Один из наиболее важных теоретиков левого движения Фредрик Джеймисон в интервью LeftEast размышляет о современной политической теории, ее направлениях и заблуждениях, возможных решениях для левой политики и ее нынешних ограничениях.

На чем сегодня должна сосредоточиться политическая философия?

Начиная с 68-го года акцент традиционно делается на вопросах власти. И если говорить о власти, то произошел переход от «классовой политики» к так называемой «политике идентичности». Этот переход привел к ослаблению профсоюзов, хотя профсоюзная политика не обязательно оказывается классовой. Думается, что сегодня нам нужно вернуться к вопросам экономики, пусть и не имея изначального представления о том, как именно мы будем решать экономические проблемы. Безработица мне видится самым проблемным вопросом, и поэтому я считаю, что должна быть политика полной занятости. Например, одним из вариантов воссоздания промышленной инфраструктуры на основе промышленных единиц меньшего размера может быть самоорганизация. Разговор о мировой минимальной заработной плате — неплохой способ стимулировать мысль в направлении того, как справиться с капиталом, мигрирующем за счет разницы в оплате труда. Если говорить об Америке, то здесь можно наблюдать сильное чувство рессентимента по отношению к компаниям, которые вывели свои активы за пределы страны и больше не платят налоги. Фиксация на вопросе о власти, которой мы обязаны влиянию Фуко, и не только ему, —не то, с чего должна начинаться новая политика.

Что препятствует этому теоретическому и политическому повороту?

Большим препятствием является глобализация, стоящая на защите новой финансовой логики, лежащей в основе всех процессов. Это даже не американская гегемония, а скорее гегемония нового глобального класса. Европа являет собой хороший пример такой формы политической организации, которая не может соответствовать ни одному из входящих в нее государств. Там все устроено таким образом, что ни одна из представленных стран не обладает контролем над остальными, и эта ситуация символически обозначает проблему мировой политики. Существует класс, которому удалось найти формулу, позволяющую избегать любых демократических интонаций, несмотря на то, что многие из этих стран все еще имеют форму представительской демократии.

Какого рода институциональный порядок и/или интернационализм может бросить вызов глобальной финансиализации?

Старая национальная политика была устроена проще. Можно было иметь левое правительство, утверждающее меры вроде минимального оклада или защиты профсоюзов. Сегодня это невозможно. Когда проблема была локализована только в Европе, или только во Франции, или в США, кто-то еще мог что-то придумать. Сейчас весь мир участвует в этих процессах. Думаю, что ситуация глобализации нуждается в выработке целого ряда новых политических концептов, в том числе и социалистических. Нам не удалось увидеть новую политическую реальность иначе как посмотрев на нее с точки зрения ООН и ей подобных организаций. Может быть, решением будет нечто вроде нового федерализма. Старые модели потерпели крах. Возьмем Югославию, пример которой показывает, насколько сильным может быть влияние МВФ, который взаимодействовал с республиками напрямую в обход центрального правительства, что форсировало распад югославской федерации. Такова проблема федеративного устройства — богатые субъекты федерации не хотят платить налоги в пользу бедных — именно это и происходит сейчас в Европе.

Что стоит на пути у этого «нового интернационализма» как в теоретическом, так и в практическом смысле?

Судя по всему, различные левые силы сегодня не слишком заинтересованы в создании практических политических альянсов поверх национальных границ. Одной из важнейших попыток организации подобного рода взаимодействия был Всемирный социальный форум (ВСФ). Тем не менее, проблема заключалась в том, что ультралевые, которым я сильно симпатизирую, все еще оставались в рамках своих национальных границ. Люди по всему миру от Бразилии до Франции и Восточной Европы реагируют на происходящее; много политической энергии забирает борьба против национальных реакционных движений, имеющих большую силу — посмотрите на Францию или даже Германию. Приток беженцев делает ситуацию еще более сложной. На настоящий момент левые самоустранились от международной политики для того, чтобы участвовать в своих локальных битвах, а реальными интернационалистами все еще остаются банкиры и люди при деньгах, вот они-то как раз друг с другом кооперируются. Похожие вещи происходят с интеллектуалами. Они не очень хорошо понимают, что происходит в других странах. Французские интеллектуалы, к примеру, озабочены Францией, их не особенно волнует то, что происходит в Германии или Ирландии. Американцы ничего не знают о том, что находится за пределами их страны. Провинциализм все еще довольно силен во всех уголках планеты, и левые сейчас еще более провинциальны, чем правые.

Кто может дать левым возможность «депровинциализироваться»?

Думаю, что с одной стороны мы должны иметь в виду медиа, задаваясь вопросом о том, кто их контролирует, и как они устроены. Медиа определенно не располагают к появлению новых идей со стороны интеллектуалов. Начиная с 60-х годов появилась масса утопических идей, связанных с медиа, но ни одна из них не сработала. Некоторые ожидали появления новой демократии. Это случилось, но не имело никакого смысла. Нужно смотреть за тем, как бизнес контролирует медиа. Трампа, к примеру, создали медиа, которые сообщали о каждом его выступлении — о всех до единого. Если посмотреть с этой точки зрения, то нам нужен демагог, который разговаривает с народом и занимается разъяснением вещей. Конечно же, не в режиме диктатуры.

Каковы альтернативы?

У Стюарта Холла была отличная концепция политической борьбы, которую он назвал дискурсивной борьбой. Он имел в виду нечто близкое к идее Лаклау — если вы дискредитируете лозунги своего врага, то это уже достижение — эти лозунги он использовать больше не может. Именно это великолепно получалось у г-жи Тэтчер. Одним из таких мастерских ходов в дискурсивной борьбе осуществил Occupy. Если бы Occupy таким ходом ограничился, то мог бы нанести действительно сокрушительный удар по американской политике, реорганизуя весь язык, предыдущие дискуссии и саму политику идентичностей.

Если говорить об Occupy, то сразу хочется вас спросить: смог бы Сандерс куда-то продвинуться со своими прогрессивными лозунгами, если бы риторика не начала меняться благодаря Occupy?

Разумеется, нет. Забавно, что сам он из Нью Йорка, а Вермонт — это своего рода «страна третьего мира», и только там кто-то вроде него мог быть избран сенатором. Это экономически отсталый регион США. В Германии, вероятно, подобные идеи могли бы возникнуть в восточной части страны. С помощью политического просвещения Сандерс успешно двигал риторику в сторону вопросов экономического характера и прогрессивной политики. Occupy Wall Street, никогда не имевшее единой программы, было важным движением, так как оно вернулось к проблеме классового неравенства. Вот почему Сандерс был так важен: он возродил весь этот экономический язык, который по большей части отсутствовал в риторике, связанной с политикой идентичностей.

И в то же время появился Трамп.

Давайте вернемся к тому, о чем мы уже говорили. Бывает момент, когда институции разрушены. У республиканцев нет никакой политической программы: они не хотят устанавливать новые налоги, они не хотят тратить деньги, а хотят их сохранить. Что касается демократов, то им удалось помешать Обаме что-либо сделать. У Хиллари тоже не было никаких идей. Образовался своего рода вакуум, и поэтому возникла фигура Трампа. Похожие вещи происходили в Италии, когда к власти пришел Берлускони. У республиканцев не было кандидата для участия в этих выборах. Сейчас говорят, что мы на пороге нового фашизма. Мой ответ — пока нет. Если Трамп придет к власти, то это уже другое дело.

Вы упомянули Лаклау. Их совместная работа с Шанталь Муфф оказала огромное влияние на некоторых левых. Должны ли левые искать решения сегодняшних проблем в этом поле, отдаляясь от «традиционных левых»?

Эта работа действительно представляет собой великолепный образец разъяснения политической практики и практики создания политических лозунгов. Однако авторы представили ее как атаку на классовую логику и марксизм, и мне думается, что это было большой ошибкой. Как в случае с другими европейскими политическими философами вроде Негри, старая коммунистическая партия стояла у них на пути, и многие их аргументы были направлены против партии как определенной структуры. Но для тех, у кого не было подобного опыта, выступать против марксизма и классов означает подрывать основания политической реальности. Эрнесто сам не понял политической ценности своих идей. Он считал их постмарксистскими, что мне представляется ошибочным. Идея Лаклау заключалась в том, что пустое означающее необязательно имеет экономический характер и, конечно, все что угодно может внезапно приобретать характер причины происходящего. Но в долгосрочной перспективе экономика охватывает все. Лаклау, безусловно, сыграл важную роль как интеллектуал в переосмыслении политической практики, но было бы, например, ошибочно не упомянуть о том, что между экономикой, промышленностью, банками с одной стороны и безработицей с другой существует связь.

Считаете ли вы, что левым (также) нужно переосмыслить концепцию государства?

Да, ее нужно переосмыслить, но не так, как это делает социал-демократия, которая себя дискредитировала. Переосмысление государства означает нечто большее, чем просто социал-демократическое управление капитализмом. Нам все еще нужно государство, потому что в тот момент, когда мы начнем ощущать на себе последствия экологического кризиса, где-то рядом должно быть мощное государство. Лучше задуматься о том, каким должно быть социалистическое государство, чем отдать государство фашистам.

Забегая вперед, спрошу: каким образом мы можем избежать ошибки, совершенной в 20 веке в связи с упованием на сильное социалистическое государство?

Нет никаких гарантий, что это не повторится. И все–таки докапиталистический период, связанный с модернизацией, в который появился Сталин, обладает своей спецификой, и этот момент остался в прошлом. С другой стороны, я не думаю, что текущее положение дел может сохраняться долго — разве что если будет использована военная сила. Об этом говорил Трамп. «Первым делом Америка» — таков был лозунг, принадлежащий правым в 30-х, фашистам этой страны. Все сейчас действительно движется в этом направлении — как здесь, так и в Европе. Сегодня это вопрос иделогического выбора.

Вам не кажется, что левые уже упустили свой шанс, связанный с кризисом 2008 года? Начиная с 50-х годов Хайек и Фридман работали над новым проектом, который в итоге заполнил вакуум, образовашийся в результате кризиса 70-х. В 2008-м у левых в запасе не оказалось подобного набора идей или предложений.

Вы правы, не было ничего готового. Левых подкосили предыдущие эксперименты — сталинизм, поражение Альенде, развал Советского Союза и предательство разнообразных социал-демократических партий с их коротким дискурсивным триумфом, завоеванным с помощью риторики свободного рынка…Несколько лет назад я бы еще говорил о Венесуэле или Бразилии, но, полагаю, что сейчас это невозможно. Правда, существует какие-то левые движения.

Вы думаете, что движений достаточно? Вы все еще верите в партийную политику слева?

Полагаю, что какая-то партийная политика должна существовать. Но проблема в том, что левым партиям необходимо где-то брать деньги, чтобы направлять их на здравоохранение, образование, обеспечение полной занятости, защиту окружающей среды. Правые партии снижают налоги, а после того, как кто-то снизил налоги, их очень сложно повысить. В этом сегодня состоит слабость левых.

Считаете ли вы, что время «больших нарративов» закончилось?

Нет! Это возвращает нас в 60-е, когда «большие нарративы» принято было обвинять в том, что они, как правило, деспотичны и не-демократичны. Это правда, что прямо сейчас у нас нет никаких «больших нарративов», но это не означает, что мы должны прекратить их поиски. Адорно проделал великолепный анализ распространения эмпирической мысли, в особенности американского и британского эмпиризма, сравнив их с номинализмом, в котором невозможно смотреть на вещи диалектично. Думаю, что это справедливо и для эпохи постмодерна, но я заметил, что люди, не желающие рассуждать в терминах постмодерной теории или, скажем, марксизма, рассказывают исторические сюжеты. Вернуться к «большим нарративам» значает смотреть на мир с исторической точки зрения. В этом отношении история сама по себе является «большим нарративом». Призывать к новым идеям значит призывать к «большим нарративам». Использовать «инструментальный разум», как это было названо Франкфуртской школой, значит регулировать какие-то незначительные проблемы, но не значит производить перемены. Так или иначе, номиналисты и эмпиристы не смогут решить даже незначительные вопросы, которые, судя по их заявлениям, им интересно решать.

Перевод: Марина Симакова (Open Left)

Оригинал статьи