Я смотрел вдаль. Не видя ничего по вине тумана, накатившего из–за угла совсем недавно, я рисовал палочкой на полу-гальке, полу-песке какие-то непонятные иероглифы, наполняя их глубочайшим смыслом. Так продолжалось с десяток минут, пока из тумана, куда я смотрел раньше этого, не послышался шум. То ли это был натянутый, нервозный шёпот, то ли кто-то ругался на себя за какую-то нелепицу. Такие ощущения, будто нелепица эта сильно потревожила ругающего себя, хоть и взрослым, но всё-таки сочувственным тоном.

Мне пришлось притихнуть, по двум причинам: живя на горе, я никогда раньше не слышал рядом голоса, тем более похожего на грозный родительский, а во-вторых, всё-таки был туман, которым заволокло всё дальше вытянутой руки. Туман, похоже, никак не собирался спадать, и мне, всё что и оставалось делать — слушать эти суетные шорохи и переговоры. Было жутко, но спустя некоторое время, когда я разделался с иероглифами или устал от них, я принялся разбирать смысл и цель этого шума. И они, скажу тебе, были.

Всё что мне поначалу удавалось расслышать, так это: «Блин, ну что ты такой, глупый что ли? Я тебе говорю: был я там, не работает! А ты мне что?! — «да что мне “там был”, я слышал от такого-то такое-то, ну понятно же что!». Меня это удивило. Показалось, что человек явно спорит с кем-то, но второго голоса за эти несколько минут так и не было слышно. Прошло ещё немного времени, но туман всё также спёрто висел на уровне моего нынешнего дома, а я смиренно ждал, пока он расступится и позволит увидеть: кто же этот незнакомец. Так увлечённо беседующий о времени, разного рода действиях, которые мне были совсем непонятны и, даже, казались по-детски забавными.

В основном эти рассуждения строились вокруг денег. Деньги, говорил туман, — средство, а не жизнь, но без них нет жизни. Сложно? Пошли дальше. Чтобы тебе жить — надо их заработать честным, свободным путём: не обманывать людей, не продавать или делать что-то плохое, в общем, никому не делать больно, а уж тем более! — не причинять страдания. Люди и так с этим прекрасно справляются без тебя, не усложняй им существование.

Так я слушал, не сказать что долго, но за это время успел бы обойти свою гору по периметру, при этом покормить коз на противоположной стороне. Они, наверное, совсем изголодались, всё ждут меня, не пасутся. Но я, не отвлекаясь сидел, смотрел в белую дымку и ждал, когда же увижу этот источник шума. Не зря же я всё это время провёл тут, не отходя. И, кажется спустя три с лишним часа, белянка стала редеть, пропуская силуэты и лучи солнца, падающего за ней.

Я напрягся так, будто ползу в этот момент на вершину, о которой, между прочим, как-то слышал почти правдоподобные байки от людей, живущих у подножия соседней горы. Это было ещё в то время, когда я бегал с ребятами внизу, ходил в местную школу и помогал маме таскать вёдра воды с общей колонки. Вода, к слову, у нас всегда была чистейшая: на ней мама и готовила, и стирала, и пили мы её за глаза и за уши, радуясь свежести каждого глотка.

Моё напряжение было настолько велико, что в голову пришла мысль: «А не вылезут ли у меня глаза из орбит? Может мне поберечь своё здоровье и немного расслабиться?» При этом, как мне показалось тогда, я имею меньше шансов напугать неизвестного мне гостя вылупившейся на него физиономией, вылезшей ни пойми откуда, и ни пойми зачем. Так бы оно и произошло, но, по каким-то неизвестным мне причинам, он знал о моём появлении с другой стороны дымки. Хоть я и молчал, тихо ковыряясь то в песке, то в носу, время от времени меняя предмет интереса — согласно выставленному мной расписанию.

Да, он меня ждал. И как только мы сумели разглядеть более-менее собственные тела, он сказал: «Привет! А я всё думал, когда же ты появишься!» И я опешил. Он так легко и непринуждённо со мной заговорил, что на минутку я подумал, будто мы знакомы очень давно и просто встретились после короткой разлуки. Немного замявшись, я довольно ровным голосом поприветствовал его в ответ, хоть и чувствовал нечто желейное внутри себя. Оно оказалось скоротечным, но то, что в этот момент произошло — осталось с ним рядом, не давая забыть, потерять в том месте.

«Мы с тобой не знакомы, — сказал он играючи, — но я тебя знаю! Я наблюдал за тобой, сидя вон на той скале». И тут он показал на какую-то вершину, висящую у меня над головой. «Что он там делал? Он что сумасшедший?» — подумал я и неуверенно, но максимально приветливо улыбнулся. «А как ты туда залез? Ты что, где-то учился? Или, быть может, тебя научили специальные люди ползать по скалам? Это же так опасно, нет?» — спросил я, заламывая пальцы собственных рук от волнения. И получил неожиданный ответ: «Нет».

Оказывается, что мой новый знакомый, хоть он и говорит, что видит меня давно, живёт где-то над моей головой. Где-то значительно выше: за лесными и снежными кругами, на которые я так часто люблю смотреть, представляя в себе шум листвы и холод снега, окутывающего эту область горы. А он за ними живёт, и чуть ли не каждый день, а то и по несколько раз на дню ходит туда и обратно. Но не через мою область, она ему кажется слишком каменистой, а через мостик, лежащий как-раз в пределах моего зрения, переходя по нему на соседнюю гору. Именно с неё он на меня и смотрел в момент официального знакомства. Ведь я, повторюсь, никогда его не слышал и не видел до этого, по крайней мере такого не помню.

И так, после этой, казалось бы, самой необыкновенной встречи мы просидели до утра. Время мы заполнили разговорами о скорости жизни, о мечтах и эмоциях, которые люди обожают испытывать, достигая своих заветных целей. Мы много говорили о вершинах гор. Он рассказал мне, что люди, на самом деле, прекрасно там существуют и есть целые группы таких. Их специально готовят к восхождению на максимально доступную высоту. Всё для того, чтобы они, спустившись, доходчиво рассказали о вершинах другим, а также исследовали новые территории, закоулки горной местности. Но успешно вернувшихся и не свихнувшихся, как оказалось, история знает ни так много. Это не лёгкий труд, на который способны самые мужественные и стойкие, так скажем, идеал-альпинисты.

А он, мой новый прежний знакомый, всего-навсего гид. Он не очень-то любит дождливые пастбища у низины, в предгорье, поэтому научился вскарабкиваться за тучи, чтобы лишить себя такой участи. А потом, по его словам, интерес завёл его в такие дебри, где, как оказалось, не бывали самые экипированные ходоки. Если не считать его учителя, про которого он мне вкратце тоже рассказал. По его словам, которым мне к этому моменту хотелось верить, его учитель — мудрейший из людей, достойнейший из мужей, лучший среди равных. По крайней мере, такой вывод можно было сделать из невероятно красочного и увлекательного, фонтанирующего примерами, рассказа. Который он ему посвятил.

Слушать было интересно, да что там — просто задушевно. Я не мог оторваться и глотал, как свежую родниковую воду, историю за историей о его приключениях, рискованных исследованиях близлежащих пещер и расщелин. Всё до того момента, пока на рассвете не вернулось солнце. Мы, будто собиравшиеся спать, покрутили головой для бодрости, глубоко подышали, разводя руки в разные стороны, и вопросительно посмотрели друг на друга. Проговорив всю ночь, мы свыклись с собственным существованием. А тот факт, что он жил всё это время на той же горе, ползая где-то в области моих фантазий, рождал, с моей стороны, повод для встречи.

Но повода ждать не пришлось, и выдумывать тоже, ведь гид собрался уходить наверх, подальше от возвращающегося тумана, а оставаться в одиночестве я не хотел. И первым спросил он: «Пойдёшь?» Указывая пальцем вверх. Я, не долго думая, спросил себя: «Это он мне, что ли? — Да кому же ещё, дубина, мы тут одни!» Отмахнувшись от похожих глупостей я ответил просто: «Да». Ведь вариантов было не много, не считая количества фантазий о вершине той горы, на которой я всё что и делал: ползал недалеко от основания, где кормил коз, да рисовал на песке.