность» подразумевает «измеряемость», а «измеряемость» — ограниченное «нечто», что можно измерить (исчислить) в силу его ограниченности, или качества которого являются не свойствами, а величинами (параметрами). Без наличия «меры» и «мерности» принципиально невозможно представить себе разворачивание «Всего» в то, что мы условно называем «миром», или «вселенной», поскольку «Всё» состоит из конкретных (т. е. «исчислимых») единичных феноменов («чертей на кончике иглы», не к ночи будь помянуты).

Но откуда берется «разница», позволяющая, в свою очередь, говорить о «мерности»? Она берется… ниоткуда. На самом деле, никакой «разницы» нет и быть не может, — и, все–таки, она есть! Этот факт породил в восточной философии хорошо известное учение об «иллюзии» (майе), состоящее, если коротко, в том, что «все-что-есть» только кажется, а что «не-кажется», о том сказать ничего нельзя, хотя только оно одно и «есть». Противники этой древней и уважаемой доктрины приводят в качестве простейшего аргумента кирпич, упадающий на мудрую главу философа, который обязан счесть и его иллюзорным, если, конечно, успеет.

Дискуссии подобного рода нам, честно говоря, совершенно неинтересны. Факт того, что «разницы» нет и она есть, мы пока просто оставим как есть — в форме странного парадокса. Из этого парадокса мы попытаемся вывести не очередную восточную философию, а математичскую формулу. Это формула: n=n-1, где n — это в буквальном смысле «что угодно». Если, скажем, подставить 5, будет: 5=5-1. Математичка в шоке и готова немедленно заменить весьма сомнительное 5 на твердую «единицу». Она-то, конечно, права — а мы?

Мы говорим (рискуя никогда в жизни не сдать ЕГЭ): ни один феномен не может быть полностью тождественен сам себе. Таковой феномен был бы принципиально неспособен к изменению, а изменяемость (вариабельность) как раз и является наряду с неизменяемой «естьностью» основной характеристикой любого без исключения феномена. Ежели совсем просто: если n всегда было бы равно только n, никакое движение не было бы возможным. Но «все–таки она вертится!», как сказал когда-то Галилей, а современная физика добавила: во всей вселенной нет ничего такого, что бы хоть как-нибудь не «вертелось». Стало быть, «движение» идентично «разнице», а «разница» — «свету», или «сознанию», поскольку никакой иной «разницы» между «точкой» и «не-точкой» нет.

Есть старинная буддийская загадка: «Флаг колышется на ветру. Что движется: ветер или флаг?» Ответ: «Движется сознание». Несомненно буддисты имели при этом в виду нечто свое, родное-буддийское, но принцип понятен. «Разницей» (которой на самом деле нет) между «точкой» и «не точкой» является «воспринимаемость», «видимость», «сознание», «светоносность» или просто «свет». Совсем скоро мы попытаемся понять, как этот принцип реализуется что называется «на практике». Но прежде: Свет есть мера. Этот принцип нам предстоит очень хорошо уяснить, прежде чем мы перейдем к дальнейшим рассуждениям.

Для того, чтобы рассказать хорошую историю, нужно придумать хороший конфликт. Чтобы что-либо пришло в движение, необходимо некое противоречие, некая «нестыковка» — это прекрасно описано, в частности, в законах термодинамики. Если вселенная началась Большим Взрывом, необходимо было возникновение «взрывной ситуации». Короче говоря, сущностно необходимо, чтобы n было равно n-1. Здесь мы подходим к очень важной теме, понять которую означает понять очень многое, если не почти все.

Нет в мире покоя, нет в мире мира — не было, нет и не будет вовеки. Нет и не может быть длительного мира и покоя в человеческой душе — всегда что-то мешает. Это «что-то» испокон веку было предметом пристального рассмотрения и философии, и мистики — строго говоря, ничем иным они вообще не занимались. Чтобы понять мир, нужно было найти и объяснить причину зла — коренной, принципиальной «неполадки» в мироздании. Библейские мыслители ввели понятие «первородного греха»; христиане дополнили сию оригинальную идею нескончаемыми «происками дьявола». Восточные философии учили об «омраченностях», которые возникают по причине «иллюзии», туманящей ум. Знаменитый философ Карл Маркс и вовсе свел всю тему к конфликту между богатыми и бедными, послав к черту и восток, и запад.

Все упомянутые труженики мозга в своих выкладках вполне могли быть абсолютно правы — почему нет? Но, как известно, любая теория проверяется практикой. С Карлом Марксом история уже разобралась: его решение проблемы чревато такой кровью, что лучше уж как-нибудь по-старинке, но без всего этого. Что до «первородного греха» и иже с ним, то любой честный христианин как минимум раз в жизни должен себе признаться: уж если и есть на свете поистине неодолимая сила, так это как раз диавол, от которого как ни крути, а все равно не отвертишься. Восток, как известно, «дело тонкое», но и там все, в сущности, понятно: кто по восточному рецепту всерьез пытался «успокоить ум», должен был с неизбежностью понять, что дело это гиблое, и лучше не затеваться.

Почему так? Почему нельзя, в конце концов, просто сесть — и бухнуться уже в нирвану? Да потому, что сам принцип существования есть принцип противоречия, движения и конфликта. Принципиальное, изначальное несовпадение единых и неделимых «точки» и «не-точки» есть изначальный конфликт, на котором зиждется мир. Из этого изначального (если угодно, «первородного») конфликта возникают все иные — вплоть до кухонных разборок. Строго говоря, конфликт всегда один — но на разных уровнях и в разных ситуациях он приобретает различные формы и модификации. «Убрать» этот «первородный конфликт» невозможно — потому что некому. Даже сам Бог не в силах этого сделать, поскольку Бог и есть «первородный конфликт» — или «первородный конфликт» есть в Боге. Притом Богу он совершенно не мешает, наоборот: лишь с его помощью становится возможным то, что мы условно назовем «творением», или «реализацией».

Однако подлинный парадокс состоит в том, что никакого конфликта на самом деле нет. «Не-точка» и «точка» никогда не ссорились между собой; сама мерная «разница» между ними — иллюзорность и кажимость. Эта проблема волновала философские умы. Некоторые говорили: чтобы позволить случиться творению, Бог разделился в Себе на Бога и Не-Бога. Бог-Который-Бог ушел в «трансцендентность», а «Бог-Который-Не-Бог» стал «имманентностью», т. е. миром. Говаривали также, что «имманентность» — это феномен, а «трансцендентность» — непостижимая, едива ли не божественная сущность феномена, ноумен. Впрочем, чего только не болтали…

Прозрение в то, что «первородный конфликт» во всех его недобрых формах видится, но его нет, есть одно из тех сущностных прозрений, которые действительно можно назвать «духовными». Именно здесь скрыт единый, универсальный источник исцеления каждой отдельно взятой души от любого «греха». Вина оборачивается невинностью — и не потому, что она мучительно «искуплена», а потому, что невинность — ее обратная сторона. Авгиевы конюшни человеческой души не расчистить никому вовек — но никакие тонны навоза ничего не могут поделать с той сияющей чистотой, которой светится вот это самое смрадное дерьмо.

Потому что Бог есть и то, и другое.

9. Разница проявляется в форме прямой.

«Позвольте представиться: меня зовут Здравый Смысл, и я являюсь подлинным автором этой замечательной книги. Когда-то очень давно меня звали просто Вовочкой и рассказывали обо мне всевозможные неприятные истории. Некоторые из них, признаюсь, были сущей правдой — не стоит сейчас о них вспоминать. Очень уж натерпелись от меня наши школьные учителя, а в особенности — учительница геометрии. От нее, впрочем, я тоже ни разу не слыхал доброго слова: то «Вовочка, выйди!», то «садись, два», а то и… ладно. Но однажды Мариванна просто не нашлась, что ответить. Это случилось тогда, когда я в ответ на очередную ее тираду попросил добрейшую геометричку… посмотреть на прямую с торца».

Молчи, самозванец! Уж мы-то знаем, что случилось с заслуженным педагогом после твоей злополучной выходки. Российское посольство, между прочим, уже с ног сбилось искать ее в горах Тибета, где мадам затерялась без следа еще в ранних 2000-х; подозреваем, что она там до сих пор пытается сделать то, что ты ей, негодяй, насоветовал, лишив школу исключительно ценного кадра. Что же до нас, то мы умом тверды пока достаточно и готовы сейчас сделать именно это… Мы будем смотреть на прямую с торца.

Что мы увидим? Точку!

Некоторые считают, что прямая есть в сущности вытянутая в длину точка. Другие говорят, что прямая является бесконечным количеством точек. Как бы то ни было, сечением (или диаметром) прямой будет девственно чистая одномерность, представленная просто точкой. Прямая бесконечна, факт. Однако факт самой возможности существования прямой предполагает также существование условных точек А1 и А2, расположенных где-то у «начала» и у «конца» прямой. Это расклад, разумеется, мета-физический, сиречь умозрительный; с точки зрения школьной программы он вряд ли актуален.

Тем не менее, продолжим: посколько одно-мерность прямой нигде не нарушена (а нарушить ее нечему), точки А1 и А2 полностью совпадают, т. е. находятся строго в одном и том же месте. При этом они расположены на бесконечном удалении друг от друга. Стоит ли говорить, что А1 — это «не-точка», а А2 — «точка», и все формальности, о которых мы прежде долго говорили, полностью соблюдены.

Разница есть — и разницы нет!

При этом у прямой есть также и «мерность». Ее длина равна бесконечности. В случае «точки» мы имели — строго по учебнику — площадь, равную нулю, что на русский язык переводится как «отсутствие площади вообще». «Бесконечность» неопровержимо больше нуля; таким образом, мы имеем не только ярковыраженную «разницу», но и нечто, что теоретически можно измерить. А это уже — начало пространства. В случае «точки» никакого «пространства» не было и в помине — иначе говоря, оно было «равно нулю». В случае с прямой «пространство» уже есть — на него указывает возможность «измерить» длину прямой бесконечно длинной линейкой.

Возвращаясь к форму n=n-1, следовало бы теоретически заменить 1 знаком «бесконечность»; мы не станем этого делать только потому, что математическая величина этой «бесконечности» равна точке, то есть единице. Вывод напрашивается сам собой: любая бесконечность равна единице, любое «Всё» неопровержимо едино.

Почему мы вдруг ни с того ни с сего перескочили с речей о высоком на школьную геометрию? Да потому, что никакая она не «школьная». Происхождение науки вообще никак не связано с «развитием общественных отношений» или пресловутым «прогрессом». Строители Стоухэнджа не ведали никакого «прогресса» вообще — их жизнь была примитивной донельзя. Откуда в этой жизни появились вдруг точнейшие астрономические знания и на кой ляд сдалась «дикарям» каменная громадина?

Признаемся: ответ нам неизвестен. Что нам, однако, доподлинно известно, так это то, что с помощью научных знаний древний человек пытался выразить, или точнее «ухватить», зафиксировать знания метафизические. Изобретатель «штанов» Пифагор был философом и мистиком, много лет обучавшимся у египетских жрецов. С помощью геометрических фигур он пытался понять, как функционирует Мироздание. Пифагор — да и не только он — был уверен, что любое «высшее» находит свое непосредственное отражение в «низшем» — нужно только это «низшее» хорошенько изучить на предмет наличия отражения. На противоположном конце света, в Индии, мистики чертили мандалы и янтры — реальные, на их взгляд, земные «отражения» тех заоблачных сфер, которые сами по себе чужды любой форме. Что такое геометрия на самом деле, зачем она вообще (как и математика) изначально была нужна, человечество давным-давно позабыло.

Позабыло — а жаль! Любая метафизика опирается на язык — отсюда попытки объявить тот или иной язык священным, «языком богов». Не будем касаться этой скользкой темы — пускай себе Иегова говорит на иврите, а Вишну — на санскрите, это их личное дело. Но суть в том, что язык (или уж скорее символика) точных наук — универсальна и в переводах не нуждается. Можно как угодно толковать символику пятиугольной или шестиугольной звезды (пентраграммы и секстаграммы) — количество углов у них от этого ни прибавится, ни убавится. Наша гипотеза состоит в том, что геометрические фигуры сами по себе являются непосредственным графическим выражением метафизических понятий. Не их ученые интерпретации, а фигуры как таковые. Треугольник не означает то-то и то-то, а именно есть то-то и то-то — вот по такому примерно принципу. Разумеется, это всего лишь модель — но нам она кажется весьма и весьма перспективной.

10. Разница реализуется как вибрация перманентной экспансии и энтропии.

Может ли существовать феномен, не претерпевающий никаких изменений, т. е. полностью лишенный движения? Нет, не может, — это было насколько возможно доказано выше. Но как же быть с прямой? Какие изменения она может «претерпевать»? Правильно: удлиняться. Довод здесь очень прост: между условными А1 и А2 всегда есть возможность поместить точку, максимально удаленную от А1. Но подобная точка Аn никогда не сможет совпасть с А2, поскольку «место занято». Это означает: на отрезке между Аn и А2, где положение Аn однозначно мерно (конкретно, математически исчислимо), должна перманентно поддерживаться бесконечность, полностью идентичная бесконечности между условными А1 и А2. Подобное достижимо лишь через постоянное удлинение прямой: ведь если Аn максимально удалена от А1, то она также максимально приближена к А2. Однако априорная бесконечность прямой не допускает никаких таких «маленьких зазорчиков», какой мог бы теоретически возникнуть между Аn и А2 в случае, если бы длина прямой действительно оставалась неизменной. Это аргумент номер один — чисто геометрический.

Аргумент номер два: наша прямая есть не только «свет», но и сам принцип движения («разница»), заложенный изначально между «не-точкой» и «точкой». Впрочем, это должно быть уже ясно; существенный вопрос в другом: имеет ли здесь место экспансия или энтропия? Или иначе: можно ли измерить скорость удлинения прямой?

Конечно, можно. В нашей модели она будет равняться… скорости света!

Потому что ничем иным, кроме условного «луча света» наша прямая не является.

Все происходящее в рамках данной модели может быть более или менее корректно интерпретировано согласно формуле Эйнштейна E=mc2, где m — это любая возможная масса точки, потенциальное наличие которой обусловлено ее неопроворжимой «естьностью». Хотя формально масса самой точки равна, как мы понимаем, нулю, ее «естьность» предполагает все же, что таковая масса должна находится в точке как минимум в форме определенной потенции, т. е. — однозначно быть, ибо «естьность» означает, что некое «нечто» есть. Наиболее подходящим определением здесь видится физическое понятие «частица» — то есть, минимально возможная единица условной «материи». Теперь рискнем и назовем «не-точку» точно такой же частицей условной «антиматерии». Предположим, что обе частицы имеют одинаковые массы покоя. Если их аннигилировать («столкнуть», т. е. поместить в одно и то же место, где они у нас уже и так находятся), они превратятся в фотоны с определенной энергией строго по эйнштейновской формуле. Как говорится: «И стал свет».

Эквивалентность энергии и массы, которую доказал Эйнштейн, совершив тем самым невиданную дотоле революцию в науке, имеет не только чисто физический, но и мета-физический аспект. Ведь речь, в сущности, идет ни о чем ином, как об эквивалентности «материи» и «сознания», каковая, к тому же, может быть еще и описана формулой. Мы бесспорно отдаем себе отчет в том, что наши выкладки здесь — крайне спорны. Однако сам Эйнштейн говорил: «Из специальной теории относительности следовало, что масса и энергия — разные проявления одной вещи». Эта одна вещь и есть, собственно, единственный предмет нашего исследования — хорошо знакомое и уже успевшее нам полюбиться «Всё», или — Бог.

Как минимум здесь религиозному читателю положено было бы наконец возмутиться. Скрепя сердце и многократно осеняя себя крестным знамением, он кое–как терпел еще наши теологические экзерсисы, но даже ангельскому терпению рано или поздно приходит конец. Познать Бога научным методом, описать его формулой — нет уж, увольте. Это та невозможная крайность, решиться на которую ни при каких обстоятельствах нельзя. А почему, собственно?

Если Одно Единое проявляется себя как «Всё», то в каждой мельчайшей частности «Всего» оно с необходимостью будет оставаться самим собой и выражает самое себя. Законы физики, химии, биологии или грамматики никак не могут быть исключением. Проблема лишь в том, что физики, химики, биологи и грамматисты почему-то лишают себя удовольствия воспользоваться наряду с их привычными методами и подходами подходами и методами из области метафизики. Разделение труда: Богом у нас заведуют попы, а наукой — ученые, и встретиться они готовы разве что в доброй русской баньке, где под закусочку обсуждают как правило биржевые котировки. Ну да Бог с ними со всеми.

Однако продолжим. В качестве иллюстрации нам хотелось бы процитировать интернет, поскольку Вячеслав Голованов, автор сайта www.habr.com, наилучшим образом срезюмировал для нас с вами весьма сложный научный материал: «Создание пар частиц из материи/антиматерии из чистой энергии — реакция полностью обратимая, ведь материя и антиматерия могут аннигилировать, породив чистую энергию. Этот процесс сотворения и аннигиляции подчиняется уравнению E = mc2 и является единственным известным способом создания и уничтожения материи и антиматерии».

Аннигиляция частицы и античастицы, т. е. «точки» и «не-точки» с нашей точки зрения вполне может быть эквивалентна Большому Взрыву (помните, мы задавали вопрос: «Что взорвалось?»). Биг Бэнг порождает энергию, а энергия, по формуле Эйнштейна, в свою очередь, порождает массу. Стало быть, имеет место один бесконечный процесс экспансии/энтропии или творения/разрушения, происходящий в одном и том же месте, — в одномерном пространстве условной «прямой», иное название для которой — «Всё», или «здесь».

Наше «Всё» без конца то возникает, то разрушается, то возникает, то разрушается — при этом ему самому, что называется, «как с гуся вода» или, выражаясь мета-физически, «одно-хренственно», ибо Одно по определению не может стать ничем «другим». При этом оно что называется быстро-быстро «мерцает», переживая бесконечную смену фаз творения и разрушения. Это «мерцание» есть ни что иное как вибрация — смена условных фаз «плюс» и «минус». «Всё» не статично — оно вибрирует, и можно даже предположить, что эта вибрация проявляется в фазах то удлинения, то схлопывания нашей «прямой» в точку. Проще всего было бы представить себе фонарик, который то включается, то выключается, — притом без конца и невероятно быстро. Бог как фонарик — а почему бы и нет?

Это физическое явление также хорошо знакомо нам по кинопроектору. В то время, как игра света и тени разворачивает на экране всевозможные истории (их все можно по сути свести к историям о жизни и смерти, экспансии и энтропии), «за кадром» имеет место лишь мерцание света, который эти истории «создает» или «рассказывает», — не имея к ним, впрочем, ровным счетом никакого отношения. Люди, вдохновленные различными спиритуальными идеями, видят в этой метафоре нечто вроде «бессмертия души» и радуются, полагая себя, разумеется, «светом», который никогда не перестанет сиять, — «чистым Сознанием» или еще чем-то в этом роде.

Г-н Здравый Смысл, которого мы специально пригласили поучаствовать в дебатах, придерживается, однако, иного мнения. Он полагает, что Свет столь же далек от любых человеческих помыслов и чаяний, сколь далека от них электрическая розетка с переменным током, а для того, чтобы стать розеткой, надо как минимум перестать быть человеком. Кто прав? Этот философский вопрос мы лучше оставим открытым.

В завершение темы Здравый Смысл любезно пожелал сообщить нам следующее: «Если Вам очень-очень хочется считать себя или даже быть чем-то наподобие того, что было описано выше, Вам настоятельно рекомендуется для начала подробно выяснить, чем Вас так не устраивает то, что Вы есть сейчас или чем Вы себя сейчас считаете».

Это замечание нашего ученого друга мы также оставляем без комментария.

11. Вибрирующая разница проявляется как энергия желания.

Магнит притягивает железные опилки. Но делает он это не потому, что чего-то от опилок «хочет», — как говорится, упаси нас Бог от подобных магнитов! Теперь представим себе, что наш магнит — это такой увесистый «кусок сознания». В таком случае его свойство притягивать металл будет уже чем-то вроде сознательной интенции, или желания. В данной теории мы исходим из того, что «материя» и «сознание» неразрывно, неделимо и несомненно едины, — это наша важнейшая аксиома. Верна она или нет, — не нам решать, да и вряд ли можно представить себе некую инстанцию, способную в подобных вопросах однозначно что-либо «решить». Просто остановимся на этой рабочей гипотезе — и пойдем себе мыслить дальше.

Единство «материи» и «сознания», однако, никоим образом не означает, что магнит действительно способен воспылать страстью к опилкам, — и с холодным презрением отнестись, скажем, к яблочному огрызку. Это невозможно по той простой причине, что «сознательная компонента» в магните никоим образом не выделена и не структурирована, — т. е. отсутствует структура, приспособленная для таких вот целей. Подобная структура оформляется лишь с появлением органической материи — об этом мы еще будем говорить подробно. В магните же «сознание» как бы «растворено» в твердом веществе — примерно так, как сахар растворен в чае (сравнение крайне неуклюже и криволапо, но у нас тут не литературный конкурс). Это означает, что «магнетизм» магнита является не только чисто физическим феноменом, но также и некоей «сознательной интенцией», полностью идентичной своему физическому аналогу.

Эта интенция не обладает никакими «психическими» качествами — она реализует себя исключительно как сила притяжения, подчиненная всем без исключения прописанным в учебнике принципам. И, тем не менее, — эта сила сознательна, или же — это «сила сознания». С этой точки зрения действительно можно сказать: магнит желает притягивать железки, поскольку «желать» — это его природа, сущностное физическое свойство.

Вывод из этого мы делаем следующий: любое возможное движение (а не-движения не существует, поскольку покой — одна из фаз движения по Эйнштейну) является выражением интенции «сознания», имеющей признаки мотивации, т. е. воли или желания.

Преимущественно в монотеистических, «мужских» религиях существует распространенный догмат о «воле Божьей». Вначале Бог Своей волей создает этот мир, а затем — Библия подробнейшим образом об этом рассказывает — без конца чего-то хочет от людей. Происходит это примерно как в школе: все, что «в кайф», — грех, а все, что «в лом», высечено на хорошо известных скрижалях. Прогуливать уроки, подкладывать товарищу под задницу канцелярскую кнопку и предлагать учителям «посмотреть на прямую с торца» — нехорошо, и воле Божьей противно. Зубрить, ходить строем и смотреть строго туда, куда положено, — хорошо и богоприятно. С вещами метафизическими сие курьезное положение дел, разумеется, никоим образом не связано и относится лишь к унылому своду социальных норм и правил, которые граждане только спят и видят, как бы поскорее нарушить.

Тем не менее, вседовлеющая Воля (мы, во избежания ненужного ницшеанства, будем называть ее Желанием) во вселенной несомненно присутствует. Она есть то, что есть и причина всякого движения, и его сущность, — никоим образом притом не отделенная от «материи» с ее физическими, химическими и еще Бог весть какими законами. Все, что происходит, происходит в полном согласии с желанием того, чтобы именно это происходило — притом именно так, как оно происходит.

По сути, предмет «желания» только один: чтобы было «то-что-есть», где «то-что-есть» — это также и его единственный объект. Можно выразиться и по-другому: «желание» состоит в том, чтобы любая «естьность» обрела свое «то-что-есть», то бишь, конкретный феномен. Если взглянуть с этой точки зрения на нашу концепцию, можно увидеть, что «желание» имеет энергетическую природу и проявлено как энергия, или «энергия желания». В противовес «мужскому» монотеизму, «женские» религиозные учения приписывают именно «энергии желания» роль Творца, или «творящей субстанции» вселенной, исключая доминантную, требовательную и капризную «вертикаль».

Рассмотрим тему повнимательнее — хорошенько вспомнив все изученное до сих пор. «Не-точка смотрит на точку» и «желает, чтобы точка была». «Была» означает: имела «естьность» и как следствие — имела материальность, наполнилась субстанцией. Таким образом, мы можем уподобить «точку» пустой (полой изнутри) утробе, в которой созревает плод (нечто не-пустое, субстанциональное). Условный «плод» этот может быть «зачат» только тогда, когда имеет место «взгляд» «не-точки» — взгляд, исполненный желания, или — поток света. Теперь поразмыслим вот над чем: «то-что-смотрит» не имеет никакой собственной «естьности», будучи «не-точкой». Таким образом, то, что не-суще, «оплодотворяет» сущее, делая это в самом буквальном смысле непорочно. Акафист Пресвятой Богородице формулирует этот тезис очень простым и поразительным по мистической глубине рефреном, который в тексте повторен многократно, как мантра: «Радуйся, невесто неневестная!»

Что такое «невеста неневестная»? Это Мать, зачавшая без Отца, без «трансцендентности», ибо «трансцендентности» не существует. Свет «не-точки» никоим образом не отделим от «естьности точки» в безвременном «здесь»; нет и не может быть никакого «второго». Но поскольку (повторимся еще раз) «естьностью» и, следовательно, сущностью обладает только «точка», «не-точка» может быть лишь ее функцией, или качеством. Это ФАЛЛОС БОГОРОДИЦЫ, которым Она оплодотворяет Сама Себя. Да: мы действительно полностью сейчас открываем карты и говорим с предельной откровенностью: БОГ ЕСТЬ ЖЕНЩИНА, или иначе: Бог есть женщина, которая зачинает сама от себя, явив часть себя как мужчину.

Кстати, прежде всего русские метафизики развивали в Новейшее время идеи и Вечной Женственности, и Женственности в Боге. Блок, Соловьев, Мережковский, Розанов, отец Сергей Булгаков — все звучные, яркие имена. Им на смену явились такие ясновидцы как Даниил Андреев и ушедший совсем недавно Юрий Мамлеев. Именно Мамлееву, например, мы обязаны образом России Вечной, о которой кто-то в интернете сказал: «Сталин не сделал ее хуже, Путин не сделает ее лучше». Глубокая мысль — и великая идея. Однако философы опасались идти далее образа «женственности в Боге». Отцу Небесному положено было быть непременно мужского пола — по крайне мере, в рамках земного, человеческого разумения. Многие, очень многие — например, Владимир Соловьев с его Софией — приближались вплотную к опасной грани, но все же вовремя отступали — почему?

Причина — в западном гендерном императиве, засевшем глубоко в коллективном бессознательном. Суть, если коротко, в том, что миром уже давным-давно правят женщины, а патриархат остался в далеком прошлом. (Кому интересно, может обратиться к работам замечательного русского мыслителя Евгения Головина — в частности, к его лекции «Матриархат».) Но слабый пол слишком умен, чтобы выставлять свою власть и силу напоказ; только глупые феминистки всерьез борются с мужиками за право на собственный, автономный и незалэжный х-й. Де-факто же дело обстоит так, что упомянутый орган и прочие формальные признаки своей власти и силы имеют мужчины — всё, кроме реальной власти и реальной силы. Потому же сохранилась и социально конформная гендерная идентификация Бога: мужик! В Юго-Восточной Азии таким фрейдизмом испокон веку никто не страдает — но, как говорится, именно там, где не надо, «Росiя це Европа».

Это также не андрогинность Творца, весьма популярная в многочисленных религиозных системах от гностиков до кашмирского шиваизма. «Фаллос Богородицы», извините за прямоту, не растет у нее между ног, как хотелось бы видеть авторам рукописей из Наг-Хаммади или создателям образа, известного как Ардханаришвари. Этот «фаллос» — зеркало сознания, в котором Мать замечает Свое отражение и восклицает: «Это я!» Из «Это я» в пустой дотоле «естьности» Утробы возникает Плод — Логос, или Сын, который в некоторых системах еще называется «первое Я».

Мы об этом еще предметно поговорим в свое время; сейчас же сделаем короткое, почти юридическое отступление для тех, кому написанное может показаться кощунством. Мы ни в коей мере не пытаемся выдавать нашу точку зрения за интерпретацию христианского учения! Нашей точкой отсчета скорее уж является Трика — учение Кашмирского Шиваизма и ряд других, близких учений, которые мы здесь интерпретируем весьма произвольным образом (пусть кашмирские шиваисты на нас тоже не сердятся). Параллели с христианством, конечно, неслучайны — но что поделаешь, если они имеются в избытке. Христианскую терминологию мы используем для облегчения понимания, ибо твердо убеждены, что запутанный иноязычный лексикон делу никак не помогает, но запутывает еще больше. Но довольно об этом: нам уже потихоньку начинают мерещиться мрачные «застенки путинского режима», где стенают оскорбители чувств верующих и несчастные вагинальные повстанки, — прочь, тени!

Поговорим о вещах отвлеченных. Людей, мало интересующихся историей религий и трудной судьбой российских либералов, могут здесь заинтересовать два совершенно иных вопроса. Вопрос первый: может ли «энергия желания» иметь свой субъект? Да, мы говорили, что «сознательность» равна «субъектности», факт. И да, мы склонны согласиться с идеей о том, что «субъектность» может рано или поздно в ходе реализации проявиться как «субъект». Более того: спустя некоторое время мы примемся описывать такие фазы реализации, где этот «субъект» способен станет обрести и форму, и даже имя. Только напрасно дорогой читатель будет надеяться на то, что носитель этой формы и этого имени воссядет на облаках и примется заправлять нашими земными делами, — примерно так же бездарно, как это делает гипотетическое «мировое правительство».

Этот «субъект» станет Вами, дорогой читатель. Вы есть Фаллос Богородицы — реализованная «не-точка», ставшая субъектом «субъектность». Вы существуете на свете только лишь для того, чтобы им быть — и одним лишь свои присутствием на Земле «оплодотворять» Бытие. Даже если Вы при этом валяетесь в стельку пьяный.

Вопрос второй: если «воля», или «желание» абсолютно тотальны и не проиворечат ничему из того, что происходит, означает ли это, что все происходящее раз и навсегда предрешено, а пресловутая «свобода выбора» — фейк? Другой вариант вопроса, уже в религиозном ключе: неужели именно Бог уронил этот утюг мне на ногу?

Любое «да» и любое «нет» в качестве ответа мы считаем некорректными, поскольку некорректно поставлен сам вопрос. Метафизическое «желание» не означает «желания» чего-то иного, кроме того, что есть. Существует довольно радикальное высказывание: «Бытие бесчеловечно». Это, бесспорно, плохая новость для всех, кто верует в катехизисы, — хоть западные, хоть восточные. Но все отнюдь не так уж плохо.

Дело в том, что «абсолютному желанию» полностью чужда любая фрустрация. Оно удовлетворяется всегда, ибо желает только того, чтобы было то, что есть. С этой точки зрения имеет место один лишь нескончаемый поток удовлетворения, или попросту блаженства. Между «не-точкой» и «точкой» происходит один бесконечный акт зачатия — то есть, попросту секс, или уж скорее один сплошной нескончаемый оргазм. Бытие оргазмирует, содрогаясь в запредельном экстазе, — эти конвульсии божественного оргазма проявляются в форме вибраций, с которых начинается вся последующая «развертка бытия». С помощью зеркала сознания Богородица вечно удовлетворяет Сама Себя — оставаясь при этом не только чистой, но не покидая также области абсолютного покоя, ибо «естьность» пуста и не может быть затронута никакими энергетическими всплесками.

Обычно человеку в нечто подобное поверить трудно: достаточно сначала взглянуть в зеркало, потом — в окно, а после — в телевизор. Тем не менее, именно так все и происходит в действительности (конечно, как мы ее, «действительность», видим с нашей собственной скромной колокольни). Но внимание: вышесказанное отнюдь не означает, что в некоем «мире горнем» есть такой офигенный кайф, ради которого не пожалеешь и мать родную. Мы, люди, как правило слишком грубы и банальны: все на свете мы желаем тотчас оприходовать, порезать на порционные куски и сожрать. Поэтому и на духовной стезе мы обычно ищем привычной жрачки — неудивительно, что мы ее там также и находим. Нам невдомек, что сам этот поиск и сам этот принцип суть проявления того «блаженства», о котором только что шла речь.

В системе под названием «человек» «не-точка» и «точка» разворачиваются соответственно в «тело» и «сознание», взаимодействие которых обусловлено всегда одним и тем же — энергией желания. Вначале формируется кровеносная система, затем — лимбическая с ее симпатическим и парасимпатическим модусами. Дальнейшая фаза «развертки» — «дофаминовая петля», обеспечивающая нам (хоть мы того как правило и не замечаем) перманентный кайф. Некоторые даже говорят о некоем специальном «веществе» гормональной природы, нам этот кайф обеспечивающем, — в ходу сейчас модное словечко «адренохром». Исследование данной темы выходит за рамки наших скромных изысканий; скажем лишь кратко, что тот, кто распознал, как функционирует в нем «дофаминовая петля» и сделал правильные выводы, будет счастлив по гроб жизни и умрет улыбаясь.

12. В потоке энергии желания порождение/поглощению эквивалентны питанию.

Что такое «питание» — в нашем обычном, земном, мирском смысле этого слова? Это превращение массы в энергию. Будь эта масса жирным стейком или веганским смузи, ее судьба — превратиться в калории, в энергию. Ничего не напоминает? Например, E=mc2? Точно так и есть — только кушаем мы не со скоростью света и перевариваем подчас тоже не очень — в зависимости от того, что именно было съедено. Но на нашем макроуровне по-другому, слава Богу, и не требуется — даже от самого Эйнштейна.

На микроуровне (или уж, точнее, на уровне мета-физическом) дела обстоят приблизительно так же — только скорость света задает метафизическому «обеду» изрядные темпы. Так чем же у нас «питается» Бытие? Его «меню», как можно догадаться, определяется «желанием», — то бишь, Бытие себе практически ни в чем не отказывает и всегда «ест» что хочет. Старина Эйнштейн разъяснил нам все предметно относительно возникновения и аннигиляции: из энергии мы получаем массу, из массы — энергию.

Поскольку энергия у нас здесь не простая, а «энергия желания», и единственное желание ее содержится в том, чтобы «естьность» наполнилась содержанием, то вывод: «энергия желания» «желает» создать массу. То есть, феномен. Собственно говоря (и в полном согласии с создателем теории относительности), энергия в сущности и есть масса, т. е. наше метафизическое «желание» удовлетворяется в тот самый момент, когда «естьность» наполняется «феноменальностью». Как только феномен есть, желание тотчас угасает, и наступает удовлетворение (т. е. феномен «бытует» в форме удовлетворенного желания). Но что происходит с удовлетворенным желанием? Его больше нет, оно исчезло — но феномен-то остался!

На нашем черепашьем макроуровне это выглядит именно так, в духе незабвенного Екклезиаста: все, что было однажды создано, будет медленно, но верно распадаться, покуда не распадется совсем и не превратится в «небытие», — или скорее уж в чистую энергию. На мета-физическом уровне, где все происходит со скоростью света, фазы творения и разрушения («мерцание», или «конвульсии космического оргазма») чередуются так быстро, что «непрерывное бытие» феномена с точки зрения макроуровня вроде бы как даже и несомненно. (Буддисты, кстати, потратили много времени, доказывая, что «бытие» любого феномена состоит из мельчайших промежутков времени, в ходе которых он претерпевает такие же мельчайшие изменения. Притом из этой теории следовало, что с каждым из этих мельчайших мгновений феномен не только изменяется навеки, но и превращается по сути уже в другой феномен).

Так что там было насчет поесть?

Просим к столу! «Всё» есть пища. Как вам такой поворот руля? Несомненно: любая масса существует по сути лишь для того, чтобы однажды превратиться в энергию, ибо без энергии все «бытие» немедленно встанет, как трамвай, у которого внезапно вырубило ток. Поскольку сие никак не возможно, наш «трамвай» необходимо постоянно «питать». А если представить себе, что кроме «трамвая» и проводов на белом свете вообще ничего нет? Необходимо нечто вроде «вечного двигателя», который, говорят, невозможен из–за дополнительных расходов энергии на трение и прочее. В макромире это действительно так (точнее, кажется, что так). Поскольку: откуда берется вся совокупность энергии для пропитания всех «трамваев», когда-либо бороздивших просторы этой вселенной?

У Бога нет для нас собственной отдельной электростанции, следовательно: вся совокупность имеющейся во вселенной массы должна каким-то образом быть эквивалентна всему объему энергии, необходимому для того, чтобы эта масса была. Ответ, разумеется, только один: E=mc2, где масса, разогнанная до квадрата скорости света, превращается в эквивалентную энергию, или приобретает качества «пищи», которая затем снова становится «пищей».

Поскольку второго объема массы во вселенной нет, мы говорим здесь: «Всё» едино, и «Всё» есть «пища».Это, кстати, прекрасно знали древние, создавшие известный символ: змея, кусающая себя за хвост. Стоит ли говорить, что пресмыкающееся не настолько глупо, чтобы за хвост себя только кусать: Уроборос (так существо зовется по паспорту) именно что сам себя ест. (Бравый солдат Чонкин из известного роман выдвинул собственную оригинальную гипотезу о «круговороте говна в природе», что тоже вполне соответствует действительности).

Нет смысла лишний раз распространяться по поводу того, что никакого «едока» во всем этом метафизическом пищеварении нет и близко; если же он случайно появится, то будет немедленно «съеден» — прямо как капитан Кук из песни Высоцкого. Задумаемся лучше о другом: в чем состоит «питательная ценность» данной гипотезы — или же она просто особый способ вычурно говорить о всевозможных и без того тонких предметах?

Все то, что мы называем «органической материей» или просто «жизнью», базируется, как известно на жесткосердном принципе поедания одних другими. Нашему Вовочке сперва это объяснили в подворотне, а уж потом — на уроке биологии, что позволило ему однажды получить единственную в жизни пятерку. Невозможно представить функционирование биологических систем без этого «поедания» — такова, как говорится, «жизнь». Общеизвестна и концепция «пищевой пирамиды», или «пищевой цепочки», где хомо сапиенс почему-то занимает самое престижное место, являясь притом пищей для самых примитивных микроорганизмов вроде грибков, бактерий и вирусов (а не каких-нибудь инопланетных монстров, сосущих нашу драгоценную энергию, как написано в интернете).

Так вот: все возможные «пищевые цепочки» коренятся в базовом, мета-физическом уровне «пищеварения», являясь его весьма и весьма опосредованной реализацией. Там, в царстве светоносной калорийности, нет ни объедков, ни отрыжки, ни, пардон, прочих известных выделений. Утилизация «съеденного» происходит быстро, чисто и совершенно без последствий для окружающей среды — при том, конечно, что никакой «окружающей среды» там просто-напросто нет.

В довершение процитируем потрясающей глубины заключительные строфы из Тайттирия-Упанишады, одного из самых древних мистических текстов Индии:

Я есть пища, я есть пища, я есть пища.

Я есть поедатель пищи, я есть поедатель пищи, я есть поедатель пищи.

Я — составитель стиха, я- составитель стиха, я — составитель стиха.

Я — перворожденный в мировом порядке,

Прежде богов, в сердце блаженства.

Я есть пища, поедающая пищу.

Я поглотил весь мир.

Золотым светом покрыт тот, кто так знает.

Крайне редко человеческий дух поднимался до таких головокружительных высот…

13. Питание реализуется как свет и звук.

Сегодня наш милый коллега Здравый Смысл посещал свой первый (и, по всей видимости, последний) урок йоги и прибыл к нам в исключительно дурном расположении духа. Жалуясь на боли во всех семи чакрах, он сообщил, что, во-первых, такого количества «чокнутых баб» ему встречать еще никогда в жизни не доводилось, а, во-вторых, все, что мы здесь за время его вынужденного отсутствия «понаписали», кажется ему исключительно «бредоносным», т. е. лженаучным. За сим он многократно повторил мантру «ох» и развалился в кресле, ожидая не то наших оправданий, не то заслуженной рюмки коньяку.

Визит застал нас, признаться, врасплох — так что пришлось что называется с кондачка организовать краткую, но по возможности убедительную лекцию. Мы сказали следующее:

«Дорогой друг! В следующий раз вместо курсов йоги идите не сворачивая прямо в пивную, она там рядом. А, во-вторых, слушайте сюда внимательно. Как Вы изволили заметить еще в ранней юности на уроке геометрии, увиденная «с торца» прямая будет точкой. Эта точка проецирует себя в форме вибрирующего светового потока в бесконечность, причем вся упомянутая проекция полностью тождественна точке и совпадает с ней в «здесь». Если бы Вы, милостивый государь, вели себя в свое время пристойно на уроке физики, Вы бы наверняка увидели, что наша «точка» является с физической точки зрения частицей, а ее вибрирующая проекция — волной. Тождество волны и частицы, сударь, суть основа современной квантовой теории, которая постулирует абсолютное тождество феноменальности и процессуальности. Таким образом, «Всё» имеет отновременно и «твердую», сугубо материальную природу, и природу волновую, или вибрационную, не имеющую к материальной «твердости» никакого отношения. Это примерно то же самое, как одновременная трансляция картинки и звука на телеэкран, где единый поток заряженных частиц дифференцируется затем на форму (цвет) и звучание. Когда буддисты говорили о том, что «все формы пусты», они имели в виду, что в сущности любая «формность» является ничем иным как «волновостью», и от какой бы то ни было «феноменальности» действительно свободна».

Выслушав нас, Здравый Смысл пожаловался на шум в ушах от избыточного интеллектуального напряжения и потребовал таки коньяку. После чего он сообщил, что шум в ушах есть изначальная вибрация «Первозвука Ом», о котором говорила на уроке йоги «эта ненормальная тетка с дредами». Пришлось нам осторожно высказать на сей счет собственную точку зрения, рискуя нарваться на очередной нелестный эпитет со стороны явно скептически настроенного дорогого гостя.

Поскольку «не-точка» и «точка» находятся между собой в постоянно сменяющихся с быстротой квадрата скорости света фазах творения и аннигиляции, имеет место бесконечная череда маленьких Больших Взрывов — нечто вроде непрекращающейся пулементвой очереди: тра-та-та-та! Вследствие же того, что «квадрат скорости света» — это очень-очень быстро, можно говорить об одном Большом Взрыве, который не произошел «когда-то давно», а имеет место перманентно. Любая энтропия здесь (превращение массы в энергию, или «поедание») мгновенно компенсируется новым всплеском трансформации энергии в массу — так сказать, новой «порцией пищи», вследствие чего тепловая смерть вселенной и прочие ужасы совершенно невозможны.

Так вот: когда что-либо взрывается, возникает звук. То, что индусы называют «Первозвуком Ом» и есть звук Большого Взрыва, имеющий отношение к волновой природе материи, поскольку распространяется волнами. Сама по себе возможность звучания основывается на том, что «точка» суть частица, т. е. содержит в себе минимальную часть прото-материи, залогом наличия каковой служит «естьность». Если представить себе, что наша «светоносная прямая» является чем-то вроде проекции «точки» в длину, получаем условную «струну», которая вибрирует и, соответственно, звучит. Поскольку за эту «струну» никто специально не дергает, звучание возникает оттого, что с каждым актом аннигиляции «струна» схлопывается в условное «ничто», а с каждым всплеском творения мгновенно разворачивается до бесконечности.

Все это, как уже было сказано, проистекает с невероятно большой скоростью, поэтому будь там некий «сторонний наблюдатель», он бы увидел лишь условное подобие вибрирующей гитарной струны, кроме которой во вселенной совсем-совсем ничего нет, поскольку эта струна и есть вселенная. Более того: ничем иным вселенная никогда не была и сделаться не может; все, что выглядит как разнообразные феномены, коим несть числа, суть проявления изначальной вариабельности вибрации «струны светозвука».

После подобной тирады наш Здравый Смысл живо поинтересовался, что же там слышит у себя в ушах йогическая дама с дредами, заставившая несчастного принимать неестественные позы до тех пор, покуда этот шум не услышал и он сам.

На этот счет, ответили мы, есть разные мнения. Некоторые полагают, что «первозвук» (т. е. звук Большого Взрыва) настолько громок, что превышает все мыслимые и немыслимые возможности его услышать. Иные считают, что «первозвук» до невозможности тих, поскольку звучит на таком мета-физическом микроуровне, что дальше некуда. Что до нас, то мы имеем по данному поводу свое собственное мнение, а именно: «первозвук» проще всмего пощупать, так как в процессе «развертки реальности» он трансформируется в «твердую материю».

Любой предмет, окружающий нас, есть ни что иное как «застывший звук», или комбинация волн, которая представлена как феномен, имеющий массу, а также форму, цвет и рыночную стоимость. Тем не менее, несмотря на уплаченные деньги, данный любой феномен абсолютно пуст от какого бы то ни было содержания в том смысле, что имеет наряду со стоимостью также и формность, цветность, весность и тому подобные лишенные субстанции качества (общий термин для них — «феноменальность»), являющиеся качествами звука, или его вариабельностью. Что же до «лишенности субстанции», то это не вполне корректно: «субстанцией» здесь выступает «сознание», или «Фаллос Богоматери».

Сейчас нам предстоит освоить довольно сложный метафизический материал. Мы сказали, что «Всё» — то есть Бог — проявлено как Изначальная Триада, или Троица (не конкретно в христианском, но в универсальном смысле). При этом «Всё» не имеет собственного, «трансцендентного» бытия, лишенного «естьности», но существует исключительно как три проявления, которые суть Одно. Это «Одно» не условно, но совршенно конкретно выражено в форме целостной неделимой прямой, или «струны света», которая наполнена творческой «энергией желания», вибрирует и звучит.

Три проявления Бога в христианстве называются ипостасями — этот термин максимально точно выражает идею, о которой сейчас пойдет речь, идею центральную и фундаментальную, без которой понять предлагаемую нами картину мира вряд ли возможно. Ипостась является завершенным выражением определенной «тенденции» в Боге — но при этом не обладает отдельным от Бога самосуществованием. Таковые «тенденции» не являются отдельными от Бога функциями или качествами Его, но именно есть Бог. Это действительно принципиальный момент — в том числе и христианского богословия, как его понимаем мы.

Если бы Бог действительно имел собственную непроявленную сущность, сущность «только для Себя», Он был бы (Господи прости мя грешнаго) просто сволочью, приныкавшей в заднем кармане самый жирный кусок. Это и есть «грех трансцендентности» — грех умаления, ограничения Бога, о последствиях которого мы уже писали. Вся суть (и все подлинное чудо веры) как раз и состоит в том, что Бог есть абсолютное отдавание, одно непрекращающееся движение наружу, вовне, к Творению — безграничная самоотдача или, если угодно, самопожертвование ради того, чтобы Бытие было. Непрестанно становясь Бытием (через ипостаси и далее), Бог, однако, ни на йоту не умаляется и не изменяется, ибо кроме Него вообще ничего нет. Это не то «ничего нет», о котором учат некоторые восточные философии, это «ничего нет, кроме Бога» — хотя очень может показаться, что на свете полно отличных от Бога вещей, а сам Он сидит себе в заоблачной «трансцендентности» и чихать на нас всех хотел.

Подобная «кажимость» и есть в действительности «майя» восточной философии — то есть, грубо говоря, неспособность увидеть лес за деревьями. Да, «лес» представлен каждым деревом в отдельности — но его изначальная неделимая целостность от этого никак не страдает. Лес есть каждое дерево, но всякая береза, осина или ольха суть именно береза, осина и ольха, но никак не «лес». Именно здесь кроется весьма подлый, надо сказать, обман в корне неправильного западного перевода индийской максимы «тат твам аси» как «Я есть То». Хренушки! «Я» всегда буду лишь отдельной сосной или елкой-палкой со своими елки-палкиными хлопотами и заботами — и фиг мне когда выкатит стать лесом, поскольку именно «лес есть елка» — «Тó есть я».

Бог, не имеющий собственной отдельной сущности, сущности «для себя», манифестирован сперва как Изначальная Триада, а затем как все, из чего состоит «Всё», — как каждый отдельный феномен, включая и меня самого. Но поскольку разделения на «Бога» и «Не-Бога» не было, нет и не будет вовеки, ничто и нигде также не будет иметь собственной отдельной и независимой сущности, отличной от Бога. Принцип манифестации суть проявление в виде совокупности качеств, «склеенных» изначальной Волей к Бытию, или «энергией желания». Каждый отдельный феномен является определенной композицией манифестаций Троицы, пребывающих в движении и изменении, — при этом никакой феномен никогда не выпадал из целого и таким образом по сути никогда не существовал.

Почему некоторые превратно понятые восточные учения — этот липучий «дхармавирус» — так хорошо и так надолго прижились в Западном полушарии? Да потому, что обитатели этого самого полушария уже очень давно и очень глубоко атеистичны. Пример первый — солипсизм, дискутировать о котором бессмысленно по одной простой причине: солипсист, постулируя единственно реальной лишь свою собственную картину мира, приписывает эту картину почему-то себе, как будто он ее и впрямь создал. На резонный вопрос «почему ж твое полотно вышло такое хреновое?» солипсист внятного ответа дать не может. Пример второй — извращенное буддийское учение об «отсутствии индивидуального я», которое некоторые ловкачи интерпретируют как «меня нет». В некоторых особо спиритуальных кругах (почему-то особенно в России и постсоветских окрестностях) «менянетство» расцвело пышным цветом. Пышущие здоровьем улыбчивые сволочи убеждают доверчивую публику на своих «сатсангах», что «тебя просто нет» — а бабло при этом любят так трогательно, как будто оно одно только и есть.

Но не станем делать заблудших сих предметом нашего разговора — пускай с ними разбираются те демоны, которых они вскормили. Да, нигде и ни в чем нет никакого отдельного, индивидуального «я», никакой «самостiйной» сущности — даже в жовтоблакытных идиотах ее тоже нет. А что есть? Бог! Бог, «живущий» меня, Бог, «живущий» этот стол, этот компьютер, это дерево за окном. Бог на баррикадах в форме придурков, в душе гораздо больше похожих на обезьян, чем самый волосатый орангутанг в ближайшем зоопарке? Да. Бог, которого сожгли в Одессе в Доме профсоюзов? Да. Бог, сжигавший людей в Одессе? Да.

Только Бог есть. Тó есть ты. Тат твам аси.

14. Вибрация света и звука создает пространство.

Как может быть так, что Бог есть одновременно и Добро, и Зло? Не пахнет ли это действительно изрядным, не юридическим уже, а метафизическим богохульством? Не переступаем ли мы здесь черту, за которую переходить нельзя?

Нет, не переступаем. Глубокое понимание подобных вещей существует на Востоке тысячелетиями; только западное косоумие по-прежнему нескончаемо твердит то о «кознях дьявола», то неправильных социальных договорах, то об исторически попранных правах анальных и вагинальных меньшинств. Как правило, едва ли не каждое из индуистских или буддийских божеств имеет две формы: мирную и гневную. С мирными формами все очень хорошо и понятно: они милые и пушистые. С формами гневными все гораздо сложнее. Достаточно посмотреть веселые картинки в интернете, чтобы понять: изображенные на них многорукие, зубастые и когтистые чудовища призваны воплотить все мыслимое и немыслимое зло, которое только возможно под солнцем. Тибетские ламы, приторно улыбаясь, говорят: «Ах, не пугайся, дружок: гневные божества гневаются лишь на «неведение» и все плохое; у хороших мальчиков и девочек с ними, зубастиками, совершенно не будет проблем!»

Лгут, косоглазые! И прекрасно знают, что лгут, поскольку то, чему их действительно научили в их монастырях, рассказывать на Западе не стоит: побьют и не заплатят. А знают они вот что: гневные божества — это Бог как Зло.

Когда мы говорили о вибрациях «изначальной струны», мы не сказали (просто не успели), что вибрации эти существуют одновременно в двух вариантах: как продольные и как поперечные. В теории, рассматривая электромагнитную волну вдоль струны-проводника, мы условно выделяем как бы две синусоиды поверх проводника (скин-эффект и теорема Умова-Пойтинга), которые перпендикулярны друг другу…Перпендикулярность зависит от нулевых начальных значений индуктивности, емкости и активного сопротивления. Таким образом, любая продольная вибрация всегда переходит в поперечную, и наоборот. Это, так сказать, чистая физика — мы же рассмотрим здесь ее мета-физический аспект.

Продольная (или импульсная) вибрация происходит строго вдоль нашей условной «струны» и представляет собой упомянутое выше «мерцание». Многие мистические учения толкуют о невообразимом и невыразимом покое, царящем в «сердце бытия», о нерушимом «центре циклона», где не шелохнется и волосок, покуда на периферии свирепствует буря. На уровне «продольной вибрации» никогда ничего не происходило: никакая «вселенная» никогда не была создана, ни в каких школах йоги никто не толковал о «первозвуке» — короче говоря, отсутствовали (и продолжают отсутствовать) пространство и время. Опираясь на данный факт, Будда, сидя под своим деревом, объяснял почтенной аудитории, что никогда никакой Будда не читал никому никаких лекций, так что даже и по домам разойтись от огорчения будет в сущности некому. Продольная вибрация связана со светом — это проявление Бога мы знаем как «добро», или «абсолютный плюс».

О чем Будда в тот день, очевидно, не упомянул, было наличие поперечной вибрации, полностью совпадающей с продольной, но все же существенно от нее отличающейся. А именно: при поперечной вибрации наша условная «струна» отклоняется от своей столь же условной оси — точно так же, как это делает струна гитарная. Именно так и возникает «Первозвук», который на востоке принято называть ОМ. Но в том-то все и дело, что звучащая поперечная вибрация — это нарушение покоя, тот самый «первородный конфликт», о котором говорилось выше. Нет нужды особо подчеркивать вывод о том, что с полнейшей очевидностью мы имеем здесь проявление Бога в форме «зла», или «абсолютного минуса».

Многие учения — и восточные, и западные — полагают, что за «струну» намеренно дернули «силы зла», вызвав поперечную вибрацию, для которой потребовалось пространство, а стало быть — мир. Суть в том, считают они, что «предвечный покой» был потревожен ошибочно, что в изначальную гармонию вкралось досадное недоразумение, которое надлежит непременно исправить. Существует множество мифов, описывающих то самое «событие-триггер», приведшее в мир зло. Наиболее популярная версия известна всем: грехопадение в Эдемском саду. Гностики копнули глубже, создав образ Первоматери Софии — Богородицы, самочинно решившей зачать без Отца, что привело к рождению «неправильного Логоса», сотворившего наш бренный мир косо и криво. Индуизм и буддизм одинаково толкуют о некоем «безначальном неведении», которое загадочным образом просочилось в творение, сделав его таким, каким его знают все. Основной же принцип гениально сформулировал хорошо известный преобразователь России недавних времен: «Хотели как лучше, а получилось как всегда».

Как следствие сформулировался главный метафизический вызов всех времен и народов: как человеку решить проблему, которую не он создал? Да и способен ли он вообще решать проблемы такого космического масштаба? Иудаизм с «первородным грехом» ничего поделать не смог и предложил двуногому простейшее решение: соблюдать заповеди и помалкивать. Христианству потребовалось для этого отправить на крест Богочеловека — во имя всех тех, кто сам справиться не в состоянии. Восток применил иной подход.

Как раз в эпоху «осевого времени» на просторах Индийского субконтинента и прилегающих к нему окрестностях еще до начала нашей эры начала лавинообразно распространяться идея о том, что «поперечную вибрацию», имеющую также свой прямой аналог в человеческом сознании в форме «потока мышления», необходимо остановить усилием воли, с помощью глубокой концентрации. Люди (притом именно мужчины!) принялись в массовом порядке покидать свои жилища и уходить в отшельничество, чтобы предаваться в полном одиночестве строгой аскезе, призванной насильно подавить любые «вибрации сознания». Состояние «продольной вибрации» было объявлено высшей духовной ценностью и высшей целью, которую (совсем по-мужски) следовало непременно завоевать.

Из подобных учений и практик, собственно, и возникла йога, известная в несколько модернизированном виде и по сей день. «Мир» — т. е. фальшивый, извращенный, иллюзорный мир «поперечной вибрации» отрицался напрочь: ему надлежало исчезнуть, раствориться в изначальном и непреходящем Покое, за которым было раз и навсегда закреплено понятие «Реальности». Будда сделал тренд массовым, предложив простое и понятное учение, доступное в своей простоте буквально каждому: жизнь есть страдание, страдание вызвано беспокойством ума, если усмирить беспокойство, страдание окончится. Так возникла одна из величайших в истории торговых марок — нирвана, объявленная предельной целью и ценностью человеческой жизни.

Три простейших тезиса были оснащены довольно простым методическим аппаратом, включавшим медитацию на «усмирение ума», и столь же незамысловатым философским сопровождением, которое с течением времени было усложнено до неузнаваемости, — по той простой причине, что «благородные истины» и «восьмеричный путь» в изначальной редакции вообще не работали. Причина скрывалась в одной маленькой недоговорке Будды: когда он учил, что «жизнь есть страдание», то всегда забывал упомянуть о том, что прекращение страдания равно прекращению жизни. Жизнь же, учил Будда далее, человеком никак не управляется, поскольку в нем самом отсутствует «индивидуальное я», и даже самоубийство тут никакой не выход. Вывод напрашивается сам: ну никак не выйдет у человека прекратить жизнь, поскольку жизнь однозначно больше человека. «Бодался теленок с дубом» — так охарактеризуем мы суть проблемы словами Солженицына.

В Западном полушарии это прискорбное недоразумение с удовольствием проглядели — или проигнорировали. Миллионы подушек для медитации продаются по всему миру — миллионы людей усаживаются на них с одной и той же принципиально недостижимой целью: «успокоить ум». Печатный станок изрыгает тоннами соответствующие руководства к «счастливой жизни», авторы которых в расчете на солидные гонорары талдычат своей ежедневно растущей пастве все одну и ту же нехитрую проповедь: медитация есть решение всех проблем.

Слава Богу, что паства как правило не отличается ни особым умом, ни сообразительностью, — как можно наче в здравом уме и трезвой памяти не сообразить, что ум просто не для того создан, чтобы молчать? Но тут на помощь страждущим приходит насиженная жопа, а вместе с нею и весь исстрадавшийся от долгого сидения организм в целом: от отчаяния он время от времени вбрасывает в кровь порцию «гормонов счастья», призванную просто-напросто восстановить растраченные впустую силы. Эти гормональные всплески, имеющие чисто физиологическое происхождение, осчастливленные медитаторы возбужденно принимают за «проблески нирваны» — и сидят на своих подушках дальше.

Примечательно, что ни высших истин, ни тем более Бога при этом никто уже давным-давно не ищет, — Бог нынешней медитирующей и мозгострадающей публике, мягко говоря, неинтересен. Ее интересуют свои собственные, примитивные и корыстные цели — пусть маленький, но жирный кусочек «щастья», который можно урвать у скаредного Бытия тяжким трудом или выиграть в лотерею, спрятать под подушкой и, деловито причмокивая, обсасывать по ночам…

Мучительно преодолевая соблазн дальнейших религиоведческих изысканий, скажем лишь, что далеко не все духовные искатели верили в то, что в Бытие вкралась «ошибка». В ответ на «мужские» учения, боготворившие продольную вибрацию, стали возрождаться древние и полузабытые учения «женские», почитавшие вибрацию поперечную. Нет, они отнюдь не отрицали «продольную», что было бы метафизически абсурдно, но настаивали на том, что «горизонталь» ничем не хуже «вертикали» и даже полностью ей тождественна.

Так вернулась в мир (прежде всего, в Индии) Богиня-Мать, существенно потеснившая на его небесном троне Бога-Отца. Мать была не только доброй и милостивой, но и грозной, и даже жуткой — поскольку являлась воплощением поперечной вибрации, гневным аспектом Бытия. Сторонники «поперечных» учений полагали, что никакой «ошибки» в Бытии никогда не случалось и искали свои духовные цели в дионисийствах, эпикурействах и прочих радостях жизни, не гнушаясь, впрочем, также и колдовством. Они совсем не стремились к покою нирваны — наоборот, их привлекал экстаз, подобный тому, что царил в самом сердце Изначальной Триады.

Вместо того, чтобы полностью элиминировать любую «поперечность» в уме, они тщательно изучали, как оба типа вибраций функционируют в теле и сознании. Так появились чакры, кундалини и иже с ними, существенно обогатившие строгую и аскетичную «изначальную» йогу. Оба течения, «мужское» и «женское», как обычно бывает в жизни, тянуло друг к другу; начали появляться причудливые симбиозы, где одно уже невозможно было отличить от другого. Но это уже совсем другая история.

Мы же вернемся к тому, с чего начали эту главу и напомним: поперечная вибрация хотя и неотделима от продольной, но все же предусматривает с необходимостью отклонение «струны светозвука» от ее нерушимой первоначальной оси. Для этого требуется пространство, которого дотоле в одномерности прямой попросту не существовало.

Что такое пространство? Это возможность обусловленной относительности.

Разберем пошагово все три понятия.

«Возможность» означает: «наличие переменной». Доплюнуть до Луны невозможно — это константа. Зато можно до Луны при определенных обстоятельствах долететь. Это зависит от того, захотят и смогут ли американцы, наши или китайцы построить соответствующий корабль, как это уже один раз было. Может, смогут и построят, а может, и нет. Обстоятельства задаются, разумеется, не константой, которая всегда одна и та же, а переменной, которая при различных обстоятельствах может давать различный результат (курс доллара, например, где сама зеленая бумажка — константа, зато ее стоимость — переменная).

Таким образом, если мы с вами хотим создать пространство, нам нужна именно переменная.

Здравый Смысл возражает: при переезде в новую квартиру ее пустое пространство должно быть как раз константой, а мебеля — переменной, поскольку всегда можно купить новые. Аргумент железный — прямо как железобетонные конструкции, из которых построен дом. Стоит ли говорить, что условно константная пустота квартиры строго обусловлена таким количеством факторов, что лучше их все не знать (по крайней мере, касательно добросовестности строителей и подрядчиков). Пространство, разумеется, есть — об этом свидетельствует как минимум договор на ипотеку. Но оно — обусловлено, откуда возникает впечатление кажущейся константности.

Перейдем от квартиры к дому, от дома — к микрорайону, от него — к городу, потом — к планете Земля, Солнечной системе, Млечному пути и тэ дэ. Нигде мы не найдем необусловленного пространства в форме константы — поскольку его нигде нет. Относительность же пространства означает, что любой стул, свежезавезенный в новую квартиру, может быть установлен там-то и там-то относительно двери, стен, окон, потолка и пола. Наш стул имеет измеряемое положение в пространстве, и это положение определяется относительно чего угодно, что стулом не является (например, дражайшей супруги г-на Здравого Смысла, желающей поставить данный предмет мебели не «там», а «вон там», хотя ему там — по мнению самого Здравого Смысла — совсем «не место»).

В мире «продольной вибрации» существование «переменной» по понятным причинам совершенно невозможно. Оно становится возможным только тогда, когда возникает вибрация «поперечная». Это означает, что наша «струна» отклоняется от своей изначальной «оси продольности» как в одну, так и в другую сторону на известное расстояние. Это расстояние и является переменной, поскольку есть нечто, что «переменяется» относительно изначального состояния покоя (константы). Данная «переменяемость» обусловлена той интенсивностью, с которой «струна» вибрирует. Таким образом у нас совпадают все три фактора, позволяющих возникнуть условному (пока) «пространству». Оно еще не вполне есть — есть лишь только «зачатки», приводящие к его созданию: «относительность», «обусловленность» и «переменная». Эта триада полностью тождественна нашим «изначальным Трем», где «не-точка/сознание» будет «относительностью», «точка/материя» — «обусловленностью» и «свет/звук/желание» — «переменной».

Итак, важный момент: «Первая Троица» генерирует «Вторую Троицу», которая относительно первой может считаться «сотворенной», или «основой Творения». Именно эта вторая триада имеет потенцию к дальнейшей манифестации, поскольку в триаде первой отсутствует пространство, где «естьность» сможет в дальнейшем обрести свою «феноментальность». Таким образом, Первая Троица в целом идентична «не-точке», в Вторая Троица — «точке». Можно сказать и по-другому: Вторая Троица есть (пока еще пустая) Утроба, а Первая Троица — Фаллос Богородицы.

Побуждаемый «энергией желания», Фаллос устремляется наружу, к Творению, превращая таким образом себя самого в Утробу (экспансия, свет). Из Утробы, в свою очередь, исходит возвратный импульс к нарушению покоя, деструкции (энтропия, звук). Происходит нечто вроде «двойного удара», подобного щелчку хлыста. Именно таким образом (хотя и совершенно иным языком, конечно) современная наука описывает «механику» Большого Взрыва с точки зрения «теории струн».

В «сакральной геометрии» этот «двойной удар Первотворения» выражается в форме шестиугольной звезды (возникшей, кстати, задолго до царя Давида и притом совсем в других краях). Звезда состоит из двух треугольников: первый (мужской) направлен вершиной вниз и символизирует в буквальном смысле Животворящую Троицу; второй (женский) направлен вершиной вниз и символизирует Творение как Энтропию (это тема и «первородного конфликта» и «тепловой смерти вселенной»). Тибетская мистическая живопись выражала эту же идею в виде божественных пар, пребывающих в акте совокупления (яб-юм), где мужское божество пребывает в покое, а его супруга — активна.

Интересно, что в тибетском буддизме янтра (мистическая диаграмма) в форме шестиугольной звезды встречается исключительно в тех учениях, где в центре находится Материнское Божество (так называемые «материнские тантры»). Но это уже сугубо специфический материал.

15. В пространстве возникают точка относительности и время.

Вспомним, с чего все началось: «не-точка видит точку», а «видеть» означает в нашем концепте «желать, что что-то было». С возникновением «поперечной вибрации» происходит крайне любопытное явление: «не-точка видит точку» уже не там, где раньше, — притом, дважды (грубо говоря, слева и справа от «оси покоя»). Именно это явление мы только что описали в образе «двойного удара», или «щелчка хлыста» — то есть, Большого Взрыва.

Поскольку скорость вибрации вполне сопоставима с эйнштейновским квадратом скорости света, позиции этих двух «внешних точек» сливаются в один сплошной целостный след. У этого «следа», который в сущности есть как бы «оптический эффект», возникает (напишем специально с большой буквы) Первый Измеряемый Параметр, а именно — его условная длина. Это и есть наше «пространство», обусловленное явным «от и до», пусть даже и в зародыше. Конечно, нет и не может быть прибора, способного это «от и до» измерить, однако — поскольку пределы удаления «струны» от ее «оси покоя» константны — эта мерность неопровержимо есть.

А теперь происходит самый настоящий фокус-покус, так что внимательно следим за руками и карманами: там, где возникает «естьность», немедленно образуется субстанциональность, то бишь, «то-что-есть». Никакая материальность (масса) за этой «естьностью» не стоит (да и где ей взяться в оптическом-то эффекте?), но чем же тогда заполняется «свято место»? Правильно: сознанием! Сознание подменяет собой массу, создавая квази-феномен, внешний по отношению к струне (если угодно, «фантазию»). В переводе на очень простой язык это означает: появляется воспоминание о том, «где был я вчера». Относительно этого квази-феномена становится возможным определить, «где я есть сегодня». Совершенно на ровном месте появляется то, что в «продольной вибрации» было по определению невозможно себе представить: возникает прошлое!

Если воспользоваться уже столь полюбившейся нам эротической терминологией, можно сказать, что Фаллос Богородицы эякулирует временем, которое в форме Точки, внешней по отношению к «струне», является семенем, которым Первая Триада оплодотворяет Триаду Вторую. Древние греки, кстати, именовали сей предмет «сперматическим эйдосом» — сегодня мы говорим о «плодотворных идеях», даже не подозревая, что на самом деле имеем в виду.

Иначе говоря, это первичное, изначальное знание («элементарная частица информации»), которое после долгих-предолгих метаморфоз прявляется в нашем обычном человеческом уме как наше родное и обычное «я». Когда человек думает и говорит «я», подразумевая просто-напросто себя, он — сам того, конечно, и в страшном сне себе не представляя — произносит Первое Имя Бога, поскольку «элементарная частица информации» и есть Имя. Неважно, как оно произносится на разных языках, суть одна: говоря «я», мы называем Бога по Имени. Строго говоря (да простят уж нас все, кто уже готов сжечь на костре и эту книжку, и ее сочинителя), все остальные Имена — просто человеческие придумки. И если и есть хоть какое-либо предназначение у человека на этой развеселой планете, так оно только одно: называть, называть и называть Бога Его истинным Именем.

Зафиксируем этот важный метафизический момент: в Своем первом проявлении в форме Творения (т. е. той реальности, которая за окном) Бог проявляет Себя как Имя, или «точка относительности». Это Имя обычно именуют «неизреченным» и фантазируют даже, что тот, кто «правильно» его произнесет, способен немедленно обрести неземное могущество (особенно интересовались этой темой каббалисты). Но у Имени также нет «самости», нет своего собственного, «оригинального» звучания — в каждом конкретном случае оно звучит именно так, как произносит его каждый конкретный человек. Разумеется, само Имя от этого никаких изменений не претерпевает, оставаясь тем же самым, но проявляясь как слова различных языков, — строго говоря, все слова всех языков. (Ясно, что в аспекте мышления слова имеют отношение к световому их Первоисточнику, а в аспекте произношения — к звуковому: «мысль изреченная есть ложь» точно так же, как «иллюзорным» является и весь сотворенный мир в целом.)

В своей функции быть всем, но не изменяться Имя еще именуется Логос, или «Сын». Конечно, тотчас вспоминаются слова Евангелиста: «Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Сейчас нам интересен только один аспект: это «вначале», то есть «до времени»; со Слова же время началось.

Существует ли время? Да, существует — говорят нам часы со стрелками, отмеряющими, сколько времени ушло, сколько осталось и сколько времени сейчас. Но часы лгут. Любое измерение, происходящее из точки «сейчас» (а другой все равно нет, как ни крути), может нам лишь корректно сообщить, сколько времени ушло, — т. е. сообщить о «размерах прошлого». «Размеры прошлого» есть ни что иное, как размеры пространства, а то, что пространство и время полностью идентичны друг другу, наш уважаемый читатель, разумеется, уже понял.

Во всей Вселенной не происходит вообще ничего, кроме постоянного накопления прошлого. Более того: прошлое и я вляется той единственной «пищей», о бесконечном круговороте которой мы уже писали. У Стивена Кинга в одноименной повести есть такой жутковатый образ — лангольеры, которые незаметно подъедают прошлое в форме пространства и времени. В реальности ничего особенно жуткого здесь нет: Бытие питается временем. Бесспорно, это знали древние еще Бог весть когда. В пожалуй самом важноим и величественном мистическом тексте всей индийской цивилизации и культуры, «Бхагавад-гите», бог Кришна манифестирует себя перед своим потрясенным до мозга костей спутником — полководцем Арджуной так:

„Я есть время — мира разрушитель неистовый, людей уничтожить здесь вознамерившийся, — всех этих противостоящих друг другу воинов, кроме тебя.

Поэтому ты восстань, добывай честь и славу, побеждая врагов, обладай изобильным царством. Воистину Мной они все уже убиты, стань просто видимой причиной осуществления этого, Арджуна.“

Логос вмещает в себя проекцию качеств Второй Триады в форме потенциалов пространства, времени и сознания. В этом смысле он суть то, что мы в обычной жизни знаем как пресловутое «здесь-и-сейчас», хотя на самом деле имеется в виду именно та самая доля секунды, которая только что стала прошлым.

С этой точки зрения попытаемся рассмотреть одну очень любопытную концепцию. Поскольку «Бытие питается временем», то: чем больше прошлого, тем больше Бытия. Этим и объясняется общеизвестный «завет» насчет того, что мужчина (почему снова мужчина?) должен в течение своей жизни посадить дерево, построить дом и вырастить сына. Если убрать ненужный гендерный перекос, получим: чем более долговечным будет созданное человеком, тем лучше ему будет в посмертии. Мы не рискнем спекулировать здесь по поводу того, что происходит за гробом, — мнений по этому поводу и так существует предостаточно. Однако констатируем факт: посмертия современный человек лишен начисто.

Мы не рассматриваем здесь масскультовские легенды о «жизни после жизни» по Раймонду Моуди, органично влившиеся в современную западную мифологию. Еще менее интересен нам индобуддийский ширпотреб насчет «переселения душ» по Высоцкому: «Пускай живешь ты дворником, родишься вновь прорабом». Речь о том, что посмертие как онтологический элемент в нынешней «цивилизованной» картине мира отсутствует напрочь. Нынешний человек целиком и полностью конечен: ни «протяженность», ни уж тем более «вечность» ему не светят, поскольку картина мира не только их не предусматривает — она в них попросту не нуждается.

Древний, «доосевой» человек жил в вечности: словно течение широкой реки, его нес сквозь жизнь и смерть его род, и за гробом путей было два: в обитель предков или в царство богов. Ни вознаграждения за добрые дела, ни наказания за грехи не существовало в принципе: ни то, ни другое не представляло в мире загробном никакого интереса. Более того: древние даже не ведали «страха смерти» в той форме, в которой он известен нам сегодняшним, — как страх собственного, личного исчезновения, тотальной элиминации индивидуального сознания. Как правило, человек предчувствовал свою смерть заранее, готовился к ней и отходил в мир иной в покое, сопровождаемый надлежащими ритуалами. Это был мир матриархата, где никакое бытие не было отдельным от Целого и никогда не кончалось, а вечность была всегда здесь.

Христианство создало «новую вечность» — загробную, тем самым раз и навсегда увековечив незыблемый догмат, въевшийся нам буквально в клетки: человек конечен. Все возможные события после смерти происходят не с ним самим, но с его душой — то есть, некоей частью меня, которая (пока я жив) принадлежит мне, а как умру — будет представлять меня «там». Матриархальной древности подобная идеология была предельно, до абсурда чужда: я сам двигаюсь сквозь жизнь и смерть, меняя оболочки, но пребывая навеки неотчуждаемым от самого себя. Отчуждение души, введенное христианством, породило в итоге весьма логичный вывод: я сам живу только один раз — и однажды навсегда умру, а все остальное произойдет уже не со мной.

Как только с окончанием среднвековья люди перестали верить, что Земля стоит на трех китах, эта идея принялась давать обильные разрушительные всходы. Людям захотелось жить в научно объяснимом и материально комфортном «мире сем», чтобы провести оставшееся до смертного часа время с максимальным удовольствием. Чем более от человека удалялась «вечность», тем большее значение для него приобретало время. Его следовало тщательно измерять и ценить: поскольку время постоянно ускорялось, его все более не хватало. Во все меньшие и меньшие промежутки времени необходимо было втискивать все больше и больше событийности. Начался шквальный технический прогресс, стремительно возрастала мобильность — а времени у человека становилось все меньше.

Скоро линейная, физическая событийность (произошло А, произошло B, произошло С) разраслась настолько, что трансформировалась в свое новое качество — информативность (сообщения о событиях). Мир наводнил скоростной поток информации, обрабатывать которую можно было быстрее, чем хронологически переживать реальные события в пространстве. Появилось сначала информационное пространство «аналоговых» масс-медиа, а затем — интернет, уже полностью сотканный из информации, предназначенной для одноразового использования.

Человек в итоге окончательно стал таким же одноразовым существом, как лайк в социальной сети. Он полностью лишен вечности: в «дивном новом мире» ее попросту некуда больше приткнуть. Христианство — увы! — потерпело сокрушительный метафизический крах: спрос на «жизнь вечную» упал до исторически низкого показателя, мало-помалу устремляясь к полному нулю. Восточный духовный экспорт с его потребительски конформной проповедью сакраментального «здесь-и-сейчас» становится все более ходовым товаром: жить нужно в настоящем моменте, наслаждаясь тем, что есть, — одним словом, надо выжать из жизни все, что она может дать прежде чем бесповоротно окончится. Отсюда — культ «долгой старости», когда (при благоприятном стечении обстоятельств) человеческая жизнь искусственно поддерживается до мафусаиловых лет и состояния глубокой деменции. Отсюда же — небратимое старение западного общества, когда «продолжение себя в детях» понемногу уходит из экзистенциальных приоритетов: на кой ляд себя продолжать, если все равно толком не продолжишься? И здесь же — катастрофа устойчивых ценностей и смыслов, замена их одноразовыми эрзацами, поскольку ни на чем преходящем устойчивые ценности и смыслы никогда не взрастут.

16. Возникают относительная реальность и жизнь.

Здравый Смысл, на которого мы безбожно обрушили весь этот тяжеловесный поток информации, охнул, поскреб в затылке и спросил: «Если “точка относительности» лишь привиделась «сознанию”, а реальной массы в ней нет и в помине, откуда же тогда все это взялось?» При этих словах он выразительным жестом обвел свою новую гостиную, уставленную нераспечатнными коробками с добром.

Мы тоже поначалу немного поскребли в затылке, вспоминая, о чем, собственно, шла речь, и пожалели читателя, который вынужден сейчас сделать то же самое.

Что ответить человеку, которому предстоит выплачивать ипотеку по гроб жизни? Чем обогреть надорванное сердце? Какого бальзаму налить на раны?

Не беспокойтесь вы так, дорогой! Никак ваше нажитое непосильным трудом не пострадает, поскольку в «реальности» вообще ничего «такого» не стряслось. Просто к уже имеющимся свойствам «сознания» «видеть/сознавать» и «желать/творить» добавилось третье — «знать». «Сознавание» и «творение» обрели, наконец, ту компоненту, которой не хватало для сотворения полноценной формы, — компоненту информативности. Только тогда, когда образовалось (точнее, «измыслилось») нечто измеримое, открылся путь к бесконечному умножению и накоплению информации, то бишь — к любой возможной форме. Сделалось возможным «продуцировать» любые объемы массы, поскольку их все можно было отныне «упаковывать» в феномены. На самом же «деле» свет и звук по-прежнему продолжали свою игру, и в этой игре как не случалось вообще ничего, так и никогда не случится.

Этот уровень «реальности», о котором уже вполне достаточно наговорено, мы условно назовем «абсолютным» и оставим, наконец, в покое. Нас интересует уровень другой — «относительный», или «уровень манифестации». И здесь самый первый вопрос: «относительный» относительно чего?

Относительно ноля!

Что такое ноль — простыми словами? Ноль — это то, относительно чего любое число приобретает свое значение. «На столе лежало четыре апельсина», — так может начинаться какая-нибудь задачка для младших классов. Что такое «апельсин», Вовочка знает неплохо, потому что апельсин можно съесть. Но что такое «четыре», малыш сообразить не в силах. Почему вот эти ароматные фрукты называются словом «четыре», а если один из них тихонько умыкнуть, то останутся «три»? Учительница в шоке, младший школьник в недоумении. Отличник Ваня, будущий гений Курчатовского института, встает, поправляет очечки и с гордым видом произносит: «Апельсинов четыре, придурок, относительно их полного отсутствия!» Учительнице совсем дурно, но мерзавец таки прав.

Древние греки с египтянами, например, совершенно не задумывались о том, откуда берутся числовые значения, и прекрасно обходились без ноля. Эту «дырку от бублика» придумали то ли индийцы, то ли арабы — сейчас уже не суть важно. Ноль революционизировал математику — точнее, он ее практически заново, «с нуля», создал. Это совсем не означает, что ноля дотоле не было. Более того: ноль с нами практически всегда.

Когда в следующий раз вы будете ехать в общественном транспорте или в персональном авто, обратите внимание на следующий факт: по отношению к заоконным пейзажам, с той или иной скоростью уносящихся в прошлое, вы сами находитесь в точке абсолютного покоя, в неизменном «здесь-и-сейчас». Вы вообще никуда не едете! Строго говоря, в пространстве перемещаются дома, прохожие и деревья. Вам кажется, что по отношению к ним вы движетесь — и действительно в итоге прибываете из пункта А в пункт Б. Однако это нечто вроде специфического обмана зрения, точнее — обмана целостного восприятия. На этой неоднозначной теме стоит специально остановиться.

Мы, люди, являемся абсолютными заложниками наших, человеческих органов и инструментов восприятия. Даже если мы строим какой-нибудь адронный коллайдер в надежде заглянуть за этот узкий горизонт, строим мы его согласно все тому же чисто человеческому разумению. Человеческим оком разглядываем мы всякие спектральные снимки и фотопортреты частиц с их треками, человеческим разумением оцениваем мы все это и делаем свои, человеческие выводы. До каких бы невиданных глубин мы бы ни докопались, о глубине этих глубин станет судить все тот же очкарик в белом халате, насмехавшийся когда-то над бедным Вовочкой. Другого способа, увы, попросту не существует.

Высоко задирая перст указующий, вещает очкарик с кафедры про бозоны, стринги и прочие там черные дыры — нимало не задумываясь о том, что описывает лишь содержимое своего собственного ума. Нет, мы отнюдь не предлагаем усумниться в науке и уверовать в описание мира, созданное племенем мумбо-юмбо согласно версии протестанского патера, записавшего в свою книжечку откровения престарелого вождя, навеянные подаренной тем же патером бутылкой дешевого виски. Мы скорее о том, что любое познание мира следовало бы начинать с познания его, познания, границ. А они у нас, к сожалению, проходят строго промеж полушарий мозга. По этой простой причине очень многое из того, что в обыденное восприятие не укладывается — хотя и очевидно — подвергается незаметной «ретуши».

Наука говорит: любое тело в любой момент времени может находиться только в одном месте, координаты которого определяются относительно иного тела или же тел. Следовательно: убрав «иное тело» или сразу все «иные тела», обнаружим, что искомый объект не обнаруживается! Вот он только что был, а вот хлоп — и исчез. Так был он вообще или нет, а если был, то — когда был? Ведь время, когда наш наблюдаемый объект был «там-то и там-то», можно исчислить тоже лишь относительно «иных тел», а они все уехали вдруг по своим делам. Если же упомянутым телом являетесь вы сами… то как быть?

Здравый Смысл говорит: «Если я сяду в маршрутку и закрою глаза, то до метро все равно доеду». Да, именно так все происходит в том, что мы называем относительной реальностью, продавленной, к тому же, сквозь фильтры человеческого восприятия. Но вдруг на сцене появляется Волшебник Изумрудного Города, лупит Здравый Смысл своей волшебной палочкой по лбу, и наш герой тотчас перемещается в ту реальность, где все так, как «на самом деле», — то есть, все тела пребывают непонятного где и непонятно когда, и неясно поэтому, пребывают ли вовсе. Вернувшись, ошарашенный Здравый Смысл лепечет, запинаясь, нечто вроде «в такой жопе жить нельзя». О, как он прав! Ведь та с позволения сказать, «жопа», где временно оказался несчастный, и есть «ноль» — «место без места», или «феномен, информация о котором равна нулю», а еще проще — «пространство».

То, что мы называем «жизнью», становится возможным только тогда и исключительно тогда, когда в свои права вступает обусловленность. В нашем, сугубо человеческом контексте это обусловленность нашими людскими перцептивными и когнитивными способностями, основанными на биологии и физиологии тела, а в случае простейшего органического соединения — обусловленность какой-нибудь ерундой со страницы 252 учебника органической химии. «Жизнь» возможна исключительно при том условии, если будут присутствовать «фильтры», «окрашивающие реальность» в различные тона, или «корректирующие действительность» в буквальном смысле до неузнаваемости.

Все, что мы видим вокруг, все, что мы называем в быту «Всё», и является такой «откорректированной действительностью». В ней по космосу летают планеты и галактики, к ним устремляются космические корабли, по земле ходят люди, а пресловутые бозоны со стрингами вертятся внутри адронного коллайдера на радость кандидатам и докторам. Поскольку мы все хомо сапиенсы и устроены одинаково, встроенные в нас «фильтры» выдают всегда один и тот же результат — т. е. «мир» со всем вышеуказанным, притом чертовски реальный.

Разумеется, велик соблазн «разоблачить обман», отбросить «фильтры» и выйти с Реальностью, как говорится, на «чистый базар». Нет проблем: для этого надо всего лишь перестать жить. Но чтобы «перестать», прыгнуть с балкона, увы, совершенно недостаточно, точнее — совершенно бесполезно. И дело здесь вовсе не в «бессмертной душе», а в том, что жизнь живет нас, а не наоборот, как обычно кажется. Это как если бы капля самогона в своем донельзя кратком полете из носика аппарата в бездонность бутыли вдруг страстно возопила в адрес сахарного завода: «Да перейди уж ты на носки, зараза!»

17. Относительная реальность двухмерна.

Расскажем мы вам, друзья, для разнообразия сказку. Выехали однажды три русских чудо-богатыря на природу — отдохнуть опосля трудов своих праведных. Присели, значитца, на краю чиста русска полюшка, нажарили шашлыков, выпили водочки для веселия души, и принялись в даль глядеть. А даль там была такая — просто голова кругом. И решили они на прощанье оную на долгую память сфоткать — чтобы кусочек земли родной в смартфоне домой унести.

Илюша Муромец поднялся во весь свой рост богатырский, смартфон к солнышку протянул — да так и щелкнул так, по-простому. Добрыня наш Никитич, тонкая душа, к цветочку малому склонился — и запечатлел его на переднем плане. А Алеша Попович, книжками разными начитанный, все думал да гадал, а потом следующее фото забабахал: на переднем плане у него, стало быть, цветочек, на среднем — друзья-товарищи, а на заднем еще и комбайн виднеется, урожай собирает в закрома Родины.

Вернулись чудо-богатыри домой, протрезвели и выложили фотки в соцсети — чья больше лайков да комментов наберет.

…То не злая татарва на землю Русскую летит черным кречетом — понабежали в соцсети славянопитеки, и ну Илюшу Муромца упрекать да совестить: у тебя, говорят, мразь, на фотке снизу желтое, сверху голубое — прям флаг сопредельного государства получается, мы с тебя за это шкуру спустим.

…То не орда печенежская черным вороном грает — понабежали к Добрынюшке государственники всякие, и ну его стыдобить: иль ты, гнида, в «зеленые» подался, или сразу в голубые — зашквар у тебя, короче, с этим кавайным цветочком конкретный, братан, ответишь.

А вот к Алешеньке добрые люди пожаловали, ласковые: ах, говорят, ептыть, прям так русским духом да вольной далью от фоты твоей веет, аж рука сама к стакану тянется!

Сказка ложь, да в ней намек — фотографии урок. Илюшино фото вышло совершенно плоским, Добрынино изобразило один конкретный объект, и только Алешино передало «вольную даль», т. е. перспективу, поскольку встроил он туда и передний план, и средний, и даже задний, умничка. При том, однако, что и на мониторе, и даже на самой лучшей фотобумаге иметь мы будем всегда одну и ту же плоскую карточку, как ни крути.

А почему? Да потому, что так оно и есть!

Фотография честно транслирует то, что видит глаз, а точнее — то, что отражается на сетчатке. На что бы мы ни бросили свой взгляд, увидим мы всегда двухмерную картинку — точно такую же двухмерную, как и любая фотокарточка, где все запечатленные объекты будут лежать строго в одной плоскости. Расстояние между ними не видно — его буквально додумывает мозг. Это один из тех совершенно невероятных фактов, которые очевидны — но быстро и безопасно «отфильтровываются» сознанием во избежание неприятностей.

Опишем здесь простыми словами физиологию зрения. Отраженный свет падает на сетчатку глаза, состоящую из миллионов световоспринимающих клеток, подобных пикселям на компьютерном мониторе. Каждый такой глазной «пиксель» способен воспринять лишь минимально возможную частицу отраженного света как раздражитель. То, как именно свет «раздражил» данную клетку, она сообщает далее в виде простейшего электрического импульса. Таким образом, в мозг поступает огромный объем информации, который предстоит структурировать — но как? Необходимо определить, по какому принципу интерпретировать получанные сигналы и выстраивать из них удобоваримые комбинации (напомним: речь идет об элетрической информации об отраженном свете).

И тогда мозг прибегает к следующему трюку. Он спрашивает себя: имеется ли у нас уже похожий опыт сортировки сигналов? Он делает запрос в «библиотеку» и обнаруживает там обширный набор определенных «матриц», шаблонов заготовок, заложенных туда генетически. Обнаружив эти шаблоны, мозг спрашивает снова: знаем ли мы, как их компоновать в картинки? Снова делается запрос — теперь уже в другой «отдел» библиотеки, и приходит ответ: да, это и это мы уже видели. Затем процесс еще несколько раз повторяется, включая многочисленные доработки и корректуры, в результате чего на гора выдается готовая картинка: «русское поле».

Насколько корректно происходит обработка сигналов на всех уровнях, не может сказать никто. Ехал комбайн или стоял на месте, ни один из наших фотобогатырей вспомнить, увы, не может. Да мало ли чего еще могло попасть в поле зрения наших героев, но было безжалостно отфильтровано мозгом всего лишь потому, что в его библиотеке не нашлось для этого в данный момент подходящего шаблона? То, что видим, никак и никоим образом (просто технически притом) не может соответствовать тому, что как бы есть «на самом деле». А что именно есть?

Корректный ответ следовало бы сформулировать так: совершенно точно есть свет и есть то, о чего он отражается. А вот что это, сказать никак нельзя. Чисто теоретически нельзя исключить, что перед нами прямо сейчас проходит динозавр, а мозг в ответ на это выдает образ огромной движущейся фуры, потому что шаблона «динозавр» в его библиотеке нет. Но даже сам факт наличия отражающей поверхности может быть смело подвергнут сомнению, поскольку клетки сетчатки реагируют просто на свет. Действительно ли он от чего-то отражается, неизвестно. А как насчет «перспективы» — тех «русских далей», которыми так трогательно любовались витязи под шашлычок?

«Перспективу» в избразительном искусстве изобрели в эпоху Возрождения. До этого — примерно эдак тыщи две лет — художники прекрасно обходились без нее, создавая свои шедевры. Были ли они и впрямь клиническими идиотами — вдобавок еще и слепыми? Вряд ли. А традиционная религиозная живопись по всему миру и по сей день упрямо отрицает перспективу — хоть русская икона, хоть тибетская танка. Неужели бедному Андрею Рублеву не достало соображения оформить свою гениальную «Троицу» «как положено»? Или великий мастер руководствовался все же иными мотивами — примерно такими же, какие исключают всякую трехмерность из детских рисунков?

С какой стороны ни зайди, ясно одно: наличие третьего измерения недоказуемо. Перспектива создается исключительно сознанием — такова уж физиология зрения, а альтернативы ей нет. Физический, материальный мир двухмерен — если можно в таком разрезе вообще говорить о некоем «материальном мире». Это мир чистой геометрии — то есть, мир умозрения, к которому впридачу подрисовано чистое «измерение сознания» — перспектива. По сути, все, что мы видимо вокруг, включая самих себя, есть ничто иное как комбинации условных геометрических фигур или вариативность прямой. Вот потому-то Пифагор живо интересовался именно «гармонией сфер», а не кроем «штанов».

18. Пространство относительной реальности есть пространство информации.

Выше мы говорили, что «ноль», или Логос является «точкой относительности». По отношению к нулю любое число приобретает свое значение, а любое тело — координаты в пространстве. Это — информация, объемы которой могут благодаря «нолю» возникать и накапливаться до бесконечности. На «самом деле» с телом в пространстве не происходит вообще ничего — нельзя даже с уверенностью сказать, есть данное тело или его вообще нет. Но что однозначно может быть — это целокупная сумма информации, из которой результируют ответы на вопросы «что есть тело?», «где есть тело?» и «как есть тело?», что в переводе на русский язык звучит примерно так: «Шла Саша по шоссе и сосала сушку».

Трогательная картинка суть, к сожалению, лишь «оживленное фото»; в «сухом остатке» мы имеем данные о том, что феномен с некими параметрами пребывает где-то в движении. Всю нашу «Сашу» с ее кондитерским изделием в руке можно свести к сумме цифр или, если угодно, к уравнению. Это и есть пресловутая «Матрица», о которой не знает и не философствует ныне только ленивый. «Всё» можно представить себе примерно так, как в фильме: бесконечные стобцы зеленых чисел и математических знаков на бархатно-черном фоне.

Эта информация описывает, однако, не Сашу, не сушку и не шоссе, где упомянутая персона явно рискует своей жизнью, — она описывает ничто иное как вариативность колебания «струны» между ее условным началом и ее столь же условным концом. Вариативность эта делается возможной относительно условного «ноля» («точки относительности») и описывает увеличение/уменьшение угла отклонения «струны» по всей ее длине от «минимума» в предполагаемом «начале/конце» до «максимума» в столь же предполагаемой «середине».

«Ось покоя» нашей «струны» задает вертикаль, точки максимального отклонения ее в стороны в процессе вибрации — горизонталь. С «нолем» в центре мы получаем классическую двухмерную систему координат, способную сообщить любой произвольно выбранной точке ее цифровое значение, превратив тем самым в «информационный пакет», т. е. в конечном итоге — в «тело», или «феномен». При этом могут возникать не только любые геометрические фигуры, но и кривые, описывающие движение или смену состояния точки/тела/феномена. Отсюда и возникает уже упоминавшаяся иллюзия движения в так называемом «трехмерном мире», где Саша все еще продолжает идти по шоссе.

Как именно это происходит? Существует отношение «точки ноль» к условным точкам А1 и А2, являющимися столь же условными «началом» и «концом» прямой. Это отношение графически (т. е. геометрически) выражается как отрезок. Более того: между «точкой ноль» и прямой может возникнуть стремящееся к бесконечности количество подобных «отношений», поскольку прямая вмещает бесконечное количество точек. Отрезок характеризуется важнейшим параметром: конечностью.

До сих пор в изображаемом нами мироздании с конечностью мы не сталкивались вообще. Все было условно, размыто, неопределенно и как бы «вечно» — или, по меньшей мере, лежало «вне времени». И вот, наконец, пришла пора появиться тому, без чего принципиально невозможен тот мир, в котором мы живем. Все здесь имеет начало и конец — неважно, сколько прошлого способно уместиться между ними. Именно конечность как таковая делает «выработку прошлого» вообще возможной. С этой точки зрения отрезок играет роль как бы «мостика» между абсолютной и относительной реальностью. Но посмотрим, что происходит дальше.

Конечность отрезка предполагает наличие первой конкретной величины — его длины. При соединении отрезка с произвольно взятой на прямой точкой, мы получим новые конкретные величины: это размеры двух углов. Угол — второй, не менее важный, чем отрезок, элемент Творения. Его значение — часть целого. До сих пор наше «Всё», представленное как ипостаси и манифестации, не было еще по-настоящему дифференцировано. У Целого не было и не могло быть частей, оно попросту не делилось на части. Этот недостаток надлежало исправить — ведь то, что не делится, неспособно развиваться. Это стало возможным тогда, когда появился угол.

Наличие «части целого» величиной в столько-то условных «градусов» позволяет далее ввести также и понятие самого «целого», или точнее описанного целого, вмещающего в себя все 360 тех же самых условных градусов. Возникает круг — новый геометрический элемент мироздания.

«Описанное целое» — это ни что иное, как метафизическое знание себя. Помните, мы говорили, что Фаллос Богоматери — это «зеркало сознания», заглядывая в которое Мать изумленно восклицает: «Ах, это я!» Этот «возглас», ставший первоначальным импульсом Творения и горчичным зерном «первородного конфликта», в «пространстве информации» становится отдельным элементом, приобретая как бы условную самостоятельность. Это — Бог как Личность.

Повествуя о непостижимом и трансцендентном Боге, Библия никак не могла объяснить, как именно этот Бог все же постоянно является пророкам, — то в форме горящего куста, то как голос, объясняющий, как строить Ноев ковчег и диктующий заповеди. Короче говоря: как Бог «выныривает» из трансцендентности, где ему согласно уставу положено быть, в имманентность? Каббалисты потрудились создать для этого многоуровневую систему «нисхождения Бога», которая кое-что объясняла. Мы не станем сейчас терзать читателя сравнительным религиоведеним, а скажем просто: в одном из Своих аспектов (манифестаций) Бог просто есть Личность. Это — Бог Живой древнееврейских пророков, хотя и не вполне то же самое, что Христос как Логос.

Возникает резонный вопрос: можно ли с Богов в этом Его аспекте в буквальном смысле общаться — так, как это делали пророки? Мы полагаем, что да, можно, — и Библия в этом смысле отнюдь не является сборником небылиц. Другой вопрос, что никакая технология здесь неуместна в принципе — речь не о технологии, а об Откровении. Источником и инициатором подобного Откровения может быть лишь Сам Бог — человеческое желание в этом смысле играет, видимо, последнюю роль. Но речь совсем не о том. Пока что нам важно подчеркнуть, что Бог в мироздании именно присутствует — притом присутствует активно и субъектно. Его чисто геометрическим символом в нашей метафизике является круг.

Вернемся к отрезку и углу. «Точку относительности» можно соединить с прямой стремящимся к бесконечности количеством отрезков. Это означает, что отрезков может быть два и больше. Мы приходим к следующей геометрической фигуре — к треугольнику. Треугольник — это уже не только описанное, но также и измеряемое целое. Радиус круга теоретически может быть бесконечен, поскольку круг — это прежде всего мерные 360 градусов, все остальное остается весьма и весьма открытым. В случае же с треугольником все три составляющие его отрезка не только однозначно конечны, но также и соединяются друг с другом с трех однозначно локализуемых вершинах; все внутренние и внешние углы треугольника имеют свою точную мерность, и эта мерность весьма однозначно взаимообусловлена.

В этом смысле треугольник является базовым архетипом творения — то бишь, нашего подлунного мира, где царят обусловленность, относительность и мерность. Это тоже, разумеется, божественный аспект — Бог как мир, как материя, как твердь и тварность. Треугольник, вписанный в круг, с точкой посредине является изначальным чертежом индуистских и буддийских янтр — мистических «чертежей мироздания».

Наконец, последним геометрическим элементом нашей системы является четырехугольник, смысл которого — потенциал дальнейшего развития. Это означает, что вне любого треугольника всегда есть потенциальная возможность поставить еще одну точку. Эту потенциальность мы и называем будущим. Интересно здесь следующее: точку можно поставить в прямом смысле где угодно — будучи, однако, соединенной с углами треугольника, она обнаружит новое количество измеримостей, обусловленных друг другом. Мы получаем новый кусок прошлого, глядя на который так и хочется сделать вывод, что «будущее» было этим прошлым обусловлено. Но этот вывод можно сделать тогда и только тогда, когда будущее стало прошлым, — но никак не ранее.

В этом и состоит иллюзия причинно-следственных связей, которые якобы обуславливают мир. На относительном уровне, представленном геометрией, они действительно есть — точнее, создается именно такое впечатление. Но в реальности уровня абсолютного детерминизм не то что отсутствует полностью, — он вообще невозможен. Именно об этом повествует современная «теория динамического хаоса» (Теория Колмогорова — Кантора — Мозера). Гугл в помощь всем интересующимся — если таковые и впрямь окажутся достаточно любопытными, их ждет к тому же «теория квантового хаоса», которая наглядно показывает, в каком же все–таки беспределе мы с вами живем.

19. Пространство и жизнь порождают субъект-протомысль.

Все, сказанное до сих пор, позволяет ввести пять базовых понятий, с помощью которых представляется возможным составить некое общее представление о процессах, условно происходящих в нашем столь же условном «творении».

Определимя с терминами. Составные части нашей «пятерки» суть:

«субъектность/свет»

«естьность/звук»

«вибрация/энергия желания»

«“струна”/двухмерное пространство информации»

«отфильтрованная реальность/жизнь».

В дальнейшем мы будем для простоты говорить: сознание, материя, энергия, пространство, жизнь. Это грубые, крайне несовершенные и условные понятия, обязанные своим происхождением ограниченным возможностям языка, и толковать их следует лишь в качестве указателей на то, что они означают.

В дальнейшем наша «пятерка» превратится в так называемые «пять элементов», которые станут чем-то вроде архетипов всего сущего. Древние использовали для описания этих элементов метафоры природных стихий: земли, воды, воздуха, огня и пространства. Здесь стоит уточнить: «первоэлементы» сами по себе имеют к этим словам только весьма условное отношение. Различные метафизические системы предлагали свои многоуровневые «пятеричные развертки», на которых мы здесь не будем останавливаться. Единственное, пожалуй, исключение должно быть сделано для теории о «пяти видах времени», или «пяти видах прошлого», которые согласно нашей картине мира суть «пять видов пищи» Бытия. Но это к слову — хотя и жутко интересно!

На самом деле, мы имеем даже не «пятерку», а 3+2. Базовая триада в сущности никогда не дополнялась ничем, не изменялась и уж тем более не испытывала нужды в новых двух приятелях. Двойка «пространство/жизнь» возникла из вариативности колебаний «струны»; она в этом смысле что называется «иллюзорна», она «привиделась» и «прислышалась». Более того: изначальная триада равным образом проявилась и в «пространстве», и в «жизни», — так что, если угодно, истинной формулой здесь должно быть 3+3 — по «три» на «пространство» и на «жизнь» соответственно. Условным «символом Бытия», как мы упоминали, здесь можно представить себе классическую «звезду Давида», которую, говорят, древние иудея слямзили у греков, а те, в свою очередь, через Александра Македонского — у индусов. Так оно было или нет, для нас совершенно неважно. Да и о чем вообще речь, если «Всё» никогда не переставало быть Одним?

Тем не менее, мы все же введем два базовых элемента, упомянутых выше, с которыми нам и предстоит работать далее, редуцировав по возможности всю «сакральную математику» до минимума. «Пространство» и «жизнь» в сущности полностью идентичны «не-точке» и «точке», так что особых проблем у нас возникнуть не должно.

Итак: «пространство» есть «ноль», «жизнь» есть «совокупность информации», а точнее — просто единица (вспомним пару «творение/аннигиляция» и ее «мерцание»). Таким образом, «Всё» может быть представлено в виде нескончаемой комбинации нолей и единиц — это хорошо знакомый нам по компьютерным наукам «машинный код». Но чем же тогда будет у нас минимальная единица информации — по-компьютерному, «бит»?

Она будет — мыслью.

Мысль — это «нулевая сознательность», наполненная «единичиной материальностью», или «естьностью единицы». Это не «мысль о чем-то», но скорее способ передачи, или «упаковки» информации. Еще точнее — это «минимальная единица сознания», или «сознание, представленное как материальная точка». Короче говоря, это то, что у нас, человеков, станет в итоге нашим родным «я», а изначально явлется тем, что древние греки довольно удачно назвали Логосом.

Забежим на секунду вперед — и взглянем назад. Только что мы описали двухмерное «пространство информации», представленное в виде бесконечной игры геометрических фигур, подчиняющейся (если такое слово здесь вообще допустимо) «теории хаоса». Все эти условные фигуры, их комбинации и производимая таким образом информация суть мысли. Но чьи это мысли? Это мысли Бога!

Каким образом «Бог создал мир» (примем сейчас эту метафору за основу)? Он его измыслил! «Пространство информации» это, в принципе, то же самое пространство, что находится у нас «в голове», — наш собственный ум, в котором хаотически проносится нескончаемая вереница мыслей. Этот «поток сознания» в общем и целом идентичен тому, что мы интерпретируем как «мир». Здесь солипсисты действительно правы: только то, что я вижу (мыслю), есть. И точно так же прав Декарт: мыслю значит существую. Но вот какая закавыка: я мыслю одновременно не только мир вокруг меня, но и меня в мире.

Это с необходимостью означает, что «я сам» точно так же измыслен, как и «мир». Но кем же тогда, черт возьми, измыслен?

Богом. При этом Им же измыслен не только «я сам» вкупе с моим заоконным пейзажем — Богом измыслен также и Он сам, представленный в «пространстве информации» как круг, «описанное целое» или «изначальное знание себя». Бог помыслил Себя как «себя» и «не-себя», отчего возникли «субъект» и «объект». Здесь нам надо пройти по тончайшей метафизической проволоке, натянутой над бездной, — и мы попытаемся это сделать.

Как только мы предположим, что за «мышлением Бога» скрывается «Мыслящий», нам неминуемо придется отправить этого «Мыслящего» в трансцендентность — поскольку Он не появляется в мышлении и как бы «стоит за ширмой». Тот же самый фокус проделывает с собой всякий, кто способен достаточно долго наблюдать собственное сознание: он делает вывод о присутствии там некоего немого «наблюдателя», который подразумевается, но не мыслится, а появляется в мышлении как «описанное целое» — как «я». В эту изощренную ловушку метафизическая мысль попала как раз в «осевой период», когда впервые перед человеком всерьез встал вопрос о том, «что я такое». Так возник «Бог-за-ширмой», Брахман индуизма и целая вереница подобных образов, следуя за которыми, мышление прямиком направилось к катастрофе. Именно это имели в виду авторы Священного Писания, повествуя о съеденном Адамом и Евой яблоке в Эдемском саду. Но: сама ошибка лежала отнюдь не в устройстве мироздания, и приключилась она далеко не в первые дни по «сотворении мира».

То, что ошибочно принимается за «сокрытого Бога» или «наблюдателя», есть Логос — «точка относительности», «первомысль», «ноль». В нем присутствует поддержанная «естьностью» «субъектность», но никакого Субъекта там нет, хотя он действительно подразумевается. Логос не трансцендентен — он принципиально пуст от любого содержания, и единственная функция его — содержания генерировать. Пустоту Логоса многие духовные искатели принимали за свободу — и стремились к ней со всей возможной искренностью.

Но вот незадача: эту пустоту необходимо было перманентно поддерживать «искусными методами». Классический образ «освобожденного» индийского мудреца рисует нам картину истощенного бородатого старца, на целую вечность окаменевшего в медитации. Он, говорят, «свободен внутри» — но что это за свобода, когда спина всегда прямая, ноги в «лотосе», а ногти стричь некому? Приходит на ум марксистская максима о том, что «свобода есть осознанная необходимость»: хочешь свободы — значит, надо одно, второе и третье. Без обязательного «надо» проект, увы, не функционирует…

Зачем нужен Логос? Он нужен для того, чтобы всякий объем информации смог обрести свои реальные параметры существования, то бишь, «образ и подобие». Логос есть своего рода «переводчик машинного кода» на «язык Бытия», сообщая любому феномену наряду с «естьностью», «воспринимаемостью» и «мерностью» собственно то, что феномен в прямом смысле «есть»: в итоге у нас получается стул, который стоит в центре комнаты, а не какая-нибудь там метафизическая фигня, на которую толком и не сядешь. Логос в буквальном смысле творит феномены из ничего, по каковой простой причине многие народы в «осевую эпоху» объявили его ничтоже сумняшеся Богом.

Притом со своей точки зрения они была даже правы. Поскольку «творить» больше просто некому!

Гностики, однако, спустя несколько столетий раскусили подвох и интерпретировали его по-своему. Они сказали: София (Мать-Богородица), решив «по своеволию» зачать без Отца, породила Сына-Демона — Демиурга (Творца), который и сотворил весь наш мир, — но сотворил косо и криво, не то по врожденному недомыслию, не то по злому умыслу. Все позитивно настроенные силы мироздания возмутились случившимся, но помешать ему не смогли, поскольку на правах Сына Демиург имел абсолютную власть. Все надежды гностики возлагали на то, что когда-нибудь настанет Апокалипсис, и уж тогда получится и злокозненного Демиурга, и весь его злосчастный мир уничтожить, а преступницу Софию примерно наказать. В каноническом Апокалипсисе Иоанна мы встречаем отголоски этих причудливых верований в образе Блудницы, оседлавшей Зверя, которой по итогам уготованы крупные неприятности.

Отсюда в череде архетипов коллективного бессознательного Европы и Запада в целом возникло базовое недоверие к женщине, а точнее — страх перед женщиной. На этом страхе по сути и держится весь «экзистенциальный невроз», о котором шла речь в предисловии; этот страх породил «вертикаль власти», на вершине которой восседал грозный и трансцендентный Бог, весь из себя донельзя крутой и маскулинный. «Вертикаль власти» есть Фаллос Богородицы, искусственно отторгнутый от Нее и превращенный в банальный «стояк», вокруг желанной твердости которого и витают в большинстве своем самые тайные мужские мысли. В метафизическом смысле такой фаллос есть индивидуальное «я», отделенное от своего Источника, — то есть, «Эго».

В этом смысле самооскопление, которое практиковали многие секты, начиная еще с «осевого времени», является глубокой метафорой, понятой, к сожалению, слишком буквально. Отказавшись от собственного, личного х-я, мистик как бы символически возвращает Богородице то, что по праву принадлежит именно Ей, — он возвращает Ей свое собственное индивидуальное «я». Калечить тело при этом было совершенно необязательно — но кто виноват, что человеку подчас легче разобраться с членом, чем с душой?

При всем при этом Логос — действительно «Сын». Как несотворенная («зачатая без Отца») «первомысль» он присутствует в любом феномене как «то-что-он-есть», будучи залогом того, что стул у нас будет именно стулом, а не шкафом, и развалится исключительно тогда, когда сопротивление материала заднице хозяина окажется предельно недостаточным. В стуле Логос присутствует как его «стульность», в шкафу — как «шкафность», далее везде. Обнаружив это, Платон ничтоже сумняшеся поместил «шкафность» и «стульность» в свой знаменитый «мир идей», эйдосов или архетипов и заявил, что небесная «стульность» для всех земных стульев совершенно одна и та же. На наш непросвещенный взгляд, древний грек скорее уж имел в виду «естьность», но это не суть важно.

20. Возникает протомышление в форме «феноменальности» конкретных феноменов.

Если сам по себе Логос является «мыслью-ни-о-чем», то чем у нас будет «стульность» стула? Правильно: «мыслью о стуле», выглядящей как стул! А чем будут все остальные стулья, шкафы и особы жеского полу, поедающие сушки на проезжей части? Мышлением, или, если угодно, «потоком мышления». Мы назовем этот поток для корректности «протомышлением» (мышлением Бога), поскольку речь совсем не о тех мыслях, которые путаются у нас в голове. Мы, люди, способны лишь думать о стульях, но стульями мысли наши, к счастью, так и не становятся. В этом — огромная разница между тем, что мы обычно считаем «сознанием», и тем, что «сознание» действительно есть. Разница очевидна.

Более-менее первобытные люди полагали, что «стульность» каждого стула есть его личный «дух», — совсем уж неправыми считать их точно нельзя. В более «продвинутых» системах учили о платоноподобных «универсальных стульностях», полагая их божествами. Назвать такое мнение ошибочным также вряд ли получится. Монотеисты, в свою очередь, решили свести все к одному-единственному Логосу-Творцу — вполне, надо сказать, рациональная получилась затея. И, наконец, современные философы-семиотики выдвинули идею о том, что «мир есть текст», что также вполне соответствует «духу и букве».

Еще не «обработанный» Логосом «сырой массив данных», образовавшийся в «информационном пространстве», древние мифологии часто именовали «хаосом», или неким «добытийным бытием». Поскольку «необработанных» данных (информации) могло образовываться неограниченно много, хаос пугал древнего человека своей лавинообразной «плодовитостью», грозившей затоплением земному порядку. Как правило, мифы представляли хаос в виде хтонического или просто мрачного женского божества, а то и страшной безобразной твари со змеиными чертами, которую благополучно убивает светозарный воинственный герой каким-нибудь опасным фаллоимитатором. После этого он производит первый акт «структуризации»: например, отделяя небо от земли или небесные воды от земных.

Любопытно, что в последующем развитии мифа стихия хаоса мирно оборачивается чем-то вроде сговорчивой Матери-Земли, которую уже можно организованно «структурировать» — то есть, обрабатывать, пахать. В дальнейшем хаосу было поручено воплощать вселенские «силы зла», или некую «бездну», которая находится притом по некоторым сведениям «вне Абсолюта».

Здесь нам следует еще раз коснуться мизогинии и ее корней. Весь мыслительный «костяк» мира, в котором мы живем, создан мужчинами. На их же счет следует отнести подавляющее большинство религий, философий, социально-политических и экономических концептов. Подобный гендерный «перекос» неизбежно повлек за собой специфически «мужскую» окрашенность идеологических систем — со всеми проблемами, свойственными исключительно мужчинам. Но почему так вышло?

В доисторическую эпоху мужчина был практически «не у дел». Во-первых, люди тогда еще на распознали связи между зачатием и половым актом. Это означало, что миссия продолжения рода принадлежала исключительно женщине, — одно только это возносило ее социальный статус до предельного максимума. Во-вторых, на женщине лежали также заботы по поддержанию очага, приготовлению пищи, воспитанию детей и добыванию растительной пищи. Уходившие на охоту мужчины могли неделями быть в пути и — в самом худшем случае — вернуться ни с чем. И, наконец, ритуальные действия древних проторелигий также выполнялись слабым полом. Одним словом, царил матриархат.

Это означало две существенно важные вещи. Прежде всего, мужчина исторически имел гораздо больше свободного времени, чем женщина. Круг его обязанностей был гораздо скромнее по сравнению с прекрасным полом. В своих дальних странствиях по следам зверя мужчина был просто вынужден каким-либо образом развеивать скуку — и обнаружил, что лучшее средство для этого находится прямо у него в голове. Мужчина открыл мышление и речь — ибо в мире женщин все было и так ясно без слов, и времени на отвлеченные рассуждения не было вовсе. Строго говоря, мужчина открыл не столько мышление как таковое, сколько особый его тип, позволявший создавать сравнительно длинные ассоциативные цепочки, — то есть мышление логическое. В этом смысле он приобрел свое особое «ноу-хау», которое имело крайне важное значение, поскольку…

…поскольку первобытный мужчина был существом второго сорта. Его единственная задача состояла в том, чтобы обслуживать род, состоявший из женщин, где любая преемственность передавалась по женской линии и иерархии власти принадлежали им же. Брутальной силой ситуацию было не исправить: тогдашний «слабый пол» был не только физически покрепче нынешнего, но также прекрасно управлялся с оружием и зачастую сам ходил на охоту. Притом мужчины были намеренно (притом в ритуальных целях) отделены от женщин и детей в особые мужские «сообщества», в которых культивировались специфически мужские ритуалы — среди них и гомосексуализм.

В этих закрытых сообществах вынужденных «слабаков» и аутсайдеров начали формироваться те нравы, которые хорошо известны по нынешним тюремным раскладам. Не вдаваясь в мрачные подробности взаимоотношений «урок», «мужиков» и «опущенных», скажем одно: мужчины открыли для себя то, что называется сейчас «вертикалью власти», или «иерархической социальной структорой». Парадоксальным образом происходило это параллельно с эволюцией логического, структурированного мышления, учившегося разделять мир на чистое и нечистое, высокое и низкое, а свою «хату» — на «смотрящих» и «петухов». Одновременно возрастал и культ силы, точнее — целенаправленного насилия, призванного «вертикаль власти» поддержать и упрочить.

Основным же побудительным мотивом всего этого было: победить женщину, вырвать у нее социальную «пальму первенства» и отомстить слабому полу за все причиненные унижения.

Реальный шанс появился с возникновением собственности. Стадо одомашненных животных и уж тем более собственное поле необходимо было защищать — притом уже не от саблезубых тигров, а от себе подобных. Мужчина открыл для себя новую социальную роль, в которой прекрасно справлялся со своими обязанностями, — роль воина. Однако для того, чтобы эту роль успешно исполнять, требовалась также и война. Война была третьим после логического мышления и поддержанной насилием «вертикали власти» типично мужским ноу-хау.

К такому повороту женский пол оказался не готов. Дети и очаг внезапно оказались предельно уязвимыми. В первый раз за тысячи, а то и десятки тысяч лет мужчина оказался действительно нужен. Сильный пол воспользовался этим новым раскладом по максимуму и в буквальном смысле захватил власть. Матриархат вынужден был мало-помалу уступить место патриархату.

Однако сила женщины по-прежнему внушала мужчинам почти мистический мистический страх. Ведь прекрасная дама всегда могла строго спросить, почему супруг принес так мало голов врагов и почему враги при следующем набеге все–таки сожгли родную хату? Требовалось выиграть сражение полов на иной территории — территории мировоззренческой. Осознав это, мужчины принялись спешно выковывать новое смертельное оружие — оружие мифа. Было вызвано к жизни поколение «молодых богов» — громовержцев-мачо наподобие Зевса и библейского Иеговы, призванных править миром с помощью «вертикали власти» и насилия. Мифы едва ли не всех народов мира повествовали о «войнах богов», закончившихся полным поражением для их «старшего поколения», созданного матриархатом. «Новые боги» мужчин понемногу сливались в образ Единого Бога — бога войны и мужской доминантности.

Этому Богу положено было находиться на максимальном удалении от Матери-Земли, природная и мистическая сила которой никуда не делась и ничуть не пострадала от мужских экспериментов. Но Мать-Землю как метафизическое женское начало надлежало окончательно «вывести за рамки» — в царство хаоса, в хтоничность и инфернальность. Так возникла череда устрашающих женских образов: от Медузы Горгоны до средневековой «ведьмы». Предельно удаленный от земли и о мира в целом, «мужской Бог» в конце концов очутился в «трансцендентности», где был уже полностью неуязвим от всего «женского».

Но проблема как была, так и осталась — это проблема секса и особенностей мужского организма. Эрекция и половые способности продолжали быть слабым местом сильного пола — и ничего поделать с этим было нельзя. Заковавшись со всех сторон в надежную метафизическую и социальную «броню», мужчина по-прежнему имел свою «ахиллесову пяту», где в любой момент мог быть сражен в своих амбициях наповал. С таким тщанием выстроенная картина мира оказалась колоссом на глиняных ногах. И тогда сильный пол, заправлявший к тому времени уже всеми религиозными делами, выдал на гора еще одно свое ноу-хау — идею об «ошибке», подло вкравшейся в идеальное поначалу мироздание.

Только так можно было метафизически объяснить тот брутальный факт, что битву за свою многовековую гендерную доминантность мужчина как ни старался, а выиграть все же никак не смог: поникший в самый неподходящий момент фаллос моментально сводил на нет все предыдущие старания. Проклятая баба опять побеждала — не сделав для этого вообще ничего! Как же так? Ответ был один: виною всему ошибочный, несовершенный мир, устроенный не так, как должно, — из–за женщины. То Ева соблазнила Адама съесть злосчастное яблоко, то София удумала «зачать без Отца» — короче говоря, проект летел ко всем чертям.

Но оснащенный если не вечно «готовым», как пионер, пенисом, то прекрасно развитым логическим умом, мужчина все–таки нашел оптимальное с его точки зрения решение: «Ошибку Творения» надлежало исправлять! Так возникли духовные и мистические пути, по которым — прежде всего мужчинам — надлежало идти, исполнившись мужества и отваги, до тех пор, покуда не будет достигнута трансцендентная обитель Отца. Там-то уж никакая злая баба не сможет бедного мужика тронуть и пальцем — а эрекция не понадобится вовсе. На этом «пути к Богу» идущему следовало мучительно страдать от чувства собственной неполноценности и вины, ему надлежало нести тяжкий крест собственной «греховности» и без конца каяться.

Весь этот комплекс идей, который мы здесь очертили лишь крайне схематично и поверхностно, мало-помалу проник в умы обоих полов и сделался в итоге чем-то наподобие планетарного мэйнстрима — хотя и с существенными оговорками в каждом конкретном случае. Стоит ли говорить, что типично «женские» духовные учения и традиции (некоторые из них все же сохранились до наших дней) не имеют с этим концептом вообще ничего общего?

Мать-Земля как Вселенская Мать ничего не требует и не ожидает от человека: она питает его и взращивает таким, каков он есть, — и отдает Себя миру полностью, ничего не требуя взамен, поскольку силы Ее принципиально, метафизически неисчерпаемы. Человек есть любимый Сын, который никогда и ни в чем не был «сакрально» повинен, — по той простой причине, что лишь Мать Одна представлена как свет и вибрация, творение и разрушение, добро и зло. В этом мире ничего не требуется исправлять, поскольку он измыслен Ею — и кроме Ее мыслей о себе самой в этом так называемом «мире» нет ничего вообще.

Впрочем, оставим чтение проповедей тем, кому за это специально платят. Наше дело — мало-помалу завершать трактат.

21. Энергия жизни побуждает Логос к созданию трехмерности и органической материи.

Напомним: Логос-Сын ничего не «творит», и уж тем более не «творит» самостоятельно, руководствуясь некоей «собственной волей». Более всего он подобен интернетному браузеру-поисковику, находящему и сортирующему данные по определенному принципу, который мы выше назвали условной «логикой». Логос именно что систематизирует, придает массиву информации в каждом отдельном случае определенные «образ и подобие», которые в конечном счете выглядят как феномен. Более того: результаты плодотворной работы Логоса вообще не видны.

Обработанным данным (подобно чертежу) еще только предстоит стать феноменом, но для «строительных работ» Логос никак не годится — в силу того, что сам по себе он вообще «никакой», полный «ноль». Ему нужна энергия — сила, способная «строить». Притом «строит» она не феномены как таковые, а сам Логос — как говорится, «на подоконнике» (именно в силу этой сугубо метафизической причины мужчине никогда и ни при каких обстоятельствах не выиграть «битву жизни» у женщины).

Исключительно за ее счет в Логосе «активируется» его творческая «жилка» — в противном случае ноль преспокойно продолжает оставаться нолем и не имеет ни к кому никаких претензий.

Энергия эта нам уже очень хорошо знакома — мы назвали ее «энергией желания». Она смутно бурлит в «сыром массиве информации», побуждая его беспредельно расти в пределах «относительной реальности» двухмерного пространства. Но одновременно она же побуждает Логос заниматься сортировкой и «творением». Но где, в каком месте двухмерное пространство вдруг «взрывается» трехмерностью?

Вспомним, что наш Логос — это «ноль-плюс-один», т. е. в сущности проекция «не-точки» и «точки» в двухмерную «систему координат». Притом это уже именно точка, а не «увиденная с торца прямая», — одномерность «прямой-струны» мы уже покинули. Точнее — у нас есть реальная прото-частица, являющаяся одновременно волной. Эта «прото-частица» суть спрессованная донельзя вибрирующая «струна» со всем колоссальным объемом заключенной в ней энергии («энергии желания»). На фазе аннигиляции частица уходит в «ноль» — бездействующий «чистый» Логос, зато на фазе творения раздается громкий-прегромкий «бабах!». Это наш Большой Взрыв, сотворивший физическую Вселенную.

Прото-частицу буквально «рвет на части» от избытка энергии, и она взрывается, «выплескивая» наружу прочие частицы — вполне материальные «мини-феномены». Пока они разлетаются себе дальше, прото-частица снова уходит в «нулевую фазу» — и так до бесконечности. Имеет место все то же самое «мерцание», сливающееся в то, что в конечном итоге представляется «материальным миром».

Так, да не совсем так. «Строительным материалом» для бесконечных мириад частиц служат по-прежнему «свет» и «звук», наличествующие в каждой из них в разных пропорциях (только в «ноле» их точно поровну). По этому принципу происходит первичной разделение: те частицы, в которых доминирует «звук», становятся неорганической материей, а те, где больше «света», превращаются в «органику». Это еще крайне, бесконечно далеко от «органической жизни» — но маршрут ясен: «свет» к «свету», «звук» к «звуку».

Неутомимый Логос формирует все новые и новые комбинации частиц, «взрываясь» нескончаемыми «творческими импульсами». «Энергия желания» заботится о том, чтобы эти комбинации непрестанно умножались. Все происходит по своей внутренней логике — точно так же, как с геометрией двухмерного пространства в системе координат: возникают планеты, звезды, галактики — и тэ дэ вплоть до Земли и в итоге ее двуногого «хозяина» — человека.

И все это, как мы понимаем, есть всего лишь странная иллюзорная катавасия, данная нам, впрочем, «в ощущении и восприятии».

22. Человек возникает как предельная реализация субъектности.

Может ли существовать у «творения» какая-либо внятная цель? Да,конечно может. Эта цель — предельная реализация всех потенциалов, подстегиваемая «энергией желания». Этих потенциалов, как известно, всего два: «субъектность» и «естьность». «Естьность» реализуется в материи — органической и неорганической, то есть, в «феноменальности феномена».

А «субъектность»? В чем могла бы выразиться предельная реализация «субъектности»? В думающем, дышащем и какающем человеке, который ничтоже сумняшеся говорит о себе «я». Потому что ни стул, ни Логос на такое не способны — только лишь та самая Саша, которая до сих пор почему-то все бредет незадавленная по шоссе и грызет свою дурацкую сушку.

Нет, мы не «венцы Творения» и не что-либо еще подобное. Но в наших телах, лишенных шерсти и когтей, но оснащенных приличных размеров мозгом и неплохим речевым аппаратом, «субъектность» обрела возможность проявиться наиболее оптимальным образом. Мы рождены не для того, чтоб «Кафку сделать былью» или достичь черт знает каких духовных высот (что, впрочем, совершенно не исключается). Мы здесь, на белом свете, для того, чтобы считать себя «я» и вести нашу обычную, крайне банальную в целом жизнь с ее бестолковой толкотней на пути из п-ды в могилу.

Мужчина возник как окончательная реализация «не-точки» и Света, женщина стала воплощением «точки» и Звука, а извечный кофликт между ними как бесконечная игра «энергии желания» движет миром. Круг замкнулся: «что наверху — то и внизу». Ни в чем нет и не может быть «изъяна» — гармония сфер вечно звучит без единой фальшивой ноты, и ей абсолютно ничто не угрожает.

Мы все — полностью реализованные существа. В своей реализации как «субъектность» мы лишены недостатков. То, что нам видится как «наша» жизнь и смерть, — не имеющие принципиального значения картинки, которые как возникли, так и исчезнут, когда наступит срок. К чему бы мы ни стремились, в чем бы ни разочаровывались — все это обыкновенная ерунда, чепуха на постном масле.

Ничто и никогда не сможет поколебать наше совершенство как воплощенной, полностью реализованной «субъектности». «Тó есть мы» — и даже при при самом большом нашем желании Мать не перестанет нами быть. Не потому, что Она нас пламенно любит и прощает нам все грехи, — а потому, что Она в буквальном смысле мы и есть.

Timebreak.

…Г-н Здравый Смысл объявился как всегда неожиданно — когда книга была уже практически закончена — и ничтоже сумняшеся выдал вместе «здрасти» вопрос, которого мы от него уже давно ждали: «А делать-то что? Как жить?!» Что ответить человеку, вопрошающему так, — после всего, что на этих страницах нами уже было сказано? Мы не нашли ничего лучшего, как прочитать нашему дорогому другу стихотворение, — в надежде, что он ничего не поймет и успокоится. Так оно и получилось.

Кто хохочет за стеною,

Словно послан Сатаною,

Вострый нож в меня вонзя,

Мне погибелью грозя?

Что за тайный поселился,

Иль собачкою прибился,

Ошиваясь, здесь ошился,

Подле самых моих ног,

Не ступая за порог?

Что там за сумарь бездомный

В дом прокрался ночью темной?

Легок, да не налегке.

Чую хохоток постылый,

Что мерещится могилой.

Что у сумаря в руке?

Он колотит в стену чуркой,

Оббивая штукатурку,

Или знаки подает?

Или выжить меня хочет

Из квартиры этой ночью,

Отчего же он хохочет,

Что он спать мне не дает?

— Ты не спи, не спи, жилец,

Ведь тебе во сне конец.

Ты не спи, покинь постелю,

Внемли моему веселью.

Помер я давным-давно,

Жить мне боле не дано.

Смех могильному загнильцу

То, что людям не смешно.

Никаких мучений тут,

Тело червии грызут,

Все грызут они, грызут,

Загрызаюцца.

А меня ни там, ни тут,

Все вокруг — сплошной уют.

Все вокруг — сплошной уют

Да лобзаньица.

— Так лобзай же ты меня

Темну ночь до бела дня,

Словно плетию коня

Белогриваго.

Твоя ласка горяча,

Так лобзай меня сплеча!

Так ему я закричал,

Словно иволга.

И заржал я: иго-го

От соседствия его.

Вся постеля подо мной

То ли пот, а то ли гной.

Сбились в кучу простынища

В изголовии.

А в ногах горит свеча

И сосед мой, хохоча,

Посылает мне врача

Или ангела.

Пробудился я во мгле.

Ни на небе, ни в земле.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

На политом кровью Мамаевом кургане стоит колоссальная фигура женщины с мечом. Это — Гневная Мать. Именно Она выиграла великую войну, повергнув в прах вздыбленный и ощерившийся железом нацистский Фаллос — чудовищный стояк, в эгоистическом ослеплении рискнувший восстать против Нее, отделившись и воспряв в порыве иллюзорной самости. Он был безжалостно отсечен — и брошен к ногам народа-победителя, народа, отдавшего 27 миллионов жизней за Родину.

Патриотизм русского человека — это не экстаз от лязга танковых гусениц по Красной площади и не ритуальные камлания в пафосном Храме Вооруженных Сил. Наш патриотизм не знает фаллических восторгов; он — в самой Русской Земле, в ее бескрайней равнине и в бездонной выси плоского русского неба. Отдать жизнь за Родину для русского естественно — поскольку этой мистической, метафизической Родине его жизнь изначально и принадлежит.

Если нужно создавать поводы для того, чтобы любить Родину, — это не та Родина и не та Любовь. Русский любит свою Россию не за что-то — и уж совсем-совсем не за то, что у нее самые ядерные в мире боеголовки и самые лучшие на планете дороги и дураки. Русский любит Россию нипочему — по голосу крови, по праву рождения в Ней и по священной привилегии пролить за Нее кровь и упокоиться с миром в Ее сырой земле.

Величие России в том, что Она есть земное проявление Матери. Какие бы «вертикали власти» ни пытались с Нею совладать, снаружи или извне, — Она поглотит их и растворит, всегда оставаясь лишь Собою. Над Нею нет власти никакой — Она же не стремится ни над чем властвовать, поскольку нет ничего, чтобы Ею не было. Сила русского народа в том, что он — Народ-Сын, воплощенный Логос, наполненный силой Русской Земли как «энергией жизни».

Родиться русским мужчиной — это подарок, поскольку именно русские знают, что такое верность и честь. Кроме верности и чести нет и не может быть для мужчины никакого «духовного пути» — он создан для служения, он — чудо служения. Вся муть оседает, все амбиции забываются вмиг, когда приходит пора сложить голову и смиренно вернуться к Матери — не предав Ее и отмыв любое бесчестие кровью.

Радуйся, Невесто неневестная!