15 октября в Лионе состоялся премьерный показ инсталляции Nonsilence, созданной художницей Art to Help, а также режиссеркой театра и кино, активисткой, участницей правозащитных и антивоенных сообществ, Викой Приваловой.

Nonsilence — это аудио-визуальная инсталляция об опыте жизни в репрессивном государстве — рассказ россиян_ок, которые не могут уехать / не хотят уезжать / уехали, но были вынуждены вернуться / после 24 февраля. Проект проходит в рамках коллективной партисипативной выставки «Музей (не)выдуманных историй» и фестиваля Sens Interdits. Кураторы: Артем Арсенян и Ника Пархомовская. Работу художницы и еще пяти авторо_к можно увидеть до 19 октября включительно.

Многообразие голосов, в каждом из которых звучит собственная история, становится если не серией психологических портретов россиян_ок сегодня, то их эскизами. Поговорили с Викой о том, нужно ли делать проекты о россиян_ках, методиках работы художницы, искусстве вне политики и привилегиях.

— Полномасштабная война России против Украины идет уже полтора года, и все это время в культурном пространстве превалирует дискурс, что сейчас — не время давать площадку для высказывания россиян_ам, пока Россия продолжает вести боевые действия на территории чужого, суверенного государства.

Расскажи, почему ты решила сделать этот проект и о чем он?

— Мне как художнице было важно задокументировать и показать то, что прямо сейчас происходит с людьми и дать им площадку для высказывания. Дать им голос, ведь в России у них такого права нет — свободно говорить о войне или своих чувствах из–за нее. Полномасштабная война идет уже почти два года и за это время, насколько я знаю, появилось не так много арт-проектов, позволяющих публично отрефлексировать опыт жизни в репрессивном государстве. И если у меня как у художницы есть привилегия сделать высказывание и показать европейскому зрителю кусочек жизни в авторитарном государстве, самый честный способ для меня — предоставить возможность людям, которые там живут.

Разумеется, я понимаю, что есть огромное число людей из России, поддерживающих правящий режим, оправдывающих вторжение в Украину и желающих смерти украинскому народу. Но эти люди и так сами за себя говорят. Моя цель была — дать место в этом высказывании тем, чьи голоса сейчас не слышны снаружи. Людям, оставшимся в России по абсолютно разным причинам.

Думаю, важно показывать, что сейчас происходит в России. Это поможет понять, что развязанная война против Украины — это не «нонсенс», а продолжение государственной политики систематического насилия.

— Сейчас ты живешь и работаешь во Франции. Что значит быть российской художницей в вынужденной эмиграции?

— Я не считаю себя художницей в изгнании, хотя по сути ей являюсь. Мне просто не близка такая формулировка. Большинство моих работ было связано с контекстом российской реальности, и как минимум, я общалась со своим зрителем на одном языке. Но думаю, что для меня, как для российской художницы в эмиграции сейчас не время задаваться вопросом «Что же я вообще хочу сказать своим искусством, глобально?». Возможность задать себе этот вопрос и годами искать ответ — это огромная привилегия, и у меня ее пока нет.

Я не могу и не хочу думать об искусстве, как о части только моих переживаний — я думаю о войне и о чувствах тех, кого она коснулась, с обеих сторон.

То, как было раньше, уже не работает, и это заметно по многим арт-проектам, включая выставку музея (не)придуманных историй. Необходимо выстраивать пространство для критического осмысления своего политического опыта. Личного и коллективного.

— Как тебе кажется, как сегодня может выглядеть российское искусство?

— Я против дискурса «Искусство вне политики», потому что все, что окружает человека, — это политика. В России тоже. И во всем мире. Отделять художественное от политического для меня невозможно, а во время войны — тем более. Создавать искусство вне этого контекста — это рассеивать внимание зрителя, уводя его все дальше от реальности. Учитывая, что военные конфликты (новые и старые) возгораются прямо во время создания этого интервью, время тоже не идет на пользу человеческому вниманию. Оно очень быстро ускользает.

Я довольно критично отношусь к художественным высказываниям сегодня (своим в том числе), потому что важно не только учитывать контекст, но и выбирать правильные интонации. Мне кажется, что точной художественной формы, которая была бы сильной и работающей, сейчас нет ни у кого. Все какое-то либо слишком надуманное, либо плоское. В этом случае я выбираю простейшие формы с минимальным моим участием как художницы, с минимальным самовыражением. Я пытаюсь собирать свидетельства.

— В своих прошлых театральных постановках ты, как и в этом проекте, использовала интервью с людьми в качестве основы проекта. Как создавалась инсталляция (Non)silenсe? И каково было слушать истории о жизни в России, не имея возможность туда вернуться?

— Истории, которые звучат в инсталляции, полностью документальные, анонимные и были собраны посредством открытого опен-колла через мои соц.сети. В итоге мы со звукорежиссером Даниилом Коронкевичем отслушали 5 часов материала от 58 человек. В финальную инсталляцию пришлось взять лишь часть от этого, но думаю, оставшиеся записи пойдут в новый арт-проект.

Отбор был сложный. При работе мы с Даниилом испытали что-то вроде ретравматизации — очередной эпизод наблюдения за людской болью без возможности что-то изменить. Только задокументировать и рассказать другим.

Во многих голосах слышна безысходность, в историях, где произошел разлом — люди рассказывали о том, что любимый человек отказывается уезжать из России или семья оправдывает вторжение в Украину. Например, одной из интервьюируемых на момент записи было всего 16 лет, и ее жизнь полностью зависит от родителей, поддерживающих войну. В этом тоже много боли и одиночества. И таких историй достаточно.

Тем не менее, люди продолжают любить друг друга, если могут.

В моем методе сбора информации интервьюируемые сами брали у себя интервью — они записывали это наедине с собой, и итоговый материал присылали мне. Плюс я составила вопросы так, чтобы они выводили людей на чувства и эмоции. Ответы, полученные таким образом, часто получаются довольно интимные. Когда у интервьюируемого нет собеседника, он буквально говорит сам с собой, речь становится искренней, без фильтров, желания дать правильные ответы и понравиться.

На мой взгляд, давать площадку тем, у кого сейчас нет возможности говорить громко, поддерживать уязвимые группы и быть для них этим звеном — это то, что может делать художник сегодня.

Но я понимаю, что с каждым вынужденным уехать человеком, неважно, художник он или нет, случилась потеря дома, потеря смыслов. Для меня этот смысл сейчас в том, чтобы давать пространство для других.

Мне бы хотелось иметь возможность рассказать и о своих чувствах, хотя мне всегда было важно показывать опыт других людей. Моя личная травма пока не успевает проработаться, я не успеваю ее осмыслить. Может, позже смогу.