Интервью с Ksenia Malurika
междисциплинарной художницей
https://malurika.art/

Практика Ксении Malurika исследует интимный опыт бытия — во времени, в пространстве и, как следствие, в теле. Художница работает с хрупкой структурой присутствия. Через живопись, перформативные действия и site-specific-интервенции она настраивается на паузу, молчание, телесное восприятие и возвращается к вопросу: что значит быть здесь, сейчас, с другими или в одиночестве.

Что для тебя значит внутреннее ощущение?

Внутренние ощущения — это что-то вроде интуиции, но, возможно, глубже. Может быть, даже как наваждение или какое-то врождённое знание — не обязательно научное, но дающее уверенность в правильности пути. Этот вопрос звучит слишком абстрактно, и мне трудно его чётко описать, хотя я словно осязаю это чувство, но не знаю, как выразить словами.

Для меня внутреннее ощущение — это, скорее, глубинное чувство уверенности. Можно назвать его интуицией, но это не совсем то. Я думаю, внутреннее чувство — это нечто, что мы развиваем всю жизнь. Это как открытость миру, когда ты стараешься максимально активировать и обострить свои органы восприятия, как будто говоришь с миром на каком-то особом языке.

Это как открыть своё сердце — настроить чувствительность, увеличить её концентрацию, чтобы улавливать всё больше и тоньше. Думаю, человек, который учится искусству и размышляет о нём, обязательно развивает это чувство. Это постоянный внутренний диалог, философский по сути. Ты задаёшь вопросы и отвечаешь на них сам себе. Наверное, поэтому искусство для меня очень близко к философии: в нём много нематериального, много абстракции, на которую в обычной жизни не так часто обращают внимание. Так и происходит настройка — настройка на восприятие, на чувствительность, на внимание.

Где в твоих работах проходит граница между телом и пейзажем — или её не существует?

Я думаю, этой границы просто не существует. Это всё метаморфозы — одно перетекает в другое. Наверное, это и есть мой внутренний посыл: стереть грань между телом и пейзажем настолько, насколько возможно. Иногда мне говорят, что мои работы — особенно серия "Acceptation" или даже "Flow", где есть лица и кит — воспринимаются как абстракции. Но для меня это совсем не так. Внутри всё устроено иначе: тело становится частью ландшафта, а ландшафт — продолжением тела. Это единое пространство.

Как изменилась твоя связь с природой, с тех пор как ты живёшь в Батуми, по сравнению с Сибирью, где прошло детство?

Как бы странно ни звучало, но в Батуми природа ощущается дальше, чем в Сибири. Мне приходится к ней идти. Чаще всего — к морю. Я много гуляю, могу часами ходить вдоль воды — это моё пространство. Но в Сибири всё было ближе. Не только потому, что место было нетуристическим. У родителей был дом в деревне, участок у леса, рядом — река. Я могла просто уйти в лес, раствориться. Это было сильное, почти телесное чувство слияния.

Здесь я всё время как будто пытаюсь приблизить природу к себе. Иногда — через созерцание. Когда мы жили в доме с видом на воду, я часами смотрела в окно, наблюдала, как меняется её состояние. Мне вообще близки стихии. Смерчи, штормы, цунами, замерзшее небо, похожее на ледовое поле — это всё как внутренние коды. Мне часто снится вода. И в этих снах я не тону, но становлюсь частью потока. Растворяюсь. Наверное, мои эмоции так и живут — через воду. Шторм особенно магнетичен: он как будто открывает внутреннюю глубину.

Какая тишина для тебя самая наполненная, самая говорящая?

Я очень люблю настоящую тишину — полную, почти абсолютную. В жизни она встречалась нечасто, но я помню каждый такой момент. Это было в горах. Ты поднимаешься высоко — и вдруг тишина. Она не пустая, не мёртвая. Она живая. Ласкает ухо, окутывает тело. Это телесное ощущение, его невозможно описать словами.

Ты называешь природу пространством тоски и хрупкости. Почему именно эти слова?

У меня всегда было ощущение, что тоска — это органичное чувство. Не плохое, не хорошее — просто базовое, как мелодия, которая звучит в самой природе. И когда я говорю «природа», я не имею в виду только деревья и цветы. Это нечто гораздо шире. Всё, что живёт, дышит, движется. Всё, что нас окружает — и мы сами в этом. Это как система. Почти как космос, только ближе. В нём тоже есть холод, одиночество, бесконечность — но с теплом. И с какой-то лирической отстранённостью.

Вот это ощущение — и есть хрупкость. Почти неосязаемое. Его можно только почувствовать кожей, дыханием. Я стараюсь передать это в работах: через цвет, ритм, образ. Это то, что требует тишины и бережности. То, что легко потерять.

Как ты понимаешь, что работа завершена — что уже можно остановиться?У

меня обычно довольно чёткое ощущение: всё, образ сложился. Даже если работа кажется кому-то сырой — для меня она закончена, если в ней уже всё случилось. Иногда путь к этому — долгий. Например, в "Yellow Flow" я бесконечно стирала, скоблила лицо, хотела добиться эффекта фрески. В итоге взяла масляную пастель и нашла нужное состояние.

Я не всегда знаю, куда приду. У меня есть образ, но техника, структура, материал — всё выстраивается в процессе. Когда чувствую, что могу отпустить — значит, работа завершена.

Почему живопись остаётся твоим первым языком — даже когда в практике появляются новые медиумы?

Честно говоря, я не уверена, что это вообще живопись в классическом смысле. Я смешиваю материалы — пастель, графику, текстиль, бисер. Это всегда микс. Мне важнее работать с цветом. Сложные, нестабильные отношения между цветами — это то, во что я погружаюсь. Всё начинается с образа, с настроения. А техника уже подстраивается. Иногда это выглядит как живопись — но я не ставлю себе такой задачи.

Что значит для тебя «исследовать ритм» — это больше про жест, дыхание, звук?

Исследование — это всегда широкое понятие. Ритм для меня — визуальный в первую очередь. Это про композицию, про внутреннее напряжение и движение формы. Про структуру изображения.

Да, в музыке ритм — как бы основа. Но у меня он возникает не столько в звуке, сколько в построении пространства. Ритм пятен, линий, пустот. Это не всегда можно назвать — но точно можно почувствовать. И мне интересно простраивать этот ритм, слушать его в работе.

А в музыке мне интересен другой аспект — мелодия, звучание инструментов. Там я буквально чувствую, как они разговаривают между собой. Это как цвет — сочетания, оттенки, переклички.

Есть ли у тебя внутренние ритуалы перед началом работы?

Да. Особенно если речь идёт о большой, глубокой работе — не просто о наброске. Мне нужно пространство. Очень важно, чтобы оно было моим, чистым, светлым. Я не вешаю картины на стены, вообще почти ничего не вешаю. Люблю белые стены. Это даёт концентрацию.

Перед началом я настраиваюсь: сажусь, пью кофе, просто думаю. Нужно поймать состояние. Оно не всегда приходит сразу. Но без него я не начинаю.

Как ты понимаешь, что интуиция ведёт, а не повторяет?

Это очень тонкий момент. Я почти всегда иду за ощущением. Это не логика, не анализ — это телесный отклик. Иногда он есть сразу. Иногда нужно долго искать. Когда работа становится настоящей, я чувствую это. А если ощущение не то — я продолжаю. Пока не придёт внутреннее «да». Это всегда процесс диалога с собой. Когда училась в академии, у меня была встреча с преподавателем, которая научила меня работать от цвета, от образа — а не от формы. И с тех пор я доверяю интуиции. Даже если не всегда понятно, куда она ведёт.

Почему тебе важно, чтобы зритель не только видел, но и слышал твои работы?

Потому что образы можно не только видеть, но и слышать. Я не делю восприятие на части. Всё, что происходит в работе, может быть одновременно визуальным и звуковым.

Мне долго было сложно назвать свои работы абстракциями — потому что они для меня очень конкретные. Я ощущаю их как образы — объёмные, многослойные. Там есть тонкость, болезненность, потусторонность. Что-то мягкое, но колкое. И мне хочется, чтобы это ощущалось телом. Чтобы работа звучала — в человеке, в пространстве.

Как ты переживаешь соавторство — особенно в звуковых проектах с мужем?

У нас разные проекты. Есть такие, где мы просто помогаем друг другу выразить то, что хочется. А есть — где мы вместе что-то исследуем. Это другой уровень. Мне интересно быть в процессе, не зная, куда он приведёт. У нас нет деления на роли. Мы просто дополняем друг друга. Без расчёта. По интуиции.

Что даёт голос — твой или чужой — в художественном высказывании?Голос — это не буквально звук. Это то, как работа говорит. Как она звучит своим образом, своей плотностью, интонацией. Иногда — через ритм, иногда — через тишину. Когда в работе есть голос, я это чувствую. Это не лобовое сообщение, не банальность. Это что-то глубинное, прожитое. Я не всегда могу объяснить, но точно знаю, когда оно есть.

Как изменилась твоя чувствительность с тех пор, как в практике появился звук?

На самом деле, звук был всегда. У меня музыкальное образование, и музыка — часть моей среды с детства. Скорее, изменилась сама практика. Она стала внимательнее, тоньше, и это отразилось на восприятии звука. Чувствительность была всегда. Но раньше не хватало навыков, чтобы выразить то, что я ощущаю. Со временем они пришли. Сейчас звук стал способом передать то, что трудно выразить визуально. Он помогает нащупывать состояния, а не формы. Растворять границы, слушать глубже.

15. Почему ты говоришь о «прозрачности» языка — что это за прозрачность?Для меня прозрачность — это когда работа не кричит, не требует, не навязывает. Она как стекло: через неё видно, но само оно — не мешает.

Я часто не думаю об этом специально. Иногда это просто моя черта. Что-то, что проявляется само. И если зритель это чувствует — значит, это действительно прозрачно. Значит, работа даёт себя прочесть, не давя.

16. Что для тебя значит «мягкий минимализм» — это выбор или естественное следствие пути?

Скорее, это следствие. Есть формы, состояния, которые мне близки — и они просто проявляются. Я не продумываю заранее, как это будет выглядеть. Я иду от ощущения, но иногда эскизы я всё же делаю.

Я связываю минимализм со сдержанностью, но при этом считаю, что это более сильный способ выразить идею или эмоцию острее. Просто у каждого разная чувствительность и для кого-то, то, что кричит для одно, для другого тихо) Возможно, потому что в минимализме суть ярче. Но я не стремлюсь к нему специально. Это не стратегия. Это просто мой способ говорить.

Почему ты называешь свою позицию отказом дистанцироваться от чувств?

Потому что чувства — это основа восприятия. Я не понимаю, как можно сознательно от них отказаться. Жизнь мы чувствуем, не объясняем. Я не уверена, что умею это передавать. Но я точно знаю, что хочу, чтобы зритель чувствовал глубже. Даже не мои работы — а вообще. Чтобы искусство возвращало к себе, к внутреннему. Мне нравится работа зрителя с его триггером, в своих перфомансах я иду как раз через триггер, в первую очередь, через свой.

Как ты сохраняешь присутствие в работе, если оно всегда ускользающее?

А вот в работе оно у меня как раз не ускользает. Я всегда в нём. Если чувствую, что теряю это — значит, работа ещё не закончена. Я не отпускаю, пока не верну это ощущение. Ускользающее — скорее я сама. Это мой способ быть. Но в самой работе я всегда стараюсь оставаться до конца. Присутствие — это и есть критерий завершения.

Что ты ощущаешь раньше — смысл или тело?

По-разному. Иногда нужно себя заставить начать. А иногда сначала возникает ощущение — почти телесное — и только потом приходит идея. Всё идёт через эксперимент. Часто задуманное превращается во что-то совсем другое. И это даже интереснее. Как будто ты открываешь себя заново. Скульптор, который вдруг находит в материале не то, что планировал — а что-то настоящее.

Есть ли у тебя страх перед потерей этой тонкости восприятия?

Нет. Вообще. У меня скорее страх, что не будет условий для работы. Пространство — это больная тема. Я могу работать почти везде, но если пространство не настроено — для меня это мучение. А чувствительность… мне кажется, она только усиливается. Чем больше работаешь, тем тоньше становится восприятие. Я всё ещё не считаю, что делаю «завершённое». Это постоянный поиск. Но я чувствую, что лучшие работы — ещё впереди.

Что значит быть частью инициатив, где важна не иерархия, а взаимодействие?

Это как быть частью живого организма. Комьюнити, которое движется, меняется. Ты в нём — не отдельно, не сверху, не снизу. Вместе. Это очень подстёгивает. Ты не замыкаешься в себе. Начинаешь слышать других. И в этом слышании — рост. Настоящее развитие — только во взаимодействии. Когда рождается что-то третье — не моё и не чужое. Общее.

Как ты ощущаешь свой путь сейчас — как движение, остановку, круг?Определённо — как движение. Причём с ускорением. Был момент несколько лет назад — переломный. Тогда я поняла, что всё только начинается. Сейчас у меня ощущение этапа. Не случайного, а нужного. Я наконец-то начинаю владеть тем, что делаю. И впервые — не стыжусь показывать это. Наоборот. Появилось внутреннее разрешение говорить. Показывать. Делиться. Это стало живым, настоящим. И ценным.

Так что да — я в движении. Может, это только начало пути. Но уже с пониманием, кто я и зачем.

Все фото предоставлены Ksenia Malurika