Своим приездом в город К. поднял большую шумиху, поэтому, проснувшись, он сразу почувствовал неладное. Выглянув в окно, он посмотрел по сторонам, но не заметил ничего необычного. После переезда К. был как-то особенно мнителен. Газетчики сделали из его приезда большую новость — К. частенько натыкался на заголовки со своим именем, но проходил мимо или отворачивался, потому что он, по его собственному мнению, не делал ничего даже близко такого грандиозного, как о нем писали. Рядом с местом, где он служил — большим угловым зданием бывшей радиостанции — было постоянно людно. Тут ошивались безумные на вид женщины, которые, вероятно, раньше работали в этом доме, консерваторские студенты с пыльными футлярами, чиновники и разные другие подозрительные субъекты. К одному из них К. однажды даже подошел и попробовал заговорить, но бедняга пришел в такой ужас, что задрожал и не смог проронить ни слова.

С недавнего времени К. обосновался в городе С. и был весьма почитаемым дирижером. С его прошлого места службы ему пришлось уволиться из–за большого процесса, который отнимал у него кучу сил, а его дело после нескольких прошений решительно не сдвигалось с места. Высокий, темноволосый, в черном пальто с поднятым воротником и большим шарфом вокруг шеи — так можно было описать экстравагантную внешность К, хотя сам себе он, конечно, не казался тем «эпатажным дирижером», о котором, как он слышал, частенько перешептывались в мелких чердачных канцеляриях, где ему доводилось бывать по делам.

Так или иначе, осенний день, о котором пойдет речь, был чрезвычайно важен для К. Дело в том, что он вот уже длительное время репетировал с приглашенным византийским хором, показывал его то тут, то там, и, наконец, ему представился случай посвятить этому целый вечер. Ночной концерт-мессия, как он сам называл это, был назначен не абы куда, а в главный собор города С. В 11 часов вечера, на соборную площадь начали стекаться такси, из которых выходили состоятельные люди, журналисты, композиторы, и дети композиторов — в общем те, от мнения которых он не слишком зависел, но и пренебрегать им не хотел. Не смотря на фонарный свет, обильно проникающий внутрь через окна, в соборе было так темно, что в его приделах ничего кроме черных перешёптывающихся силуэтов нельзя было разглядеть. В нескольких местах бездвижно горели свечи и время от времени раздавался оркестровый колокол. Казалось, что соборная интимность, исчезающая в дневное время из–за туристов города С., в эту ночь вернулась, дав собору в полной мере выразить просветительскую функцию религии, и эта мысль, согревала К., который наблюдал за волнением черной массы зрителей из–за угла.

Соборные служки с благоговейным трепетом предупреждали безликих прихожан о том, что не стоит аплодировать, и наполняли мраморную залу запахом ладана. Этот формат, которым К. открыто гордился, был не самым типичным происшествием в городе С. и отдавал явно вагнерианскими амбициями. К. понимал, что его методы работы вызывают больший интерес у жителей и приезжих, нежели замшелые концертные залы и оперные театры, поэтому он все больше и больше стремился погрузить пришедших в новую реальность. Мысли такого рода роились у К. в голове пока он театрально выходил в центр собора вместе с певцами. Он лишь нашел им дополнительное подтверждение, когда, закончив концерт, смотрел на, как ему казалось, преображённую толпу выходящих зрителей, напоминавших ему идущих после рабочего дня домой заводских рабочих. А ведь это и впрямь могли бы быть рабочие, подумал он, — было бы даже лучше. Он бы с большим удовольствием повторил этот вечер и для них, не будь эта затея скована занимающими столько времени бюрократическими процессами. Идея трансляции искусства в массы, которые не могут себе позволить приобрести это искусство, часто занимала К. — это была одной из тех его идей, за которые его уважали и этот статус он не намерен был терять.

На следующий день К. проснулся от сильного стука в дверь. Что за черт, подумал он, еще и в такую рань. Открыв, дверь К. обнаружил за ней двух хорошо одетых упитанных мужчин в черных фраках, которые старательно пытались скрыть свою внешность. Он догадался, кто это и поэтому спросил зачем они пришли. Ничего не ответив, один из тех, что понаглее, прошел в комнату и принялся уписывать приготовленный ассистенткой К. завтрак.

 — Да что вам, наконец, нужно? Вы нарушаете мои права, я пойду в полицию, если вы немедленно не уберетесь отсюда — сказал К. с очаровательным южно-европейским акцентом.

 — Боюсь вам запрещено куда-либо уходить. Вы приговорены, господин К. — сказал небритый в смокинге — проедемся.

К. подошел к окну, не заметил ничего необычного и стал одеваться. Ну и театр, подумал он. Дешево же они хотят от меня отделаться. К. вдруг обернулся к ним и спросил:

 — В каком театре вы играете?

 — В театре? — спросил один господин у другого, словно советуясь с ним, и уголки его губ дрогнули. Другой стал гримасничать, как немой, который пытается перебороть свою немощь.

Через пол часа они вышли на набережную. Нежданные гости подхватили К. за руки и так повисли на нем, что он еле удержался на ногах. Все трое сели в черный автомобиль и вскоре оказались за городом, где сразу, почти без перехода, начинались поля. Там они остановились, вышли из авто и замялись — очевидно, обязанности этих господ строго распределены не были. Один из них подошел к К. и снял с него пальто, футболку, и зачем-то вынул красные шнурки из ботинок — будут трофеем, подумалось К. После этого они положили полураздетого К. на большой камень. На его горло легли руки небритого господина, а второй вонзил ему нож глубоко в сердце и повернул его дважды.