Create post
Prose

Я и мой шёпот. Давай поговорим

Этот текст существует в двух измерениях: в объектном и текстовом, что не является взаимоисключающим условиями. Но, стоит отметить, что для меня здесь смысловое, написанное (скорее даже напечатанное) имеет большую важность.

Объект обрекает текст на материальность и интимность. Он создает ситуацию неудобного погружения в шуршащие страницы, вырванные из записной книжки, что делает момент соприкосновения зрителя с объектом подсматривающим, вступающим в невольный сговор с бумажным текстом и ситуативными изображениями, которые здесь не более чем украшательство. Объект здесь определяется в первую очередь средой, в которую он помещён, а именно выставкой «ЧИТАНКА» в студенческом пространстве Крыла (Киев). На ряду с другими высказываниями, он является ещё одним голосов в поле, тяготеющему к освобождению от теоретического и молчаливого угнетения.

Для меня этот текст — выход из темноты, рождённый от двух символических родителей: курса «Письмо как исследования» (Оля Брюховецкая, спасибо вам за это) в рамках образовательной программы «Позиция художн_цы» Метод Фонда; стечением личных обстоятельств, отступления и направления собственной ярости, порождённой многолетним страхом говорить. Теперь этот страх остался далеко, а желание писать стало сродни дыханию. Глубокому и ровному.

Поэтому, я хочу поместить этот текст в новую для него среду. В ней уже не будет интимности объекта, хорового высказывания. Но здесь он обретет другое — свою первичную форму, без отвлечения. Посмотрим, что будет.

фото: Наталка Дяченко. Выставка «ЧИТАНКА», Крыла (Киев). Кураторки: Ульяна Быченкова, Анна Щербина

фото: Наталка Дяченко. Выставка «ЧИТАНКА», Крыла (Киев). Кураторки: Ульяна Быченкова, Анна Щербина

***

Во мне жила чёрная дыра (наверное, все ещё живет). Она была на вылет. Жизненно важных органов не задела и я могла делать, думать, дрейфовать.

Но дыра постепенно поглощала меня и, словно по щелчку пальцев, я в ней исчезала, став тенью в оболочке. Внутри самой себя, и в неуловимом пространстве дыры, было по-угольному черно и по-звериному страшно. Малейший шорох давал фантазии повод для невесёлого разыграша. Он заключался в подмене, перепутывании. Все перемешивая в голове, я становилась: покладистой, мило улыбающейся и кивающей, говорящей «ммм, как интересно», проглатывающей и принимающей, доступной когда удобно, не рекомендующей всем налево и направо беспорядочные половые связи. В общем, тихой, удобной куклой. А, как известно, их либо зацеловывают, либо выкалывают им глаза, либо же делают и то и то сразу.

Когда все перепутывалось окончательно и я уже не чувствовала, где игра воображения и темноты, а где мое «я», приходило ощущение, заставляющее припасть ничком к холодному чему-то, там где привычно земля, и медленно дышать, в надежде утихомирить разрывающий ритм сердечной мышцы, боль в голове и стыдный пот, выступающий на ладонях.

Темнота дыры и вонображение докручивали до предела состояние, в котором быть тихой — значит выжить. Лишнее движение и мысль здесь казалось равно поощрению, за которым боль, страх, судорожное сглатывание, узкие дорожки, прорезающие щеки, и тихое «кап» на то самое холодное, не дающее опоры. В темноте «кап» становилось оглушительным, нестерпимым, разрывающим. Но его было непосильно остановить.

Иногда в этой, казавшейся пустой, темноте появлялся шёпот. Такой отстраненный, он тихо поскрипывал где-то за спиной. Потом он начал приходить чаще, пока не стал постоянным. Мне казалось, между нами дружба, что мы близки. С надеждой я вслушивалась в него, искала в его обволакивающем шуршании заботу, принятие, признание такой нелепой меня. Шёпот был мне нужен и я не видела без него себя, будто он стал моей частью.

Но чем чаще он приходил и оставался, тем сильнее сгущалась темнота. Со временем его слова стали невыносимы. Они хлестали по спине, тянули за волосы, оттягивали кожу. Шёпот неумолимо разносил в пространстве вокруг мои тайны, секреты, которые были только наши, раздувал мою неуверенность и страхи до размера воздушного шара, смеялся надо мной, обвиняя в детскости, двуличии, излишней самоуверенности, раскрепощенности с огромным знаком минус. Он извивался, смыкая кольцами унижения и все для того, чтобы я была послушной, поверила в то, что никто, кроме него, лучше меня не знает и что на него обречена. И что все вокруг поймут, какая я мразь, если сразу не углядели. Он всех оповестит из–за моей спины. А эти «все» ему поверят, ведь он — шепот, хороший, а я — отброс. Он повторял, постоянно: «Так будь поТИШЕ, не такой уж и большой ценник».

У моего шёпота было имя и даже не одно. Они сменяли друг друга, их кольца были разными по диаметру и силе удушья. Последнее сдавило меня до желудочных спазмов и рвоты каждые пятнадцать минут. И вот, откашлявшись в темноте сгустками вонючей жижи, вытерев рот и пересчитав все рёбра, пальцы, ощупав осунувшееся лицо, ко мне пришло чёткое, редуцирующее осознание — Я ТАК БОЛЬШЕ НЕ ХОЧУ.

А то, чего я ХОЧУ, так это чтобы ты, мерзкий шёпот, сожрал себя от хвоста и до головы. Укатился прочь, в чёрный угол, где тебе самое место. Остался один и шептал себе сам, что ты классный, понимающий, успешный, всем все раздающий. Убеждай себя сколько хочешь. Сам.

Я развернулся лицом к своему шёпоту. Он был совсем рядом,ощущение его присутствия была устойчивым. Собравшись, я плюнула в него горькой желчью, подступившей как раз вовремя. Шёпот взвыл, начал яростно шуршать, что пожалею. И тут я услышала новую нотку в его голосе. Он боится. Боится настолько сильно, что единственное, что может — это медленно убивать меня, сдерживать, обрекать на тишину, чтобы самому казаться чем-то более телесным.

В ту же секунду я попрощалась с ним и плюнула в него ещё раз. На этот раз слюной. Сама ее выбрала, как оружие. Вложила в нее все свое презрение, ненависть. Шёпот забился в глубину дыры и продолжил что-то неразборчиво шуршать. Так невнятно, тихо, себе под нос. Шепчи сколько хочешь, шипи и конвульсируй, потеряв свой источник силы.

Я освобождалась от тебя год, в целом больше. И наконец-то покидаю эту адскую дыру. Свет режет глаза, тело саднит изнутри, во рту все еще горький привкус моего желудка, куда идти не ясно. Метаюсь, рычу, кусаюсь, потому что мне больно. Ну и пусть. Я сильнее чем ты, они, те другие за стенкой, ещё те другие в кожаном кресле. Ваша эра тишины закончилась. Теперь здесь будет оркестр Кейджа без зажимов-колец, хруста костей (твоих, моих, наших). Гул заглушит дыру, она затихнет на время, пока не придёт новый шёпот и не начнёт звать обратно в темноту. Но теперь, зная вкус «без него», меня туда не заманить, ни за какие коврижки. Я лучше буду штопать себя без наркоза, по живому мясу, кричать и биться, но, зашью, клянусь, зашью, это проклятое черное место, с тобой, с ним и этим мерзким щекочущим словно усиками, раздвоенным языком шепотом. Его страх велик и этим я закую его туда, откуда он пришел и дороги назад ему не будет.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About