Публикуем первую главу из работы “How To Do Things With Pornography” современного феминисткого теоретика Нэнси Бауэр, которая пытается по-новому поставить проблему порнографии, самообъективации и культуры hook-up в XXI веке, а так же обрисовать границы эффектов, продуцируемых неизбежной эротизацией человеческих практик. Практик, о которых сегодня принято говорить в первую очередь как о тех, которые обладают иллокутивным измерением.

Порноутопия

Критика порнографии, ныне низведенная к полю академических публикаций, не изменилась с восьмидесятых, регулярно попадая на первые страницы новостных газет и журналов. Стандартный антипорнографический тезис до сих пор вращается вокруг идеи «порносферы», этого огромного бессознательного публичных знаний. Локус этого нарратива можно встретить в докладе 1986 года от Meese Commission, который содержит внушаемых размеров список, состоящий из 2325 различных порнографических изданий. Вот, к примеру, выборка на букву G:

901. Girls Who Crave Big Cocks
902. Girls Who Eat Cum
903. Girls Who Eat Dark Meat
904. Girls Who Eat Girls
905. Girls Who Eat Hot Cum

и т. д. И этого около 50 страниц.

Кроме того, члены комиссии дают нам ощутить на вкус содержание материалов, вошедших в этот список. Вот, к примеру, первая часть краткого изложения книги “Tying Up Rebecca”:

Первая глава знакомит нас с тринадцатилетней гимнасткой Бекки Мингус и её тренером средних лет Верном Лоулеcсом, который не занимался сексом вот уже семь лет. В раздевалке пятнадцатилетняя чирлидерша Пэтти начинает мастурбировать, но по ошибке сует пальцы во влагалище Бекки. После чего Пэтти уходит в мужскую раздевалку, сбрасывает полотенце, трёт соски и обнажает гениталии. Один из мальчиков ставит Пэтти на колени; Пэтти вылизывает его анус; он опускает ее лицо в унитаз; Бекки мастурбирует; мальчик делает кунилингус; Пэтти совершает фелляцию; мальчик вступает в вагинальное сношение с Пэтти.

Вторая глава. Дома, жена Верна в попытке улучшить свой брак приобрела полупрозрачный бюстгальтер и трусики с разрезом у девушки в магазине нижнего белья, которая была покорена неудержимыми ласками её груди и вагины. Лоулесс возбужден и начинает мастурбировать, наблюдая за своей одетой в чулки женой, лежащей на ковре, но лишается эрекции в тот момент, когда замечает изображение Бекки. Верн объясняет свои претензии, его жена соглашается и уходит в ванную мастурбировать.

Третья глава. Отец Бекки, Генри, сидя дома вспоминает о встрече с девушкой тинейджером и мастурбирует. Он случайно эякулирует на лицо Бекки, которая в этот момент входит в комнату. Покрытая семенем, Бекки видит эрекцию своего отца и в слезах убегает в свою комнату. На следующий день Луис решает рассказать Генри, отцу Бекки, о влечении Верна к ней. Они поднимаются в её комнату, оснащенные кожаной одеждой, веревками, цепями и металлическими насадками. Генри расстегивает ее блузку, натягивает юбку и снимает трусики. Его эрегированный пенис разрывает его штаны. Он занимается кунилингусом и анилингусом. Она совершает фелляцию.

Tying Up Rebecca была единственной новеллой, обсуждаемой в докладе детально. Надо полагать, именно этот пример должен был дать почву для строжайшего рода осуждения эротизации как минимум прелюбодеяния, педерастии, инцеста и изнасилования. Но — и в этом парадокс — это краткое изложение одновременно их и разыгрывает. Пытаясь избежать чрезмерной сухости изложения, автор прибегает к конвенциональному порнографическому словарю (“вылизывает его анус”, “покрытая семенем”). Да и ощущение того, что это краткое изложение было написано в своего рода порнографической спешке только усиливается различными оплошностями: неоднозначность в выборе партнера мальчика в первой главе; неспособность идентифицировать “Лойс” как жену Верна; наконец, контринтуитивное использование понятий “ошибка” и “случайность”.

Разумеется, мы могли бы предположить, что члены комиссии были слишком увлечены своим крестовыми походом чтобы заметить, что, по крайней мере в рамках этого литературного жанра, описание порнографии и есть порнография per se, и намерения автора не играют никакой роли. Андреу Дворкин, культовую фигуру антипорнографического движения в феминизме, зачастую обвиняют именно в этом. Но не смотря на её радикальные взгляды, она не входила в вышеупомянутый комитет. Она прекрасно понимала, что читатели ее “Pornography: Men Possessing Women”, являясь, по существу, целым рядом таких же пересказов и кратких изложений, вряд ли будут вести себя абсолютно невинно. Стратегия Дворкин — убедить читателя в том, что чувственность современных мужчин — причем всех, а не только активных потребителей порнографии —основывается на порнографической эротизации подчинения и абьюза женщин. Её подлинная цель документирования порно — спровоцировать у нас дискомфорт как следствие возбуждения от, как ей казалось, абсолютно деструктивного явления. Причем, не только для женщин.

Дворкин требовала от нас некой ненависти к себе, как если каждый из нас обитал в теле весом 300 фунтов, отчаянно пытаясь скинуть вес, но просто не имея возможности не поддаться искушению съесть очередную пинту Ben & Jerry’s (марка мороженого, производимого в США — Прим. пер.). Она надеялась выявить у обычных взрослых людей долю самобичевания в такой же мере, как и современная культура пытается выявить и обличить педерастию. Иными словами, вместо нашего влечения к порно нам следовало бы расчистить место для стыда. Это отличается от морализаторских требований Миза (Эдвин Миз — американский юрист и политик, инициатор Meese Report — Прим. пер.), следуя которым нам следовало делать вид, что порно и порядочные граждане — понятия в общем-то несовместимые, что только какие-то маргиналы способны возбудится от чего-либо еще, кроме прикосновений другого человека (желательно супруга/супруги, разумеется) и что все, кроме настоящих извращенцев, остаются непоколебимыми перед лицом откровенных непристойностей. Дворкин хотела, чтобы мы презирали извращенца, живущего в каждом из нас.

Эта дезидерата, требующая от нас отвращения к собственной сексуальности, претендует на слишком многое. Мысль о том, что порно детерминирует мужскую сексуальность или же о ее безусловной мизогинной природе в лучшем случае преувеличена и эмпирически не проверяема. Что намекает, почему культура так ей сопротивляется.

И все же не следует так быстро отвергать тезис Дворкин — возможно, она отчасти права. Объективация способна возбуждать. Не всегда, не при всех обстоятельствах, не в абсолютно любой ситуации. Но каждый из нас так или иначе способен обнаружить себя возбужденным в ситуации объективации другого, где человечность не ставится под вопрос. Этот опыт не уникален только для потребителей порно: каждый взрослый знаком со стихийными приступами желания к незнакомцу — будь то реальному или воображаемому.

За последние несколько десятилетий ряд феминистских исследовательниц породили немало текстов о вреде сексуальной объективации. Их безапелляционная вера в способность рассудка сдерживать желание привела к некому консенсусу касательно его подавления. Стратегия эта весьма банальна: объективация определяется через “обращение с человеком как с объектом”, после чего предоставляется анализ понятий “объект” (нечто, чем можно владеть и, следовательно, подвергать трансформации или уничтожению) и “обращение с человеком” (не только воспринимая, но редуцируя его к статусу объекта). Далее следует тезис о том, что люди не могут быть сведены к объекту (к примеру, потому что они обладают автономностью), поэтому относится к ним таким образом равноценно обесцениванию их человечности.

В этих рассуждениях нет ничего спорного — в этом-то и проблема. Никто не отождествляет людей с объектами. Нам даже не требуется философия чтобы понять, что в какой-то степени порнография объективирует, и, опять же, в какой-то степени, объективация дегуманизирует, и что все это как минимум проблематично.

Никакой философский анализ объективации в порнографии не просветит нас, пока он исходит от отчужденной, экстернальной позиции академического морализма. Возможно, нам следовало бы внимательнее рассмотреть ее изнутри, описывая эффекты порнографии, ее способность возбуждать. Такого рода описание, исходящее изнутри порнографической мизансцены, не находит места концепту объективации. Мир, рисуемый в порно — это утопия, за пределы которой вынесены все конфликты между рассудком и сексуальным желанием. В границах этого мира отношение к другому как к средству удовлетворения собственного желания и есть главный способ выразить уважение не только к его человечности, но и гуманизму в целом.

В реальности же необузданное выражение сексуального желания не совместимо с цивилизацией. В практически каждой культуре мы находим следы суровых наказаний для тех, чья похоть берет над ними верх. Большинству из нас же посчастливилось обучиться самодисциплине, пресекая практически любые проявления похоти в неуместных ситуациях. Мы сублимируем, беря верх над нашей сексуальной энергией, направляя ее на цивилизационную потребность.

С точки зрения порнографической репрезентации цивилизация, хоть иногда и утверждая себя в игровой форме, в конечном счете всегда уступает страсти. Сексуальное желание облачено в доблестный доспех: вместо разрушения цивилизации — ее репатриация. Человечество обязуется соблюдать законы порнутопии, мира, в котором попросту нет места опасностям сексуальности. Каждый занимается сексом всякий раз, когда возникает желание, не нарушая привычную логику цивилизации: люди ходят в школу, на работу, почта доставляется вовремя, бизнес процветает… Милостивые жители этого мира, хоть и невероятно алчные, тем не менее идеально совместимы друг с другом в сексуальном плане. Каждый желает, каждый желаем. По счастливому стечению обстоятельств, как оказывается, удовлетворять себя другим, навязывая ему свое желание — единственная возможность доставить ему удовольствие.

Итак мы видим, как Кант перевернут с ног на голову. Вместо того, чтобы поощрять нас жить в мире, где царит наша всеобщая способность к рациональному действию, предписывая нам относится ко всякому другому (включая нас самих) так же, как к цели, а не только как к средству, порнутопия поощряет обратное. Этот извращенный взгляд фундирован мыслью будто желание, отнюдь не разум, не отлично от человека к человеку, наши личные качества тривиальны и разум не способен играть какой-бы то ни было роли в истинной — и истинно моральной — сексуальной утопии.

В порноутопии автономность обретает форму безоговорочной реализации собственного сексуального желания. Быть гуманным — значит предаваться спонтанности собственной страсти. Никому и в голову не придет потерять интерес, испугаться или даже соскучится от секса. Никто не страдает от чего-то, что не может быть им вылечено. Никто не бездомен, никто не обездолен. Никто не оскорблен, будь то духовно или морально. И когда папочка трахает Бекки, она не испытывает это как изнасилование. Она кончает.

* * *

Спустя 20 лет противостояния антипорнографии с порно триумф последней очевиден. Ее перманентное присутствие находится на дистанции всего лишь нескольких кликов.

Следуя старой риторике, порнографизация обыденности представляет собой победу сторонников свободы слова и безапелляционное поражение консервативных моралистов и радикальных феминисток. Но мы находимся далеко впереди дихотомии “за” или “против” касательно порнографии (если вообще когда-либо там находились), чтобы находить их хоть сколь-либо полезными. Мы не будем способны понять феномен массового распространения порно начиная с середины 80-х если мы и впредь будем настаивать на, с одной стороны, анализе в рамках свободы слова и художественного самовыражения или, с другой, как стимул к насилию против женщин и символ моральной деградации.

Нам недостает слов для полноценной артикуляции роли порно в наших жизнях. Но нам не нужна очередная политика порнографии. Ее следует заменить искренним феноменологическим анализом, чистосердечной расплатой за ее власть продуцировать интенсивное наслаждение и скрашивать наши обыденные представления о мире и о том, каким он может быть. Расплата такого рода требует от нас рефокусировки нашего внимания от мужчин, которые занимали центральное место в борьбе с/за порно, на женщин, для которых порноутопия предоставляет новые стандарты красоты и сексуального удовлетворения.

Пока я это пишу, передо мной лежат два издания New Yorker за 11 сентября 2006 года, на тыльной стороне которых находится реклама. На одной из обложек на белом фоне изображен канатоходец с длинным шестом, голова которого практически ударяется в “Y” в Yorker. На второй обложке изображен тот самый персонаж, в этот раз возвышающимся над Манхеттеном, прямиком над следами башен-близнецов. Мы узнаем в нем Филиппа Пети, уличного канатоходца, усилия которого сменили волну негативного общественного мнения касательно чрезмерно роскошного и эстетически непривлекательного Всемирного торгового центра, который в то время находился в процессе постройки, тайком натянув канат между зданиями и на глазах тысяч изумленных зрителей, протанцевал на другую сторону.

И хотя этот “Soaring Spirit” (название иллюстраций к двойной обложке New Yorker, букв. “парящий дух” — Прим. пер) на белом фоне выглядит так, словно он повис в облаках, на второй обложке он беспомощно падает в объятия уцелевших фигур из бетона и стали нижнего Манхэттена, безмолвных свидетелей не столь человеческих достижений, сколь наших собственных иллюзий. Обложка заставляет нас задуматься о власти и ее ограничениях человеческого духа в процессе создания и разрушения цивилизаций. Уединенный, сфокусированный, задумчивый и все же невероятно храбрый и жизнерадостный, он пытается сохранить баланс между жизнью и смертью в ситуации, где не может быть известно, спасет ли его та самая цивилизация, если его нога внезапно дрогнет…

На каждой из тыльных сторон две девушки парят на черном фоне. Та, что справа, одета в крайне блестящий красный латекс, скрывающий всё, кроме её лица. Два маленьких дьявольских рога произрастают из её головы. Она излишне накрашена — влажные темно-красные губы, эксцессивная подводка, выразительные дуги. Ее рот открыт как если она произносит что-то, возможно рычит. Стоя лицом к нам, она слегка выставляет свое бедро. Вторая одета в невероятно обтягивающее длиннющее белое платье с вырезами, идущими от подмышек к талии, заканчивающееся в луже из ткани. Ее соски возбуждены. Выгибая спину, она стоит боком, ее задница всего в нескольких сантиметрах от бедра дьяволицы, а голова покоится на ее плече. Ее таз устремлен вперед, а двухметровые пернатые крылья прижимаются к груди девушки в латексе. Она распускает свои длинные блондинистые волосы, заканчивающиеся как раз на уровне лобка своей подруги. Извилистый красный хвост обвивается вокруг ангела так, что ее кончик направлен вниз, прямо на первую букву “C” в лого “Campari”. Одна из рук ангела держит бутылку Campari; вторая — старомодный стакан. Её глаза закрыты. Ее губы едва касаются друг друга. Она отдана, явно не без страха, во власть экстаза.

Тыльная сторона обложки требует от нас клятвы верности миру страсти и красок, нежели переменности и прекарности. В этом иллюзорном мире желания нет места для гуманности, никого не заботят извечные вопросы о человеческой природе или существовании души — не говоря уже о ее спасении. Два женских сексуальных архетипа пресыщаются наслаждением сексуальной взаимности, наслаждением, которое, согласно нашему собственному беспомощному потреблению, способно умножаться до бесконечности. Более того, каждого из нас подталкивают к еще большему наслаждению в награду за нашу проницательность, развлекая себя мыслями о том, что ангельское и дьявольское в принципе не могут иметь никаких существенных отличий. В этом фэнтезийном мире выбор между раем и адом, как оказывается, является результатом не какой-то там абстрактной борьбы между добром и злом, а всего лишь результатом преференции: блондинка или брюнетка? сабмиссив или доминант? гетеро или рок-н-ролл? Без разницы. И все жили долго и счастливо…

На обложках New Yorker, как правило, по левому краю проведена полоса. В этом выпуске она черная — столь же черная, как и фон обратной стороны. И даже когда журнал уже закрыт — для экономии места, например, — обратная сторона будто прокрадывается на обложку. Неужели мы не видим этого антагонизма? Неужели мы способны закрыть глаза на столкновение цивилизации и порноутопии, пока эти две картины мира сражаются за место на страницах журнала, который не просто гордится своей изощренностью, но и побуждает ценить ее в каждом из нас?

Современная порнография примечательна каталогизацией невероятно огромного списка всевозможных явлений, от которых наша кровь вскипает. И упомянутый нами выше список от Meese Commission только вершина айсберга! В интернете можно обнаружить, помимо всего прочего, целые сообщества, состоящих из людей, которые возбуждаются от звуков лопающихся шариков (ну и, конечно же, тех, кто считает их извращенцами); руководство по сексу с дельфинами (следуя которому на следующий день следует вернуться обратно в море и заверить своего партнера в том, что вы до сих пор его уважаете); советы на тему связывания ног таким образом, чтобы другим казалось будто они ампутированы или же гайды по нахождению доктора, который без лишних вопросов проведет операцию по ампутации пальцев рук или ног (поговаривают, есть прямое соотношение этого явления, явления ампутации, не как решающей или даже спасательной медицинской практики, а как чего-то такого, что пронизано сексуальностью, с явлением каминг-аута в кругах трансгендеров). (1)

Часть процесса становления цивилизованности — т.е. процесса, в ходе которого мы становимся полноценными членами общества — находится в умении скрывать более утонченные подробности собственных сексуальных влечений от посторонних глаз. Фрейд иногда подмечал, что мы склонны заходить слишком далеко: по его мнению, мы переоцениваем степень несовместимости цивилизации и сексуального выражения (мне на ум приходят его высказывания о несправедливом отношении к гомосексуализму в “Недовольстве культурой”). И хотя у Фрейда не было доступа к интернету, из–за чего он и представить не мог сколь полиморфно извращен человек, все же огромные массивы порно в сети вряд ли бы его обескуражили. Скорее даже наоборот — ведь порно предоставляет нам возможность исследовать и даже овладеть нашим сексуальным желанием со всей его причудливостью и аморальностью. Оно позволяет нам увидеть, что все перипетии нашего сексуального влечения не столь уж уникальны и что в реальности не существует никаких настоящих извращенцев. И поскольку порно уже в какой-то мере подменяет психоаналитическую кушетку, оно способно усовершенствовать наше сексуальное самосознание.

Что, в общем-то, может принести свою пользу. Вышеупомянутый комитет практически дискредитировал себя, когда в его 1960-страничном докладе не нашлось ни страницы места поинтересоваться чем же может быть обязано это разнообразие интересов, представленных в тысячах уникальных изданий сексуального толка, изъятых из минимаркетов и секс-шопов, и что они могли бы сказать о природе человеческой сексуальности. И все же пока не ясно какое будущее просветительского эффекта порнографии, какую историю о человеке оно способно нам поведать и какова всему этому цена. Несомненно лишь то, что наша жизнь все больше и больше порнографируется пока мы и впредь приобщаемся к бездумному удовлетворению любых эротических капризов, которых обыденная культура рисует как наше право по рождению.

Более пятидесяти лет тому назад Симона де Бовуар в своей работе «Второй пол» подметила, что для женщины грань, разграничивающая индивидуальность и тотальную самообъективацию, тоньше льда. (2) По ее мнению, аутентичное человеческое существо находит себя в ситуации бытия одновременно как субъектом, так и объектом. Субъект, с её слов, является тем, кто способен к полаганию смыслов и целей своей жизни. Но неизбежная часть бытия субъекта — позволить себе быть объектом суждения других. А это значит рисковать быть осмеянной, осужденной, проигнорированной или, что еще хуже, осознать, что все суровые высказывания в свой адрес верны. Или, что, вероятно, ужаснее всего — запутаться во всех этих мнениях, понять, что, в конце концов, ты и сама не знаешь кем являешься.

Для Бовуар путь к человечности принял форму описания ее собственного опыта. Опыта, который должен был репрезентировать опыт всякого человеческого существа. Она осмелилась задаться извечным вопросом, пользуясь известным выражением Эмерсона, “отчего не верим, что то чувство, которое наше сердце сознает истинным, есть тоже истинное чувство и других людей?” Но вторая часть ее фундаментальной работы именно о том, сколь сложно женщине дается подлинное самовыражение, подчеркивая несправедливость этого мира, обрекающего ее быть соблазненной воздействию общественного взгляда. И лейтмотивом этого воздействия должна стать самообъективация, отнюдь не самовыражение.

И даже сегодня женщина все еще вознаграждается за подавление собственных желаний и интуиций, тем самым превращая себя в объект мужского наслаждения. Угроза потери этого наслаждения — одно из главных препятствий, о которое споткнулось политически-ориентированное движение феминизма. Сама идея о том, что мы в каком-то смысле находимся эпохе постфеминизма намекает на экстраординарность этого шизофренического раскола: с одной стороны, большинство женщин уверено, что они достигли социального равенства с мужчинами, с другой — это равенство реализуется в эксцессивном реинвестировании в женский нарциссизм. Куда бы мы не посмотрели, мы неизбежно встречаемся с многочисленными изображениями женщин на любой вкус и цвет, упивающихся собственной ебабельностью, как если превращение себя в идеализированный объект желания способно удовлетворить ее нужду в других людях, по настоящему заботящихся о глубинах и широтах ее самобытности.

“Смотри — но не трогай”. Именно под эгидой этого правила женская объективация когда-то обрела свою истинную форму. Оно предписывало женщине извлекать наслаждение от возбуждения мужского желания, не давая в конечном итоге этому желанию реализоваться. О времена, о нравы!

Сегодня же возникло новое правило, новая формула, извлеченная из глубин порнографического бессознательного, которую нам вменяют на каждом углу: “Не просто смотри — трогай!”. Следует признать — звучит еще более эксцентрично. Будто этот мир в каком-то смысле уже превратился в порноутопию, где царит возбуждение и физический контакт неизбежно ведет к оргазму.

Эта странность реального мира удивительным образом проявляется в словах моих студенток. Некоторые из них проводят вечера своих уик-эндов, делая минет пьяным студентам, объясняя это специфическим наслаждением, которое они извлекают от предоставленной им власти. Это выглядит примерно так: хорошенько приодевшись и накрасившись, возбуждаешь очередного молоденького парня, доводя его возбуждение к состоянию изнеможения и вместо того, чтобы развернуться и уйти, не отказываешь в сатисфакции. Причину первой фазы этого наслаждения уловить достаточно легко: в своей сути оно тождественно наслаждению, предоставленному женщине в рамках старого правила регуляции женского нарциссизма. По-сути это наслаждения чужим дискомфортом и фрустрацией — одним словом, садизм. Женщины, играющие по правилам — те, кто хочет выжить в мужском мире, нежели взяться за непосильную задачу в его трансформации — всегда находились под соблазном заменить садистическое наслаждение на наслаждение (и досаду) субъективности бовуаровского толка. И все же мы еще не уяснили о какого рода наслаждении идет речь в момент, когда вместо того, чтобы уйти, женщина снимает дискомфорт и фрустрацию, на которую она сама же потратила столь много времени и усилий.

Я не хочу унижать своих студенток, равно как и не хочу говорить за них. Но мне хотелось бы по крайней мере понять почему они столь мало заинтересованы в оральном сексе в ответ. Удивительно большое количество девушек, как они сегодня вновь себя называют, рассказывали мне, что им гораздо удобнее сталкиваться с чужой эрекцией, нежели выставлять свои всегда гладко выбритые вульвы. (Мы живем в мире, в котором нет таких интимных частей женского тела, которые не стали объектом надзора общественных стандартов красоты). И вновь мы обнаружили себя за пределами самообъективации. Ты отказываешься от собственного наслаждения, будь оно эффектом садизма или оргазма, ради другого человека; ты испытываешь различные неудобства, идя на эту жертву; и, в конце концов, ты не просто притворяешься, но по-настоящему упиваешься собственным самоуничижением.

Опыт сексуального взаимодействия моих студенток только подтверждает логику порноутопии: ублажать другого — значит ублажать себя. И нет причин задаваться вопросом, является ли то, что делает нас счастливым в действительности тем, чего мы на самом деле желаем, или полноценна ли в таком случае наша жизнь. Возникает вопрос, может ли удовольствие от орального секса без излишних взаимностей быть расценено как мазохизм? Быть может даже мученичество? Или же это интернализация логики порноутопии, ее причинности, ее поддержания перед лицом реалий обыденной сексуальности? Задавая вопросы своим студентам о смысле, который можно извлечь из этого опыта, они, как и все мы, не в состоянии подобрать слова.

Примечания

https://www.theatlantic.com/magazine/archive/2000/12/a-new-way-to-be-mad/304671/

2. Некоторые из материалов в этой секции сходным образом выражены в “Beauvoir on the Allure of Self-Objectification” (четвертая глава этой книги). См. предисловие, в котором я даю обоснование этому тезису.