“Жизнь — это всего лишь жизнь”. Скорее патология, скорее случайность без косметики духа и смысла. Для Бена Вударда, утверждающего программу “тёмного витализма”, рабочим рядом которого выступает не философский аппарат (избыточно антропоцентричный, по мнению автора), а хорроры, видеоигры, графические романы, естественнонаучные исследования, сочинения Лавкрафта и Томаса Лиготти, главная задача — сказать о жизни нечто такое, что выходило бы за пределы привычных иерархий, успокаивающих наше воображение. Снять антропологическую завесу, чтобы жизнь явила себя во всей своей органической непристойности, настойчиво вытесняемой разными формами религиозных и культурных дискурсов. Выстраивая альтернативный порядок образов, Вудард пишет настоящую апологию маргинальных форм живого, изгнанных на периферию научного и культурного опыта. Слизь, взвеси, эмульсии, грибы, топи, вирусы — вот та “базисная реальность”, кишащая порождающей потенциальностью, вселяющая ужас и отвращение, к которой необходимо вернуться для создания реалистичной картины жизни. Слизь — это универсальная метафора исходного состояния жизни, деиндивидуализированный субстрат, служащий для маркировки хаотичного и чрезмерного витального импульса, выходящего далеко за пределы представлений и схем антропоцентрических моделей. Говорить о природе до и без “человеческого”, о жизни как таковой — вот ключевой пафос “Динамики слизи” (и здесь стоит упомянут признание Вударда о сильнейшем влиянии спекулятивного реализма на эту работу).

Заявленный в тексте “минимум метафизики” — это переработанная концепция Единого Плотина, понимаемого как “возможность самой бытийности”, совпадающей с естественной историей в том виде, в котором её понимает современная наука (Большой Взрыв, зарождение жизни), “онтологический каскад, отражающий космологическую прогрессию сил материй”. Единое в этом смысле — источник сил, формирующих живое, и, вместе с полемическими дополнениями к витализму Бергсона и Делёза, ключевое понятие, служащее основой “тёмного витализма”.

Необходимы допущением в концепции витализма для Вударда выступает не загадочная жизненная сила или субстанция, толкающая жизнь к развитию, а элемент темпоральности. Именно время делает возможным понимание жизни “как кем-то проживаемой и жизни как опыта проживания, то есть жизни как пространственно-временного развёртывания опыта”. Пространство и время и будут теми силами, благодаря которым жизнь выходит из своего “в себе”, дифференцируется из исходной неразличимости, расползается, формирует сети, сворачивается и разворачивается, закрепляет изменения.

Пустив в оборот все фантомы, ужасы и аффекты массовой культуры, Вудард двигается от анализа интернальности, демонстрирующего абсолютную уязвимость человеческого вида перед “простыми” формами жизни — вирусами, бактериями, микробами, сочетающими разрушение с гиперпродуктивностью, формирующими сети, способные “распространятся через пределы и границы”, к “грибовидному ужасу”, воплощающему ползучесть и “неравновесную пространственность” жизни. Виройдная интернальность и экстернальность грибного, объединившись, производят сверхорганическое, настоящую фантасмогорическую галерею монстров (от ксеноморфа из фильма “Чужой” до тиранидов Баррингтона), с помощью которого Вудард проблематизирует связь жизни и мысли, в которой разум оказывается “лишь одним из свойств посреди когтистого и клыкастого бестиария природы”. Мысль, мыслящая жизнь — не итог движения на пути к все более совершенным формам жизни, а “всего лишь один исход, одна страта самой природы”.

В рамках “тёмного витализма” человеческая жизнь, обнаруживающая себя в зазоре между природой-в-себе и природой-для-нас, испытывающая влечение к смерти, к “(не)органическим скоплениям материи, из которых мы вышли”, существует в режиме онто-эпистемологического кошмара, сталкиваясь с невозможность противостоять посредством мышления опустошению и разрушению жизни временем. “Материальное бытие человека и всей жизни склизко. Слизь — это грязное пятно реального, остаток и напоминание о том, что вещи разрушаются”.

Текст Вударда — это своего рода эпистемологический панк, предоставляющий голос маргиналиям и “отбросам” жизни. И, не смотря на тщательную проработку концептуально аппарата и сильную эстетизацию, иногда, в самых мрачных пассажах, трудно отделаться от впечатления, что они написаны подростком-мизантропом, решившим немного подпортить жизнь менее склонным к мышлению и более жизнерадостным сверстникам: “В конце концов, слизь — это и доказательство всеобщей связи, и намёк на её разрушение, свидетельство того, что случилось нечто весьма отвратительное — гадкая штука под названием “жизнь”. Нечто такое, что будет заполнять пространство, пока космос не остынет настолько, что всякая новая связь станет невозможна. И тогда — жизнь найдет своё завершение в океане гниения, который изольётся в безграничную пустоту угасания”.