Попалась на глаза вот эта картина. И вспомнилась одна из моих встреч с потусторонними обитателями. Был это кажись 91 год, а в ту пору я был как и положено — совсем молодым хлопцем, жадным до получения сырого прямого опыта. И самый простой способ его заполучить — это или автостопом или на собаках (электричках) или уж билет купить и поехать чтобы где на дальней станции сойти, и что бы да, трава по пояс стояла.

Шастал я в то лето по курской области, ночевал в стогах, бывало что и к табору прибивался на несколько ночей, или в сарае, на веранде — кто пускал переночевать. Не знаю как сейчас, но деревни тогда, не смотря на все ужасы коллективизации, всё ещё сохранили связь с деревнями тогда, когда мать сыра землица являлась той хтонической силой, что посредством ритуалов давала крестьянину и смысл, и погружала его восприятие в пространство магического реализма. Где бабка-колдунья превращалась и в порося, и в кошку, а домовой или чёрт не существовали в сугубо пространстве сказок, а жил с ними крестьянин бок о бок.

Не помню уже как называлась деревня, а примыкала она аккурат к лесу, да такому, что мужики охотиться в него даже не ходили. Уж больно страшен он был. Вошел я в деревню ту когда солнце собираясь грохнуться, еще только зависло над землицей, да такое оно было раскаленное, что светилось аж каким-то фиолетовым накалом. Постучал я в избу молока спросить. Вышла бабка — косая, на веранду пригласила, литровую банку дала. Ох, что за молоко тогда было! До него то сразу не добраться, слой сливок лежал, хоть пальцем протыкай.

— Откудажа, чей буш? — голос тоже, как и глаз — косой, окончания куда-то уплывали в сторону.

— Да я мать калик летний, жизнь вот познаю, по земле хожу.

— С бесами-та поди знаешься? — бабка перекрестилась так размашисто. И поплевала на левое плечо.

— Пошто интересуешься? Я что, похож на анчихриста какого?

— Да сюда просто так то не ходють, сторонкуются, а мы попривыкли. Ай лукавишь?

— Чего мать лукавить? Я с Новоалександровки шёл, по Тускарю (река), цыган встретил, с ними гужевался, на конях катался, вот и до вас дошёл. Карты нет у меня, куда птица прокурлычит, туда и ход имею.

— Ишь, — бабка снова перекрестилась.

— А поночевать тут люди добрые найдутся?

— От чего ж не найтися. Тута редко кто пришлый, сторонкуются. Ты вот эта что, подсобишь ведра с колодца принесть?

Пошли мы с бабкой Марфеной до колодца. По дороге она и рассказала, что барин, который до революции жил, колдуном был. Да не простым, а заморским. С тех пор и облюбовала нечисть лес тот. Ни по ягодки, ни по грибы. И с хоругвиями окрест, пришлые попы ходили, да всё бестолку. Ходил кто, хоть по ягоды-грибы, хоть и с ружжом, или седые безумые возвращались, или совсем сгибали тама.

— А почто известно что заморский то был?

— Ну, а как же, у нас то, знамо дело, кто якшаться с нечистью охошь, тот через кота черного, аль корешки болотные и заговоры, иль перекидывается, или чего лучше и не знать, делает. А тут, я то малой ишо была, ну и в балахонах таких собирались, на поле пред лесом огни палили, звезды огневые, аккурат церква спалилася как барин из заморска свово вернулся да и начал нечистовать. Вот отсюда есль наспрямки, вот так, идтить, а потом дорога направо сразу пойде, ты туда, и выйдешь на усадьбу та.

Принёс я Марфёне воды, она хлеба с маслом дала, порося показала, овцу, а корова говорит, щас пригнать с выпаса должны. И рассказала куда можно пойти да на ночлег напроситься. Пошёл. Молотил в калитку, потом в ворота. Собака аж зашлась лаем. Никого. Дай ка думаю я сам в лес схожу, покамест не стемнело. Лес правда, тяжёлый такой. Сразу тебя поглощает, и что необычно — мох везде. Ступаешь как по вате, мягко так, неслышно, только вдалеке дятел орудует, да не один. И ритм такой чудной, с эхом, и прям идти на него так охота. Думаю, маленько пройду, огляжусь. И чудеса, минут через пять — озеро лесное. Вода — молоко парное. Не колышится совсем по краям, верхушки отражает, и в середине аккурат где кроны с небом сходятся, так качает их — ключи стало быть подводные. Разделся, а дерево лежало, и прямо в воду уходило. Я по нему прошел, и нырнул солдатиком. Да и с трудом вынырнул обратно. Сверху-то вода теплая, а внутри — родники студёные кружат свою канитель. Как ноги не свело? Но попривык, расслабился, и вроде не такие уж и холодные. Контраст интересный. И вот чую что смотрит кто. Прямо вот такое чувство острое, аж мурашки забегали. Может русалка думаю, хватит сейчас за ногу. Обласкает, и на дно аккурат спровадит. А в лесу то, да ещё таком темнеет быстро. Оделся я, не обсохнув, и в деревню. Хорошо, что кто-то костёр палил, прямо на дымок пошёл. Вышел, чистый, энергия такая пошла, бодрая, веселая. До хаты постоялой дошёл, стучу-стучу, опять никого. И как-то пусто везде. Только дымом тянет. Сориентировался, и пошёл куда мне Марфёна указала, к усадьбе.

Лес справа остался, сад сливовый заброшенный, и усадьба стоит. Деревянная часть горелая, а каменная крепкая, хоть и перекошенная. Думаю здесь и заночую. Раз из леса живым вернулся, то и усадьба мне бесовская не указ уже. Обошёл я её, кирпич странный мне показался, уж больно он красный, эдакий оттенок бывает порой у заката, терпкий, живой. Через оконный проём запрыгнул вовнутрь, а темнота из всех углов карабкается. Солнца то, уже рожок небольшой перевернутый торчит. Прямо Нуит мне напомнил. Пожираемый хтонью. В общем вглубь я прошёл, комната, не иначе как зала была, и печь. Доску притянул к ней, одеяло из сумки достал, расстелил. Папиросу достал, курнул. В голове эдак зашумело, зашумело, и я не заметил как и заснул. И просыпаюсь, а луч прямо в глаза бьёт. Зеркало, осколок солнце отражает, и зайца мне пускает. Аж ослеп чуток. Встал, одеяло отряхнул, и пошёл дом обследовать. Думаю, вдруг кабинет мага найду, а там осталось что из библиотеки. И прямо как по заказу, комната, кое-где еще чёрное дерево осталось по стенам, мебель истлевшая. Присел на корточки, разбираю в углу мусор, и снова, вот чудеса — страницы, старые, от руки писанные.

«Теперь же, если кто собрался вызвать неистового духа в круг, должен рассматривать и знать природу свою и какие планеты ныне в согласии и какие влияния в сию кромку луны они чинят. Когда разумеешь сие, выбери место что подходит, и в согласии будет с сим действом вызова.»

Зачитался я описание ритуала из оперативной магии, по вызову духа, как вдруг кто-то прыгает на меня, и начинает, как бы это описать. Ну как будто рук двадцать, с такими острыми колючими ногтями, вас начинает везде щекотать. И одновременно то ли визжать, то ли хрипеть.

И тут я проснулся. От страха, признаться, тело судорогой всё свело. Что открытые глаза, что закрытые — один хрен. Задышал глубоко, и знал я некоторые упражнения и формулы вербальные, чтобы значит попустило. Тело расслабилось, но мурашки ядреные — волнами, и внизу живота так вибрирует, руку приложишь — а там как бьется изнутри кто. Глаза вроде несколько адаптировались. Встал я осторожно, припомнил где выход, и пошел. А на дворе — мать честная, всё серебряным молоком залито. Лунища с ведро целое, вот-вот выплеснится. Воздух какой… травами, лесом, луной, землёй пахнет — всё смешалось и кружится хороводами. Присел я, и вдруг гляжу слева, как раньше не заметил — церква та самая, про которую Марфёна говорила. Без колокольни стало быть. И тут меня в сон так потянуло. Глаза закрыл, хорошо так, серебро и молоко лунное, да воздух совсем сон мой недавний затмили. Но думаю, спать лучше не надо. Глаза открываю. И… прямо где колокольня должна быть, сидит самый настоящий чёрто-бес. Злой дух. Шерсть эдакая, ржавая, рога шевелящиеся, а лицо получеловеческое, полузвериное, меняется постоянно, и глаза… И такой от него нет, не страх исходит, а всепоглощающий холод. Замораживающий внутри всё, и если поддашься ему, всё трещинами пойдет, и осыпешься как зеркало.

И только низ живота у меня пуще вдруг прежнего завибрировал. Оттуда такие волны тепла сначала, а потом и жара пошли, и вмиг растопили они мороку. В общем так и просидели мы остаток ночи. Не сводя друг с друга глаз. И петухов первых он не испугался. Только вот по мере прибывания света, стал он тлеть, как темнота исчезать в углах, когда свечу зажигаешь. А тут солнце целое! Вошел я в дом, забрал одеяло, сумку, и решил сходить до озера. Разделся, и… всё тело у меня было в синяках, и царапинах… Не стал я купаться, а прямиком пошёл к цыганам, надеясь, что они еще стояли там табором. Но это уже совсем другая история.