неоконченный роман

Глава 1. Люстра

В окнах, запаянных на производственный скотч, было видно, что люстра висит неровно. Тонкие хрустальные бусины свисали с одной стороны ниже, чем с другой. Это невыносимо раздражало. Так и хотелось зайти в подъезд, подняться на нужный этаж, пройти в квартиру и тяпнуть рукой по люстре чтобы выровнялось. Сомневаюсь, что жильцы той квартиры оценили бы мой вклад в их интерьерное решение, но эстетическое желание и тайная тяга узнать ответ на вопрос «кто там живёт?» повели меня сами.

Дом был совершенно обычный. Грязно-серый цвет потёртых кирпичей, тёмные цементные швы между блоками и отбитый шлейф какой-то краски — таким он выглядел снаружи. Таких домов было здесь много и все они были как один. Если сильно подвыпить или чем-то заболеть, то в таком лихорадочном состоянии можно спутать и не понять, где свой, а где чужой. Семь лет тому назад так случилось с моим отцом, который прошёл мимо нашего дома и пошёл куда-то дальше, сюда. Больше мы его так и не видели — пропал. Ну тут дело не в магическом действии хрущёвских построек, а скорее в тотальном инфантилизме моего отца. Взять на себя ответственность было всего лишь одноразовым подвигом, нежели каждодневным вызовом.

Я зашел в подъезд, который ровно ничем не отличался от моего. Те же окурки на лестнице, та же облупившаяся синяя краска и зассаный бетон. На пролёте лежал, в прошлом интеллигентного вида, мужчина лет сорока. Он работал кем-то в моей школе, но потом спился. То ли, потому что жена умерла, то ли, потому что не смог приспособиться к новой стране и миру. Антон всегда говорит, что вместе с последним генеральным секретарём мы утратили людей и иллюзию, в которой жили. Приспособиться к новому — трудная задача. Так случилось и с этим. Мужчина что-то крикнул в темноте, пришлось обернуться. Вид его был жалкий, но гордый. Пошли маты. Я промолчал, но испачкал руку в рвоте, скорее всего, в его. Вытер её об стену и наткнулся на надпись: «Трудно быть Серёгой». Вероятно, какая-то отсылка к Стругацким или мне показалось? Возможно, там было написано что-то другое, но разбираться в этом не было сил.

На этаже было две квартиры, но всё равно пришлось включить свой внутренний компас чтобы понять, куда именно надо звонить. Позвонил в ту, что слева, начали орать дети и кричать маму. Пожалел, что вообще решился на это, хоть бы перепутал. На деревянной двери огромный порез, кажется от топора. Зачем люди могут бить топором о дверь? Явно же не из-за кривой люстры? Дверь открыла пожилая женщина.

— Ты из ЖЭКа? — пугливо спросила она.

— Нет, почему вдруг из ЖЭКа?

— Квартиру не отдадим, придёт деду пенсия и всё оплатим. Скажи им, чтобы перестали слать своих коллекторов. Я вообще тут не причем, а хата моя.

— Да постойте же, это у Вас такая хрустальная пыльная люстра, ещё чуть-чуть так криво висит, там ещё у неё будто изумруды-бриллианты свисают?

— Была б моя, я б её давно в ломбард снесла. Нет, то Светкина. А тебе она на кой? Купить хочешь? Мою возьми, у меня без бриллиантов этих ваших, но зато чехословацкая. Импорт!

Последнее слово она произнесла с особым ударением, но люстра её мне была не нужна, так что пришлось откланяться. Всё-таки перепутал стороны, но этаж точно был третий. Пожилая женщина успела меня предупредить, что хозяйку кривой люстры зовут Светлана, и работает она в какой-то лизинговой компании. По мнению соседки, Светлана была ещё та «прорва», но доверял я соседке весьма смутно. Постучал. На меня смотрела строгого вида девушка. У неё были волнистые тёмные волосы, несуразный тонкий вздёрнутый нос и пухлые персикового цвета губы. Она не улыбалась и не грустила, её лицо вообще ничего не выражало, но я только смотрел на неё. Губы её напряглись и вот скулы стали острее, а тонкая кожа будто начала переливаться от света лампочки. Теперь Светлана, кажется, злилась.

— Ну, что молчим? Вам чего? — как бы дернувшись, но чуть вздыхая сказала она.

— Здравствуйте, извините за беспокойство! Я бы хотел помочь Вам с люстрой. — как-то криво и по-дурацки произнёс я.

— Я ничего не покупаю!

— Но я не продаю. Я увидел в окно, что она криво висит, хотел бы поправить.

— Опять наркоман какой-то.

Она сделала небольшую паузу, потом закатила глаза и незаметно потёрла белые от муки пальцы о фартук. У меня была ровно секунда чтобы что-то придумать. Я должен был туда войти и всё исправить.

— Вообще я из ЖЭКа, у нас бесплатная программа от губернатора, мы чиним люстры! Было обнаружено при экспертизе, что ваша кривая. Вдруг взорвётся или ещё что. Вот! — скороговоркой выговорил я.

Посмотрел на неё. Синие глаза её бегали в обе стороны, а из-за раздумий о сказанном у рта появилась еле заметная ямочка. Губы высохли, и она их виновато облизнула.

— Какая ещё экспертиза? Бесплатно говорите? Ну заходите тогда. — недоумевающе и как-то потеряно сказала Светлана.

Она открыла дверь шире, и теперь её можно увидеть лучше. Она была одета в чёрное домашнее платье, а сверху был натянут старый серый фартук. Светлана уже смелее его поправила, протянула мне руку и представилась, но я-то уже знал, как её зовут, представился тоже. Вошёл.

Квартира её будто бы застыла. На стенах были пожелтевшие, но узнаваемо бежевые импортные обои с орнаментом. Украшавшие их фигуры словно смотрели на меня. Что-то напоминало мне вязь растений, будто болото, в котором находится эта квартира. Хозяйка попросила положить шапку на сервант; он, как всегда, был ореховый, но всё ещё лакированный. На полу лежал красный коммунистический ковролин, а где-то вдалеке кухни виднелся чешский сервиз. Поразительно, что вещи в доме имеют способность к такой неподвижности. Даже девушка казалась какой-то застывшей в этих чёрных туфлях.

Я засмотрелся на её приоткрытые ноги, она это заметила и многозначительно покашляла.

— Какая именно люстра Вам нужна, Дмитрий? Все?

— Да, все, но в особенности такая вот хрустальная вся, с неё еще будто изумруды свисают.

— Ладно, я поняла. Достаточно. Она в той комнате, проходите.

Светлана легонько вытянула кисть и указала на люстру в комнате. Да, действительно люстра та. Я спросил, нет ли стремянки, девушка удивилась что я её не ношу с собой. Соврал, что стремянка у коллеги, который в соседнем подъезде. Светлана принесла стул и протёрла его тряпкой от скопившейся пыли. Я только смотрел на её тонкие пальцы, которые потирали будто бы не полуразвалившийся стул, а античную скульптуру. Движения девушки были тонкие, а линии плавные. Отвлёкся чтобы посмотреть на люстру, ослеп от света. Попросил его выключить, чтобы хоть что-то увидеть.

Когда я проверил все люстры и все поправил, хозяйка попросила починить тот самый стул и розетку. Понял, что останусь здесь надолго, но я был этому рад. Пока я копался с отвёрткой, Светлана за мной искоса наблюдала и думала, что я не вижу. Это был здоровый женский интерес или она подозревала, что я что-то украду? Красть у неё было сравнительно нечего, да и точно не сегодня, уж сильно она мне понравилась. В какой-то момент она спросила:

— А ЖЭК вообще чинит розетки?

— Не знаю, вроде нет, но я уже почти закончил.

Что-то готовила на кухне, я слышал звук сгорающего газа. Кипела вода, Светлана предложила отплатить мне за розетку и стул чаем. Согласился, молчаливо ждал за столом и смотрел на силуэт талии девушки. Платье её оказалось старым, вероятно бабушкиным. Снизу, ниже колена, оно чуть-чуть истаскалось. Вид это не портило, нет, напротив, но всё здесь выглядело очень странно, будто я попал в машину времени и отправился на сорок лет назад. Из нового в этом жилье были только я и молодое красивое тело Светланы. Всё остальное хоть и выглядело старо, но смотрелось вполне гармонично.

— А кем вы работаете? Про мою работу вы знаете, — спрашивал я в ожидании чая.

— Я работаю в лизинговой компании.

— Понятно. Сложно, наверное?

— Да нет. Я уже смирилась, такова судьба моя. Вообще, я всегда мечтала быть архитектором и построить свой собственный дом, но ничего вышло.

— А почему?

— Не поступила, не взяли. Говорят, таланта нет.

— И в правду нет? Мне кажется, Вы были бы успешны на этом поприще.

— Ой, не смешите, Вы меня даже не знаете. Думаю, да, не было. Таланта не было. Об этом мне сказал глава приёмной комиссии — Валерий Степанович Просткин, он у нас в городе главный архитектор. В советское время даже получил орден за это. Орден Трудовой Славы третьей степени! Всё-таки признанный мастер.

— Так его же не за талант дают. Да и давали за досрочное выполнение плана пятилетки и архитекторов среди награждённых не помню.

— Ну, в любом случае он сказал: «Девушка, вам только в финансы. Какая Вам архитектура?». Я, конечно, тогда расстроилась, но на финансы и пошла. Ну ничего, лучше уж так.

Сели пить чай, она показала свои проекты, я как смог оценил, но в чертежах понимал мало. Когда она рассказывала про свои чертежи и мечты об их исполнении, я снова вспомнил Антона и его теорию, но под неё не очень подходило. Советский Союз для Светланы был такой же родной, как и для меня — то есть формально я тогда родился, но вырос уже в другой стране. Лицо Светланы искрилось, она продолжала сбивчиво рассказывать о своих макетах и чертежах. Я только слушал и наслаждался её вдохновением, в конце концов, красотой. Через какой-то час или два она опомнилась и снова застыла, как-то осунулась, и лицо её приняло испуганное выражение.

— Дмитрий, а Вы всегда хотели работать в ЖЭКе? Простите за нескромный вопрос, я ничего против не имею.

Вопрос поставил меня в тупик. Вспомнил про мужчину, который жил в подъезде.

— Нет, не всегда. Я хотел было детей учить, какой-нибудь химии, но передумал.

— Ой, это вы правильно. Есть у меня один учитель знакомый, но вы его, наверное, видели. Хотя у вас бы по-другому было. А чего передумали?

— Не хотел бедности, в ЖЭКе больше платят, да и потом понял, что работа такая с людьми не для меня. Соседа я видел, он что, учитель?

— Да, вот, математику, кажется, вёл или химию. Спился. Ему платили мало, потом жена умерла. Дети его вроде любили, но он из-за чего-то резко страдал, так вот и не справился ни с чем. Сейчас вот живёт в подъезде — достал.

Мне нечего было ответить, да и сама она, подперши рукой подбородок, куда-то незамедлительно ушла. Мыслями, конечно. Мы оба молчали, но молчание было абсолютно здоровое. Какое бывает, когда расставаться не хочется, но и говорить нечего.

В этой тишине я смотрел на её гремящий старый холодильник, по виду пустой, но откуда мне знать? Окна, как и вообще всё в доме, были покрыты жирным слоем пыли. Раковина в углу комнаты похлипывала водой, а локти мои с шумом отлипали от стола. Я решил взглянуть на девушку снова, но суровый взгляд её был отведён в сторону. Продолжал глубокомысленно молчать. Руки её напряженно чесали бледную шею, а зубы будто в приступе постукивали. Я отвёл взгляд от неё к обоям, где ветвящийся орнамент будто бы снова глазел на меня, а линии его стали всё теснее, словно окутывали всё вокруг.

Съедающая тишина всё больше поглощала нас. Внутри всё накренилось, а тиски сдавили и без того хрупкое тело. Казалось, вот-вот и я умру. Медленно умирала и Светлана в попытках выйти оттуда, куда лучше никогда не заходить.

Глава 2. Стена

Она убаюкивает, она гипнотизирует, но выхода нет — однажды она тебя поймает. Я проснулся через пару часов. Светлана всё ещё смотрела в пустоту, чай остыл, а следы моего напитка, видимо, случайного сбитого во сне рукой, медленно текли по столу. Как я уснул? Может быть, она что-то подсыпала в чай? Сам пришёл к клафилинщице? Нет, этого быть не могло. Всему виной стены и эта гулкая проклятая тишина, снедающая всё своим лживым спокойствием.

Света всё-таки очнулась и вдруг обернулась ко мне. Возможно, она не простит мне такой фамильярности, но этот внезапный сеанс будто бы молчаливо сблизил нас.

— Ты проснулся? — болезненно улыбаясь, сказала она.

— Да, извините. Я просто не выспался совсем — бессонница.

— Понимаю, у меня тоже бессонница, но не вчера!

После этих слов она резко загоготала и мне стало страшно. Судя по всему, она сумела заметить спёртый испуг у меня на лице, поэтому постаралась натянуть серьёзную мину. Взгляд её упал на стол, она заметила бледно-коричневую лужу чая. Принялась убирать. В этот момент Светлана почему-то дико извинялась и винила себя, убеждала что такого большего не повторится. Может, это она разлила чай? Глупости, это точно сделал я во сне.

Мне было предложено смотреть фильм «Бросающая лики в темноте» или идти домой. Я согласился на второе, потому что романтические фильмы были мне малоинтересны. Мне бы очень хотелось остаться подольше, но момент был не совсем удачный, а кино, как говорят, вещь интимная. Всё-таки она как-то нездорова, но и я нездоров. Нет, надо точно уходить. Я обязательно вернусь, я приду к ней снова, но не сегодня, нельзя.

Это было непросто, но я ушёл. На прощание она улыбчиво пожала мне руку, а потом, ухмыльнувшись, всё-таки поцеловала меня в щёку. Что-то меня тянуло к ней, но я же старался сбежать. Поразительно как быстро она переменилась. Словно в ней есть какая-то кнопка для того, чтобы вернуть себя к жизни. Будто бы по щелчку Света вдруг стала ровно той же, какой я видел её час назад. Почему меня к ней так тянет? Мой интерес всё увеличивался, в том числе из-за поцелуя.

Тёплые следы его ещё были при мне, когда я вышел на улицу. Здесь лежал вдруг выпавший снег, будто спал я не два часа, а значительно больше. Сколько я в итоге спал? А вдруг часы встали и времени прошло гораздо больше, а проспал я как минимум сутки? — эти вопросы занимали меня весь путь домой. Правда, между внутренними рассуждениями, передо мной всплывал её темный, но манящий образ. Вот она улыбается, целует меня. А вот под гипнозом смотрит в никуда, пытаясь, вероятно, осознать причины своего существования. Света не выходила у меня из головы, она может приворожила меня? Бабушка сказала, что такое возможно на близком расстоянии, но эту мысль я допускать не хотел. Не было в доме её никаких предметов, которые бы отличали одну советскую квартиру от другой, а если дело как раз, как и у меня, не столько в существовании, сколько в давящей атмосфере, которая поглощает разум и душу? Да, думаю именно это с ней и произошло, у меня так точно. Повествование, как и мысли, сбиваются и писать становится всё труднее.

Жил я недалеко, всего пять кварталов направо, ровно в таком же доме, ровно в такой же квартире, но с ровной люстрой и, каким не каким, но новым ремонтом. Дома, к счастью, никого не было, да и кто бы мог быть? Снова мой ум был занят воспоминанием о её лёгком, но слегка безвкусном поцелуе у двери. Это что получается, она с каждым так целуется? Всё больше вопросов, и всё меньше ответов. Точнее вообще без ответов, только струящиеся вопросы, которые не дают выход моему сознанию на волю тишины, которую я ненадолго приобрёл с ней. Стоило остаться и посмотреть этот идиотский фильм.

Мысли мои прервали соседи. Я услышал, как деревянная балка ритмично несколько раз ударилась о стену у них, на этаж выше. Вместе с этим был слышен громкий женский крик. Можно было бы подумать, что там кого-то убивают, но постепенно дошло, что это нечто другое. То самое, о чём не принято писать и говорить. Дом у нас хоть и не очень большой, но я понятия не имел о том, кто там живёт. Сразу представилась молодая супружеская пара, но это клише, которое я попытался из себя выбить. Пожилые пары тоже делают это, разве нет? А средний возраст куда деть? Нет, у меня вовсе нет никакого напряжения, просто стоит мне это произнести как становится неловко. Даже перед самим собой.

Звуки утихли всего через пару минут — недолго. Как и всегда. Хотя, может я не слышал то, что было до? О чём я думал прежде? Ах, да. О Свете! Теперь уже как-то странно было размышлять о её телесной красоте или о душевной. Поцелуй окончательно показался дешёвым, как и её самоочевидное предложение посмотреть кино. О чём я только думал? Слава богу вовремя ушёл. Консалтинг… Да публичная женщина какая-то. Да имя ещё — Света!

Через пару часов я разлил чай на пол, и эта хаотичная бледно-коричневая лужа вновь напомнила о Свете. Может, это я зря так? Она же, в сущности, не сделала ничего плохого, да и вряд ли уж кто-то к ней ходит.

На стене моей комнаты висел ковёр, он новый, но на стене. Так получилось, что с этой стены постоянно дуло и мои новые обои, и даже утеплитель не справлялись с этим ветром, так что пришлось повесить ковёр. Это единственная вещь в доме, которая меня так сильно беспокоила.

Дело было вот в чём. В 60-е годы, когда строили наш дом, хотели его объединить с другим. Легенда гласит, что, когда рабочие начали долбить стену (нашу), прибежал прораб, или кто там, и сказал, что проект соединения домов отменили. Ну и естественно, так как огромной дыры в стене не образовалось, то и делать больше ничего и не надо. Поэтому на месте ковра, стена осталась очень тонкая, и зимой, в особенно ветряное время, в квартире становилось очень холодно. Чтобы как-то снизить расход тепла, я и повесил туда ковёр, хоть и не винтажный.

Я долго ходил по комнате так и не понимая, что мне делать дальше. Я точно не хотел бывать в застывшей квартире Светы, но и в свою вести не хотел. Вдруг точно клафилинщица? Или всё-таки психически больная? С этими мыслями я ходил по своей прохладной комнате до четырёх часов утра, а затем, когда на горизонте начал появляться бледный белый свет, уснул.

Глава 3. Дверь

Я родилась… — обычно так начинают писать собственную биографию, но мне это не совсем подходит. Всё-таки с самого детства мне хотелось претендовать на какую-то собственную исключительность. Ну вот опять полезли эти клише. На самом деле, надо было начать с того, что очень сложно быть особенной в маленьком советском городке, в котором ты знаешь генеалогическое древо каждой отдельно взятой семьи.

А с чего тогда начать? Ну начнём с простого: зовут меня Света, мне 35 лет, работаю я в офисе. Кто-то скажет: «Ну что значит в офисе? В офисе кем угодно можно работать. Хоть директором, хоть поломойкой!», но так как название моей должности не изменит вашего отношения, напротив, слова «офис» и «здесь должно быть название моей должности» равно абстрактны, то всё-таки лучше умолчать.

Моя жизнь ничем не отличалась от других: я ходила в тот же детский сад, что и все, я ходила в обычную МБОУ СОШ, я пошла в единственный в нашем городе университет, да и работаю я вместе с теми же людьми, с которыми росла. Сейчас я сижу за своим рабочим столом и вокруг меня нет ни одного приезжего. Слева сидит Евгения Карловна — наш экономист. Она вела в нашем университете какой-то спецкурс, за который у меня стоит твёрдое «отлично», но хоть убей, я никогда не вспомню ни как он назывался, ни, тем более что мы там проходили. Рядом с ней я вижу Сергея Борисовича, нашего специалиста по чему-то там. Он первая любовь моей матери и нынешняя головная боль экономистки. Для меня до сих пор загадка как они еще вместе живут:

— Рыба моя, я сегодня опоздаю, надо отчёт доделать.

— Какой отчёт? Серёжа, ты может забыл, но отчёты тебе надо сдавать только мне. И поручаю их делать тебе я! Какой отчёт? Опять к той проститутке собрался? А знаешь что? Пиздуй!

— Да, отчёт, ты просто забыла, кошечка.

— Я сказала — пиздуй!

На самом деле я бы тоже куда-нибудь ушла от этой экономистки. Мало того, что она беспробудно ела, весила уж явно больше тонны, да ещё и к тому же никогда не мылась! Ну, может она и принимала ванны, в чем пыталась убедить на обеде абсолютно каждого, но я этого не чувствовала. В то же время, этот Евгений Борисович, — жалкое подобие человека. Поэтому даже при всей моей нелюбви к Карловне, мне было несколько её жаль, но что она могла поделать? Уйти? А куда? Жить потом одной до конца лет и позориться перед соседями?

Ох, про «уйти» это отдельная история. Свадьбы в нашем городе проводились очень редко и с обязательным заходом в поликлинику. Состав населения всегда был тот же, а новые жители последние приехали ещё до моего рождения. Ну и мы помним, что человек существо социальное… в общем все настолько стали «родны» друг другу, что переживали как бы не родился какой-нибудь даун.

Опять ко мне пришла Марина Леонидовна.

— Что вам нужно опять? Работаю я, работаю!

— Да? Я что-то не вижу. По-моему, ты просто лясы точишь и всё.

— Да вы вообще видели, чтобы я с кем-то кроме вас сегодня говорила?

— Так, моя родная, ты мне не дерзи. Я тебя отсюда быстро вышвырну, пойдешь на панель работать, пообщаешься там с Сергеем Борисычем… Сидит она, красавица ненаглядная, целыми днями у меня по сторонам зырит!

В этот момент Евгения Карловна так злобно посмотрела на Маринку, что кажется у меня появился шанс избавиться от начальницы моего отдела. Да, Марина Леонидовна только формально была моей начальницей. На самом же деле отдел наш был весьма маленький: я, она и Гриша. Гриша — это её сын, я его никогда не видела, даже бы имя не запомнила, если бы на меня не спихнули всю его работу. Зарплату он свою получал, но всю его работу делала я. Мне это не нравилось, но менять я ничего не собиралась. Я уже и так намучилась с этой дурой, пусть будет как будет.

В один из дней я пришла на работу в черном бабушкином платье. Не далее, как сегодня, на самом деле. Алевтина Валерьевна, наша кадровичка, спросила меня, придется ли ей собирать на поминки. Всячески умоляла этого не делать и не давала сказать мне ни слова. Я вообще сначала не поняла, что она имеет в виду, но потом догадалась, что это всё из-за цвета платья. Нет, просто этот черный глубокий цвет напоминал мне о маме, да и вообще он мне всего на всего казался очень стильным. Действительно, я хоронила в нём маму, но это когда было? Я уже все забыла, но офис помнил всё, так что чуть ли не с помощью чисел Фибоначчи пытался отгадать юбилей маминой кончины.

Все как-то серьезно относились к моей утрате, думали, что я умом уже давно поехала, но это не так. Маме очень повезло, она смогла раствориться, исчезнуть из нашего города, наконец вылезти отсюда. А куда — неважно. Даже если бы она переехала в столицу, ей бы всё равно устроили поминки. «Потому что так было заведено!» — как говорилось в одной малоизвестной пьесе. Да и вообще моё отношение к чей-либо смерти было очень спокойным, потому что смерть это всего лишь факт. Разве у нас есть проблемы привыкания к тому факту, что земля круглая? Любой школьник вам ответит «Ну и что???», но возможность смерти так никогда и никем почему-то не воспринимается.

Каждый день на работе я жду только одного — конца этого самого рабочего дня. Я ненавижу свою работу, как и этот город, но город я всё-таки люблю чуть больше, чем работу и работать. Так вот, все, как только можно тихонько обсуждали и клеймили моё строгое и утончённое черное платье. Наша уборщица вообще сказала, что ей таким только полы и мыть, но наряд моей начальницы хвалили все. На ней сегодня была надета плохо пошитая синтетическая блузка темно-фиолетового цвета, местами на той блузке узорчато светились пластиковые «караты». У подмышек Маринки ткань собиралась гармошкой, а на животе кофта изящно обрамляла жировые складки. Штаны на ней были настолько дешёвые, что по бокам торчали нитки. На коленках они волдырились, а ближе к ляжкам плотно облегали ноги, отчего казалось, что еще минута и они точно лопнут, словно какой-нибудь воздушный шар, но всем нравилась эта яркость, да и она это прекрасно знала. Её рубиновые каблуки плюс капроновые носки так и сверкали весь день по нашему общему, как сейчас стало модно говорить, пространству. На самом же деле никаким пространством это не было, просто мы не были настолько важны, чтобы каждому давать кабинет. Все просто сидели в огромном производственном холле, где не было ничего кроме столов и компьютеров.

На мой же взгляд, управительница была одета совершенно безвкусно и пошло, но так одевались и все остальные. Мой модный минимализм и изысканную простоту здесь называли «серостью». Когда же я надевала что-то яркое, чтобы как-то выйти из клейма серой мыши, то тут же все кричали о моей пошлости и спрашивали про панель. От этого я вновь возвращалась к ярким цветам, чтобы не гневить народ.

Дом у меня простой. Вот я сегодня пришла домой и заметила, что люстра моя пошатывается, а настроения ее перевесить нету. Всё в моем доме выглядит также, как и сорок лет назад. Всё я храню в нём в первозданном виде. Даже если я что-то поменяю, то точно не смогу поменять весь остальной мир вокруг себя. Я решила оставить всё как есть. Ещё десять лет назад у меня было какое-то огненное стремление поменять всё, изменить, теперь же у меня нет ни малейших сил и энергии что-либо делать. Я просто, как и моя мама, хочу поскорее уйти из этого мира и попасть в какой-то иной, где не будет всей этой совдеповской рухляди и убогих озлобленных людей. Об этом всю жизнь мечтала матушка, а сейчас мечтаю я. Мне пришлось вытащить все таблетки, которые так тщательно копила, целых сто! Сильнодействующие! Собиралась принять все, но почему-то не получилось.

Любое изменение вызывает во мне тихий ужас. Ноги немеют, а глаза предательски слезятся. Мне послышалось или кто-то пришел? Как такое может быть? Ко мне никто не приходил вот уже пять лет. Может быть, показания снять? Но даже и за этим не ходят. Кто же это?

Как-то даже неловко стало, что у меня неприбранно, но пришлось открыть. Передо мной стоял по-дебильному улыбчивый человек, который что-то от меня хотел. Я долго силилась понять причину его визита, но пришлось просто впустить этого человека, который изменит всю мою дальнейшую жизнь. Ну, так мне хотелось думать.

Глава 4. Хрусталь

Дмитрий проснулся в четыре утра от внезапного грохота. Резко подскочив с дивана, он уставился в окно. На некогда аскетичном балконе был разбросан соседский хлам. Дело  в том, что лоджия, как это положено, была общей с соседской. Там жила Лидия Семёновна — семидесятилетняя старушка, когда-то работавшая в военторге, теперь же скромно доживающая свой век. Дмитрия удивило даже не это, поскольку он часто замечал, как тонкая «пенопластовая» стенка скрипит под напором велосипедов, кучи книг, дрели и других предметов, которые учтиво хранила Лидия Семёновна. Никто не мог сказать, зачем они были ей нужны, но она их хранила. Стена пала, как пала когда-то берлинская стена, так что вместо завтрака Дмитрий пытался разобраться в произошедшем.

Когда он вышел на лоджию, Лидия Семёновна яро вопила:

— Как же это так? Димочка, ей богу, я не виновата! — декларировала Лидия Семеновна.

— Тётя Лида, не беспокойтесь, всё нормально. Что случилось? — испуганно спрашивал Дмитрий.

Вопрос его был не случаен. В четыре утра Дмитрий соображал плоховато, хоть и вполне здраво. Он будто бы силился понять, что происходит, но не мог или просто не хотел вникнуть.

— Лидия Семёновна, всё хорошо. Эти вещи точно вам нужны?

— Да, Димочка, нужны! — мучительно ответила Лидия Семеновна.

— Хорошо, давайте мне помогайте это собирать.

— Божички мои, как же это так? Да за что мне это на старости лет? Как же это так произошло, ведь вчера ещё всё хорошо было… — причитала Лидия Семеновна.

— Ну, вы извините меня, но у вас столько вещей, что неудивительно.

— А твоё какое дело до моих вещей? Лучше бы помог собрать, лодырь.

— Чем я и занимаюсь, а мне на работу скоро.

— Димка, ты давай ко мне зайди с моей стороны так удобнее будет.

Дмитрий вошел в квартиру соседки и нерешительно начал перетаскивать предметы старины в дом. Слева от окна лежали трехлитровые банки, окрашенные пылью, справа — размоченные от протечки картонные коробки. Внизу стояли непонятные механические приборы. Над ними, на небольшой сизой полочке, стоял чехословацкий хрусталь. Дмитрий стыдливо чихал, его мучала старая аллергия.

— Лидия Семёновна, куда все эти вазы?

— В стенку Димочка, я сейчас тут тебе место освобожу.

Коричневая стенка поглощала комнату своей тяжестью. Казалось, что если ее убрать, то в этой зале поместится небольшой оркестр, но это сооружение грузно заслоняло общую с Дмитрием стену. При любом движении эта прифронтовая рокада начинала попискивать и подергиваться. Стоило опустить глаза, как делалось понятно, что виноваты в этом грубые половицы, давно требующие замены.  Дмитрий бережно ставил вазы в открытый шкафчик, затем возвращался на балкон и снова нес пыльные предметы в дом. Стенка потрескивала, но послушно принимала уже пятую по счету швейную машинку «Зингер». Дмитрий не понимал, как стенке удается столько всего в себя вместить. Думалось ему, что и банки не все войдут, те же скользко пролазили внутрь. Лидия Семеновна в этот момент освобождала другие шкафчики, прятала в простыни какие-то иные вещи и перетаскивала те в другую комнату. Место находилось.

Что было в другой комнате не знал никто, но Дмитрий радовался, что стены той комнаты не соседствуют с его жилплощадью. Когда балконный склад боеприпасов был убран, Дмитрий любезно, не без насилия, был приглашен на чай. На кухне пенсионерки и ветерана труда располагался не меньшего объема хлам, который, однако, не выглядел так враждебно. Гостя усадили за стол, а в это время хозяйка неторопливо бродила по конуре, пытаясь найти праздничные кружки. Найдены они не были, с глубоким огорчением пили из обычных.

За чаем соседка разговорилась:

— Ой, спасибо тебе! Не знаю, что бы я делала без тебя.

— Да не за что, что вы.

— Ой, знаешь, был, когда еще муж живой, так все хорошо было. А сейчас, что не день, то напасть какая-то. Ты же помнишь, дядю Виталю? Хороший мужик был, хозяйственный, не то, что сейчас мужики.

— Помню, конечно. А почему он умер-то?

— Да у него же инсульт был, он после него и не вставал больше. Так я и осталась одна. Сижу, бывает, вспоминаю его. Такой красавец был. В наше время-то первый парень был на деревне тогда был, это потом мы городом стали, он на заводе работал. Бабы все мне завидовали, они-то его и сглазили.  А ты чего чай не пьешь? Невкусный что ли? Другого у меня нет. Я тебе не обязана тут пир устраивать! Такие все привередливые пошли, все хотят повкуснее. Тьфу. У нас как было? Привезут, бывало, в универмаг конфеты, так мы с восьми утра уже караулили их. Дай бог часов пять простоишь, сто грамм на руки дадут и идешь довольный. Приходишь, кулек раскроешь, а они все бетонные, хоть вместо кирпичей и клади. Виталий Валентинович всегда придет и скажет: «Лидка, это что за конфеты, они что ли с завода моего?» и хохочет. Ну я парочку в чае размочу, да детям. Те ели, но они все ели. Это ваше сейчас поколение ничего не ест вообще, только химию.

— Да ем я, ем, очень вкусно.

— Да ладно тебе, знаю, что невкусно. Врете вы еще всегда. У нас никогда не врали. В газетах не врали, мы друг другу не врали, все всегда честно было. Вообще время хорошее было, сейчас уже вообще жить невозможно. Дети все уехали, даже не звонят. Муж умер. Осталась я одна на белом свете.

Лицо Лидии Семеновны в этот момент не выражало ничего. Глаза совсем посерели, зрачок и белок с трудом удавалось отличить. Когда она говорила, ничего не двигалось на ее лице, едва только медленно приоткрывался рот. Взгляд ее был направлен куда-то вдаль. Кажется, ей было даже не особо-то и важно сидит тут кто или нет. Свою историю она готова была рассказывать любому. Стенка снова заскрипела, и соседка оживилась.

— Что стенка-то скрипит? Никак ты гад сломал что-то?

— Я? Да вы же со мной там были, когда бы я ее сломал?

— Сдурел совсем? Не было меня в зале, я здесь была, чай тебе скоту подогревала, а ты вот как со старухой. Вчера не скрипела, сегодня вдруг скрипит. Решилась тебе довериться называется. Не зря я всегда твоим родителям говорила, что ты дебил. Нет, это же надо, взял сломал.

Лидия Семеновна вскочила и побежала в комнату. Половицы стали прыгать как клавиши, стенка затряслась, дверца открылась, полка поплыла вниз, а вместе с ней и вся хрустальная посуда. Дмитрию удалось поймать одну вазу, остальное в мгновение превратилось в песок. Пенсионерка в ярости ударила соседа по спине, тот согнулся. Начались дикие всхлипы и выклики. Виноватым делался Дмитрий, но был ли он виноват? Лидия Семеновна села на диван и пропала. Нет, она все еще была в комнате, только вид ее был такой отрешенный и застывший, что казалось, будто бы она уже не здесь. Дмитрий пытался ее вызволить из этой комы, но она не отзывалась. Не выражая никаких эмоций, соседка смотрела на разбившуюся посуду, через какое-то время очнулась.

— Надо Витале позвонить, пусть новый сходит купит.

— Витале?

— Не Виталя, а Виталий Валентинович, молокосос. Вообще оборзел. Я твоему отцу все расскажу. Вот придет муж с работы, я его попрошу, чтобы он тебя на место поставил, гад.

— Лидия Семеновна, я вам новый куплю. Извините меня, это не специально.

— Да подавись ты им, скотина. Разбил и теперь извиняется. Вон иди отсюда, чтобы глаза тебя мои не видели.

Она все еще неподвижно сидела. Дмитрий молча стоял и не понимал, что ему делать. Лидия Семеновна не выражала никакого интереса, ни к нему, ни к чему-либо еще. Ноги его потрясывались, да и руки тоже. Хотелось быстренько уйти домой, но он переживал, что она очнется и снова начнет кричать. Медленно, он стал поднимать ноги и передвигать их по шатким доскам. Выйдя из квартиры, Дмитрий кажется слишком сильно хлопнул дверью. Прислушался. Было все так же тихо.