Это обрывок мысли на тему «что на самом деле есть преодоление действительности».

…и одним из основополагающих свойств Победы (здесь и далее я буду писать это слово с большой буквы, имея в виду даже не какой-либо конкретный случай превосходства одного объекта над другим, а, скорее, некий всеобщий образ преимущества, справедливо, как мне кажется, применимый к каждому частному факту) является ее вечная, с протяженностью, с длиннотой, неокончательность. И за этим немного неотесанным словосочетанием «вечная неокончательность» угадываются, если приглядеться со всей внимательностью, а главное — остраненностью (не толстовской, конечно, а вполне общеупотребительно-бытовой), как неизбывная, органическая сила Победы, так и ее разрозненная внеконтекстуальность — потому что Победа чаще всего не ставит точку в процессе, но только выводит его на новый уровень, порождающий новые вопросы и требующий новых ответов.

Победе всегда предшествует Противостояние, и хотя вообразить себе Победу без Противостояния было бы красивой художественной условностью, все же эта смысловая линия не имеет свойства нарушаться: где есть сколько-нибудь различимый результат, там прежде должно быть действие — таков закон, его не изменить, как написал когда-то хороший поэт. Так вот, Противостояние, призванное предшествовать Победе, зачастую имеет природу сугубо внутреннюю, внутренней логикой обусловленную. Позволю себе даже высказать до известной степени крамольное суждение о том, что внешнего конфликта и вовсе не может существовать (по крайней мере, в том слое человеческого восприятия, что отвечает за интуитивное, эстетическое осмысление материи).

Внешняя жизнь — это вариативная, живописная фикция, периодически уродуемая и искажаемая внутренними противоречиями субъекта. Таким образом, Противостояние, на мой скромный взгляд, являет собой в первую очередь реакцию защитного механизма подкожного устройства человека на некий раздражитель, чаще всего самим своим присутствием посягающий на, своего рода, моральное равновесие.

В свое время Эрих Фромм в трактате «Бегство от свободы» определил суть любого невроза как поражение человека в борьбе за эстетические и этические убеждения. Иными словами, все психологические проблемы современного индивида, по Фромму, вызваны его отчаянными попытками договориться с совестью, найти противовес для всякого душевного груза. И это, конечно, так. И это, конечно, едва ли не главенствующее Противостояние разверзнувшегося вокруг нас бытия.

Основная проблема заключается в том, что в такого рода борьбе априори не бывает моментов триумфа, так как Победой в столкновении с сокровенной моралью может быть только Сделка, но о такой ли Победе мы мечтаем в те жгучие минуты озарений, когда нам вдруг отчего-то чудится, что мы вдруг взяли и поняли, каков на самом деле сей дивный мир? Один из героев хемингуэевской «Фиесты» говорил, что его не интересует ответ на вопрос «Каков наш мир?». «Единственное, что я хочу знать, — рассуждал он, — это как в нем жить. Пожалуй, поняв, как в нем жить, поймешь и каков он». И это тоже Сделка, Сделка, чреватая непроходящей трансличностной метаморфозой, корень которой сокрыт в намеренном отказе от самой возможности Победы в пользу перманентного Противостояния с призрачной перспективой Сделки в конце оного.

Отсюда и следующий вывод: случаи Победы (даже такой, какой ее вижу я, — снова и снова неокончательной, неуловимой для жаждущего механической предметности взгляда) сами по себе крайне, до ничтожного крайне редки. Во главе угла куда чаще вырисовывается пресловутая Сделка — невозможность прорыва в незапятнанную, «свежую» плоскость, необязательность полифонии ощущения; вкус Сделки пресен и сух, в нем чувствуется налет многонедельной плесени.

Эту закономерность остро воспринимали многие из тех, кто связывал свою жизнь с попыткой упорядочения всех пластов реальности. Об этом писал Камю, развивая идею всеохватного Абсурда как нового эвфемизма физического вакуума — мы смотрим, говорим и ощущам через него, делая вид, что в наших поступках вообще есть хоть какой-то высший смысл; об этом снимали Бергман и Дрейер, воспевая Сделку как единственную форму предосмысления грядущего вознесения; это рисовали Магритт, Кирхнер и, уж конечно, Малевич — «Черный квадрат» (даже при условии, что изначально он был лишь частью декорации) это Сделка без прикрас, дистиллированная и до пошлости откровенная. И даже могущественные клавирные концерты Баха лейпцигского периода — Сделка сквозит своим «шершавым анданте» и в них, они с нее начинаются, они завершаются ею.

Сделка с другими (а другие, как замечал Сартр, это и есть ад), с космосом, со смертью, с плотской и эфирной любовью, с неузнанным поворотом дороги, с черным лесом и белым голубем над его чащей. Какова же в этом случае Победа? Где же она, раз, кроме налипшей повсюду Сделки и сопровождающего ее Противостояния, нет, казалось бы, ничего?

Предположу, что Победа возможна в одном исключительном случае — когда провалом оборачивается Сделка системы интенций (а все на свете — более или менее выраженная система интенций) с самой собой. Когда попытка урегулирования себя оказывается ничтожной настолько, что в субъекте, в его нервном, оголенном нутре, исчерпывается ресурс для любой дипломатии и начинается Война. Как и любая Война разрушительная, как и любая Война остервенелая, но с одним очень важным обстоятельством — факт ее начала притягивает к себе факт невозможности половинчатого разрешения при использовании очередного постыдного компромисса.

И вот что важно — Поражение и Победа в такой внутреличностной Войне абсолютно друг от друга неотличимы. И то и другое теперь — только шанс выхода на следующую ступень, стоит она выше или ниже — вопрос другой, значимый, но не первостепенный. А когда то или другое наконец произойдет — Война закончится, но лишь для того, чтобы вновь очертить перед ее носителем абрис Сделки; если это и не замкнутый круг, то как минимум ввинчиваемая в саму почву экзистенциальной морали спираль, с каждым своим проворотом все глубже ранящая Мирового Человека, носителя воспетой немецкими идеалистами Мировой Души.

***

Но уж если и явлен нам путь выхода из описанного завихрения, путь спасения из дурной спирали, то отчасти он высказан в следующих строках (избыточных и пресыщенных) издерганного всеобщей невозможностью поэта, который, кстати, сделал все, чтобы свой собственный чудовищный морок преодолеть:

В родстве со всем, что есть, уверясь

И знаясь с будущим в быту,

Нельзя не впасть к концу, как в ересь,

В неслыханную простоту.

Сделал все и не преодолел. Это никогда никому не удастся.