Одна из причин, по которым возникают теории заговора, — стремление сделать мир объяснимым. В противовес сложной совокупности факторов, стечению обстоятельств, случайности, любому неоднозначному, но масштабному событию находится часто не поддающееся логике либо имеющее поверхностную логику объяснение. Необъяснимость вещей и столкновение с чем-то неизвестным вызывает в человеке панику, страх, чувство уязвленной безопасности и отсутствия контроля над ситуацией. Это заставляет сознание искать толкования происходящего, которые успокаивают и помогают совладать с чем-то незнакомым.

Вера в справедливый мир

Истоки той соблазнительной тяги, с которой люди все охотнее верят в заговор или конспирологические теории, основываются на убежденности в собственной исключительности. На вере в то, что экстраординарные события могут произойти с кем угодно, но только не с этим человеком, не с той общностью, к которой он себя относит, не с той страной, где он живет. Потому что чрезвычайность на то чрезвычайна, что происходит не каждый день и зачастую первое время не находит внятного объяснения, и ее трудно принять. Возникает уверенность в том, что если человек будет достаточно осведомлен о заговоре, он сможет ему противостоять и ослабить его. В подтверждение этого тезиса следует привести живой в памяти пример с теориями заговора, чуть ли не моментально возникшими вокруг пандемии COVID-19 и заполонившими информационное пространство. Уверенность в том, что распространение вируса не выйдет из–под контроля и не коснется большого числа людей, исчезла под влиянием стихийности инфекции. Начали появляться и до сих пор остаются в сознании теории о том, что вирус имеет искусственное происхождение, а модель его распространения «репетировали» в ходе пандемических учений, известных как «Событие 201».

В своей книге «Вера в справедливый мир: фундаментальное заблуждение» американский социальный психолог Мелвин Лернер описал феномен веры в справедливый мир. Это внутренняя установка, в соответствии с которой люди верят в то, что личные качества субъекта и его поступки, в зависимости от их положительной или отрицательной моральной оценки, приводят или, наоборот, не приводят к соответствующим событиям. По мыслям Лернера, человеческий разум стремится к тому, чтобы упорядочить для себя мир, создать идеальное представление о его устройстве и спроецировать его на реальность. В этом образе безупречности каждое действие или бездействие имеет свое последствие, ничто не случается стихийно, а если даже и случается, то оказывается предотвратимым.

Веру в справедливый мир можно воспринимать как защитный механизм, который возникает в момент, когда невозможно найти последовательное объяснение тому или иному событию. По разным причинам — из–за ограниченности информации, недостаточной осведомленности, отказа верить в очевидные обстоятельства, подверженности иллюзиям, стереотипии, обыкновенной ошибки. Не следует игнорировать и недооценивать свойственные человеку чувства преданности или же разочарования. Ведь вера в справедливый мир исходит прежде всего из ценностных представлений о добре и зле, которые варьируются от общества к обществу.

Свойства теорий заговора

Основной признак конспирологической аргументации — поиск паттернов, закономерностей, совпадений и объяснений не всегда понятного и смутного происходящего. Теории заговора создаются в стремлении победить хаос и заполнить информационные пробелы. Новых последователей такие теории привлекают внешней непротиворечивостью и логичностью, однако зрелищный и стройный дизайн конспирологической теории на поверку оказывается софистикой, полной несогласованности.

К свойствам, которыми обладают теории заговора, можно отнести и их универсальность по отношению к окружающему миру — любой предмет, явление, социальная группа или факт может стать начальной или связующей точкой теории заговора. Конспирологическая мембрана довольно проницаема для любых бытовых, случайно найденных объектов, вокруг которых строится цепочка странных связей и сама теория, будь то коробок спичек или зараженные иглы, воткнутые в сидения в общественных местах. Изучению возникающих страхов и конспирологических теорий, основанных на повседневных вещах, посвящено исследование антропологов Александры Архиповой и Анны Кирзюк «Опасные советские вещи». Предупреждение об опасности и стремление защитить другого можно рассматривать как элемент своеобразного проявления заботы о своем сообществе. Этот тезис восходит к концепции «груминга» британского антрополога Робина Данбара.

Философ и социолог Карл Поппер сформулировал научный принцип фальсифицируемости, по которому теория может считаться научной и обоснованной, если есть опровергающие ее аргументы либо если можно опровергнуть ее с помощью экспериментов. Такая установка была своеобразным ответом идеям тех, кого Поль Рикёр впоследствии назовет «философами подозрения» — Фридриха Ницше, Зигмунда Фрейда и Карла Маркса. Редукционизм, характерный для их идей, сделал знаки — деньги, симптомы и мораль — интерпретациями, открыв тем самым бесконечную фрактальность объяснений и трактовок.

Мишель Фуко в эссе, названном по фамилиям трех упомянутых философов, утверждал, что еще в XVI веке совпадение и указание одной вещи или причины на другую рассматривалось как доказательство гармоничности и последовательности мира. Однако начиная с XIX века сам знак и отделившаяся от него интерпретация знака сделали зловещим и недоброжелательным поиск связи между означающим и означаемым.

Описываемая фрактальность, бесконечная игра зеркал, где каждое отражение указывает само на себя, характерна и для теорий заговора. Конспирологическое мышление сводит интерпретации к другим интерпретациям, стремясь соединить их в объяснение, кажущееся достаточным и более того — подразумеваемым.

Теория заговора создает собственную семиотическую систему, где каждый аргумент либо потенциальный сценарий равноценен по степени доверия к нему. А теория, опровергающая заговор, сама становится конспирологической.

При этом еще одним ключевым свойством заговорщичества становится его имманентная недоказуемость. Конспирологические теории имеют множество указаний на возможный заговор и аргументов в его пользу, но не имеют конечных подтверждений. Это свойство обусловлено тем, что Другому в теории заговора предписываются сверхъестественная всесильность, доскональная точность и нерушимая состоятельность. Конечный тезис теории заговора воспринимается на веру, то есть между знаками и мнимыми указаниями — аргументами в пользу конспирологических идей — отсутствует прямая связь.

Идеальная мозаика. Теории заговора сегодня

Современность со своими неумолимыми ускорениями и интенсивностью жизни не преподнесла сюрпризов и оказалась овеянной еще более изощренными теориями заговора. Значительную роль в их распространении сыграли доступный быстрый интернет, развившиеся впоследствии новые медиа и — их порождения — фейковые новости и феномен постправды.

Вернувшуюся актуальность теорий заговора и интерес к ним во многом можно интерпретировать возросшей относительно прошлого века скоростью коммуникации, экспансии технологий и распространения информации.

Время ускорилось, прошлое подступило уже ко «вчера» или даже «час назад».

Цейтнот оборачивается стереотипизацией как со стороны тех, кто транслирует ту или иную информацию, так и со стороны ее реципиента. Уже искаженная новость в быстром потоке сообщений искажается снова и снова, пока не обретет мнимую логичность и последовательность, дабы встроиться в человеческое сознание идеальной мозаикой. С позиции теорий заговора, в них нет случайностей, а потому они так притягательны для обществ, где целесообразность и прагматизм признаются идеалами. В попытках подражать им рождается псевдорациональность теорий заговора — суррогат научного знания и обоснованных теорий.

Конспирология как частный случай мифа

Простые в использовании устройства, которые, впрочем, сложно устроены внутри, проникли в нашу повседневность с расцветом высоких технологий. Человеку бывает подчас трудно угнаться в понимании того, как работают прогрессивные технические изобретения и при этом помещаются в карман. Серая зона, возникающая между долгим и сложным объяснением, удобством пользования, а также их «внезапным» широким распространением, становится подходящей почвой для взращивания новых теорий заговора. Возникает подозрение к тому, зачем изобретать нечто настолько сложное, чтобы пользователь этого изобретения не мог бы понять, как оно устроено. Это касается не только, скажем, смартфонов и быстрого доступа к глобальному интернету, но и вакцинации, наночипов и даже Большого адронного коллайдера.

Такому парадоксальному соседству высокоточного и подозрительного есть объяснение. Если в предыдущих эпохах европейских обществ преобладало мифологическое, а затем религиозное сознание, доминировала теологическая логика, то просвещенческий проект провозгласил разум и рациональность основой нового типа мышления. В этой поразительно строгой модели не нашлось места сверхъестественному. Упомянутый Карл Поппер утверждал, что место, которое в мифологическом, а вскоре — религиозном сознании занимал бог (или боги), в современном мировоззрении заняли некие группы влиятельных людей, якобы способные вызывать чрезвычайные события, влиять на ход мировой истории и подчинять людей собственному порядку и контролю. Возникло стремление упорядочить то, что раньше называли судьбой, проделками сверхъестественных персонажей или волей божьей. Дать этим действиям нового субъекта, которыми стали заговорщики — невидимая группа, действующая как безупречный слаженный механизм, строя козни, запутывая и обманывая людей ради своего же блага или какой-то неявной, но определенно злой цели. Адепты Просвещения могли бы гордиться тем, насколько далеко продвинулись их идеи: секуляризация и дух рационализма в человеческом сознании сподвигли упорядочить хаотическое и объяснить необъяснимое, но не из научных побуждений, а для душевного спокойствия. Конспирологическое мышление мимикрирует под научное знание, заимствуя структуру и стилистику, но происходит из мифологического мышления, сопровождавшего человечество многие тысячелетия.

Банальность конспирологии

Образ конспирологического сознания интересно исследовать через призму арендтовской банальности. Культуролог Питер Найт в книге «Культура заговора. От убийства Кеннеди до „Секретных материалов“» говорит, что при упоминании сторонников теорий заговора чаще всего приходит образ одержимых и психически неустойчивых людей. Но ученый пишет, что «за последние десятилетия образы и риторика заговора перестали быть фирменным стилем одних лишь законченных параноиков. Теперь они получили распространение и в аристократической, и в народной культуре и стали частью обыденного мышления». Найт также предостерегает от того, чтобы делать, как это часто происходит, носителей конспирологического мышления «козлами отпущения».

Теории заговора, как и заговорщики, существовали на протяжении, пожалуй, всей человеческой истории. При этом та интенсивность, с которой конспирологические теории возникали в прошлом веке и возникают соразмерно ускоряющемуся ритму современности, связана с несколькими ключевыми идеями. Во-первых, культивирование образа внешнего врага, для борьбы с которым следует сфокусировать свое внимание и силы, — будь то шпионы, изменники, диверсанты, вирус, загрязнение окружающей среды, та или иная социальная группа и прочее. Этот инструмент используют сторонники разных теорий заговоров, чтобы обосновать свои опасения, страхи и, собственно, саму теорию, представляя «их» в качестве угрозы. Примечательно, что в этом неполном списке «внешних врагов» перечислены неосязаемые и невидимые явления, что только сильнее способно подкрепить веру в их разрушительный вред. Именно призрачность наделяет теории заговора шармом азартности, возможностью столкнуться один на один с опасностью, по-настоящему не встречаясь с ней.

Во-вторых, конспирологические теории овеяны рассуждениями о дискурсе скрытной власти. Любая теория заговора связана с тайным, недосказанным и неизвестным, неявным. Власть анонимна, а потому овеяна загадочностью и порождает конспирологические сюжеты. Тогда конспирология видится попыткой бросить вызов децентрализованному паноптикуму, который существует, но рассеян во множестве неуловимых частиц.

С другой стороны, может быть и так, что порождаемый анонимностью бланкизм — детище поглощения дискурса. Так происходит, когда теории заговора становятся «соломенными чучелами» и существуют, чтобы отвлечь внимание. И тогда появляется огромное поле для соблазнительных рассуждений о том, кому выгоден заговорщический дискурс, который сам по себе донельзя конспирологичен. Как бы то ни было, теории заговора, подобно власти, также способны проникать повсюду, становясь идеологией с туманными намерениями и с еще более рассредоточенной сетью «адептов». Теория о справедливом мире поможет, как видится, в изучении и теорий заговора. Ведь представление о том, что в мире есть случайность, непредумышленная халатность или злой рок, слишком сложно и жестоко по отношению к человеку, чтобы он с легкостью и слепой верой мог ему отдаться.

Текст опубликован в каталоге выставки «Одновременно и рядом. Образы конспирологического мышления» (куратор: Марина Бобылева; галерея «Триумф») 6 марта 2023 года.