В Нижнем Новгороде восемь районов. Каждый из них по своему заметен на общей ткани жизни города. Но зачастую (и в путеводителях, и в сознании жителей) город ассоциируется только с его центральной частью — Кремлем, особняками XIX века и видом на Стрелку, а «народная» память высвечивает в его истории 2-3 этапа — ополчение, купеческий Нижний и некая современность, упуская, например, важный советский пласт, связанный с принципиально другими локациями, образами и нарративами. В рамках недельной резиденции фотограф Наталья Викулина и социолог Ольга Осипова попытались описать характерные черты каждого из районов и поставить вопрос о реальной идентификации современного Нижнего Новгорода.

Сигма публикует эссе Натальи Викулиной, написанное по итогам резиденции.

Между изображением и изображаемым

Если разложить на части двусоставное слово ландшафт, пришедшее в русский язык из немецкого, а в английский из голландского, получим land, то есть «землю», и суффикс schaft (или, в случае с голландским, scap), который среди прочего является указанием действия. Ландшафт отчасти вошел в историю живописи в качестве земли возделанной, культивированной, и такая позиция сразу определяет зрителя по отношению к природе, которая воспринимается главным образом как объект. Человек находится вне пейзажа, вне природы, он как минимум — зритель и наблюдатель, а иногда даже хозяин объекта. Именно поэтому живописные ландшафты часто заказывались землевладельцами не только для красоты гостиной, не только для подчеркивания статуса и богатства, но также в качестве доказательства обладания землёй. В европейской живописной традиции (а именно ей обязан своим распространением термин «ландшафт») пейзажи были не просто «красивыми картинками с видами природы», но в той или иной мере политическими манифестами.

Ландшафт (в особенности городской ландшафт) может быть также понят и как место, как социокультурная конструкция, которая постоянно меняется и переопределяется. Как фотограф и художник, я оказываюсь зажатой между этими двумя полюсами ландшафта, между изображением и изображаемым. Первый полюс отсылает к живописной традиции, заставляя или следовать за ней, или же (и это как раз мой случай) апроприировать её, использовав в качестве инструмента для критики. Второй полюс говорит о (не) включенности в городское пространство. Впрочем, об этом чуть позже.

Прогулка как метод

Эпоха модерна прочно закрепила за городом звание ландшафта, и сегодня словосочетание «городской ландшафт» не вызывает ни у кого вопросов. В конце концов, что же такое город как не окультуренная (в современном понимании этого слова) земля?

Вальтер Беньямин, описывая фигуру фланёра, городского бездельника и исследователя под одной шляпой, говорит, что «город раскрывается перед ним как ландшафт, даже если и закрывается вокруг него комнатой». Несмотря на наличие фотоаппарата, я отчасти такой же фланёр, часами шатающийся по городу. И именно позиция фланёра позволяет мне объединить два полюса ландшафта. Фотографируя город, я в том числе фотографирую и себя по другую сторону объектива. Следы присутствия человека — это в том числе и мои следы. Длительные прогулки превращают меня из обозревателя в участника.

И причина тут не просто в том, что по факту нахождения в городе я так или иначе включена в городское пространство. Прогулки, в особенности по такому городу, как Нижний Новгород, где с одной стороны можно наблюдать высокую децентрализацию районов, а с другой — распределение социальных ролей между центром (верхней частью) и районами, расположенными внизу, такая прогулка непременно будет носить характер интервенции.

Человек с фотоаппаратом в руках в районах, удалённых от центра, носит характер почти что аномального явления. В Сормово, Советском, Московском районах, да, в общем-то, почти везде в Нижнем Новгороде за исключением исторического центра, фотоаппарат однозначно маркирует своего обладателя как чужака, причём чужака, открыто настаивающего на своей инакости. Уже само его появление создает ситуацию, которая меняет привычный ход вещей.

Интересно, что территорией, предназначенной для прогулок, в Нижнем Новгороде является, безусловно, центр. Во всех остальных районах пешеход как будто не предусматривается — тротуары часто в плохом состоянии, а иногда и вовсе отсутствуют. Создается впечатление, что отдельные части города предназначены для автомобилистов, пешеход там выглядит нелепо, а его передвижение небезопасно.

Николя Буррио в своем труде «Эстетика отношений» говорит о том, что современное искусство нынче существует не столько в пространстве (в особенности, если это музейное пространство), сколько во времени. Иными словами, искусство назначает встречи и является поводом (а иногда даже и местом) для построения новых отношений. Длительная прогулка по городу является отличным методом создания внезапных, незапланированных, спонтанных встреч, во время которых устанавливаются новые отношения.

Город между историей и памятью

Как явление, город тем и интересен, что позволяет себя интерпретировать с разных сторон. Качели во дворе могут рассказать о (не)благоустроенности района, а могут стать символом детства, стать предметом ностальгии. Кто-то может вспомнить о том, как потенциальная энергия переходит в кинетическую и возвращается обратно, а кто-то о том, как сложно найти баланс, когда все время, по жизни, туда-сюда, то вверх, то вниз.

И все–таки, при всей субъективности, от которой, наверное, никуда не деться, можем ли мы в принципе определить идентичность пусть даже не города, а района?

Очень часто правительства, озабоченные идеей национальной идентичности, с завидным упорством ищут смысл места (будь то город, район или же страна) в «истоках», в историческом наследии и наглухо закупоренном прошлом. Британский географ Дорин Масси называет это «мифом создания». Для поддержки этого мифа придумываются целые традиции, музеи создаются для того, чтобы демонстрировать остатки исторического наследия и таким образом обслуживать миф. Считается, что посреди суеты людям нужен островок спокойствия, якорь, за который можно зацепиться, и ощущение принадлежности к чему-то будет неким гарантом стабильности и защищенности.

И тем не менее, такое понимании идентичности несколько проблематично. Во-первых, миф, как правило, избирателен и подчинен идеологии. Во-вторых, «наследие» и «история», понятые в таком ключе, смотрят внутрь себя и к тому же совершенно статичны. В то же самое время город живет в постоянном движении, конфликте. Город — это всегда процесс.

Вообще давать определение таким понятиям, как город или место (кто сказал мiсто?), — занятие крайне неблагодарное. Вспоминая уже сказанную выше фразу Беньямина, для фланёра вроде меня он раскрывается множеством значений и закрывается тем одним единственным, которое интересует меня в данный конкретный момент.

Гуляя по Нижнему Новгороду, я очень отчетливо ощущала то, что суть города, его идентичность заключается не только в том, что мы помним, но и в том, что мы хотим забыть. Заброшенные ДК, потрепанные скульптуры бывших вождей, статуи на крышах домов: комсомолок, рабочих, колхозниц, пионеров (нужное подчеркнуть), разваливающиеся деревянные дома, остатки советского прошлого, полузаброшенные заводы, зачем-то (по старой привычке, что ли?) обнесённые колючей проволокой, — все это вызывало лишь меланхоличное любование. Каждое из этих мест обладает своей эстетикой, и все вместе они прекрасно вписываются в ruinlust (страсть к руинам), мода на которую в современном искусстве не прошла и по сей день.

Находясь рядом с современными постройками, развалины заставляют смотреть на город совершенно по-другому. Вот тут сносят деревянный дом: один удар ковшом бульдозера — и полетели резные наличники, второй — и нету половины крыши. За пятнадцать минут от дома осталась лишь куча досок. А рядом, буквально в квартале, строят новое жилье. Строить не ломать, конечно, но по внешнему облику новых застроек кажется, что строят в Нижнем быстро и дешево, без долгих мыслей и творческих терзаний. Глядя на аккуратные, раскрашенные в весёлые цвета многоэтажки, невольно думаешь, сколько лет пройдет (пятнадцать? двадцать? тридцать?) пока это новое, которым пока что ещё принято гордиться, превратится в такие же руины. Именно среди новой застройки понимаешь, что время — застыло. Ни прошлого, ни будущего, есть только вечно отложенное на пять минут настоящее.

В любом городе есть места, которые принято почитать, и места, о которых город хочет поскорее забыть и поэтому стыдливо прячет за заборчиком. И безусловно, помнить или забыть — выбор идеологический. Идеология новых построек в Нижнем Новгороде — это отказ от будущего. Зачем что-то тщательно продумывать и планировать, когда будущего всё равно нет? Идеология сноса деревянного жилья аналогична — зачем его беречь и ремонтировать, когда легче построить новое и дальше жить по кругу?

Идеология пронизывает город и утверждает себя не только в том, что строится и что списывается со счетов, но и в распределении социальных смыслов города. Тут мы работаем, тут спим, тут покупаем еду, тут проводим свободное время, если таковое вдруг оказывается.

И только совсем заброшенные, руинизированные территории дают возможность для свободной интерпретации, для создания какого-то своего, не продиктованного идеологией смысла. С точки зрения городской системы такие территории являются «отходами», «урбанистическим мусором». Лишенные всякого идеологического смысла, они апроприируют формы городской коммуникации и становятся «перевертышами», местами наоборот. Будучи результатом человеческой деятельности, они являются землей, окультуренной до своего максимального предела, и, как следствие, потерявшей свою ценность.

Наталья Викулина — визуальный антрополог, фотограф. Живет в Лондоне. Персональный сайт.

Читайте также текст Ольги Осиповой «Ландшафты районов Нижнего Новгорода в исторической перспективе: архитектурные и социальные»