А сон-то — в руку,

А сон был — вещий.

Из альбома одной девицы

Недавно на youtube увидел интервью с одной очень известной актрисой, чьи работы в театре и кино давно люблю, с самого детства. На этом самом месте эта актриса должна прервать меня, а лучше бросить в меня лаковой туфелькой, а еще лучше — попросить любезно или не очень любезно — выйти вон. Забрав предварительно с собой свое детство.

Не хочу называть ее имени, чтобы не возникло привязки к вкусовым предпочтениям. Тем более, что эту актрису многие не любят. Не знаю почему, я из другого клана, клана любящих, поэтому никогда не пойму тех, других.

В этом интервью она сказала важную вещь, о которой я в силу профессии,(а она у нас одна на двоих — актёрская), в последнее время думаю все чаще и чаще.

Это тема зависимости актера от… и можно перечислять до бесконечности. Вы скажете, что каждый человек от чего-либо и кого-либо зависит в этой жизни. Да, конечно. Но актер в большей степени. В первую очередь он зависит от своего внешнего вида. Он всегда должен быть в идеальной физической форме, иначе его сбросят со счётов. Если ты выбираешь путь «пышной фактуры» и становишься успешен в этом весе, ты тоже оказываешься заложником килограммов. Тебя воспринимают как упитанного характерного актера (актрису), который чаще всего на сцене или на экране для того, чтобы смешить. Конечно, все упирается в вопрос актёрского диапазона и в величину таланта. Если актер действительно одарен и поцелован Богом, он будет нужен в любом весе. Да. Такие примеры есть, не будем называть имён, чтобы никого не обижать. Эти лица востребованы, а что делать с теми, кто хочет быть в строю, но почему-то не у дел, вне поля зрения режиссеров.

Вспоминаю один из первых случаев из своей актерской жизни, где подобная зависимость от внешнего вида фигурирует.

В памяти роли доинститутского периода, когда профессия ещё не вошла в мою жизнь, когда были лишь наитие, желание и обостренная, подростковая интуиция. Это были школьные постановки к Новому году, в которых я в основном играл женские роли. Да, в детстве и сейчас, если сбрить щетину, мое лицо нельзя назвать мальчишеским и мужским. Когда я был ребенком меня часто путали с девочкой.

Ситуация усугублялась тем фактом, что в школе, где я учился, были одни мальчики. Я просто спасал ситуацию. Кто если не я? На самом деле я играл с огромным удовольствием и правильным безрассудством, целиком отдавался роли, не зная на какие педали нажимать. Но я все–таки был зависим от распределения ролей. Я бы очень хотел попробовать роль Волка, но на эту роль ставили уже тогда брутального Егора, а я играл Свинку Нюшу из «Смешариков». Кстати, отличная трагикомедийная роль. Кто делал распределение я не помню. В театре его обычно делает режиссёр, в школе — ответственный за проведение Елки. Наверное, так.

Актёрские работы вне своего гендера меня не раздражали, они беспокоили ребят, учившихся со мной в школе, в одном классе, они бесили тех, кто не принимал участие в подготовке Праздника. Теперь я понимаю, что все, что я тогда делал, все то, что я пытался играть — было гимном свободе, полёту творческой мысли, для которой нет преград и стереотипов.

Придя работать в один из столичных театров, в который меня взяли после многоступенчатого, затяжного прослушивания, я снова столкнулся с зависимостью от внешнего вида (от фактуры-дуры). Со времён школы я подрос, чуть возмужал, совсем чуть-чуть, и прекрасно подходил на роли принцев детского репертуара театра. Сказки «Золушка», «Дюймовочка», марктвеновский «Принц и Нищий» ждали с нетерпением своего героя. Меня. В этом театре, куда меня так долго и мучительно принимали, кастинговали, как сейчас принято говорить, я задержался всего два дня. Мне не хотелось играть принцев, скучнее дела не придумаешь. И даже зарплата, немалая, по сравнению с другими театрами, не остановила меня. Принцы мне не интересны. И точка. Обязательно нужно было топнуть в конце ножкой, капризно, по-королевски. Вот если бы был Король, это да! Это роль! В то время я был зеленым, желторотым артистом, стручком с молочным горошком.

Я горжусь тем фактом, что за своё актёрское десятилетие (с ума сойти, и мало, и много) я не сыграл ни одного принца. И не сыграю.

Совсем скоро начнётся новый театральный сезон, в преддверии которого я принял для себя судьбоносное решение. Зависимость Актера от внешнего вида теперь меня волнует в меньшей степени, сегодня этот вопрос не стоит так остро. Теперь на первый план выдвигается зависимость актера (меня) от театра, как места, к которому ты привязан. В последние пять лет параллельно с актёрством я активно занимаюсь режиссурой. Все эти годы мне удавалось совмещать эти две ипостаси, но в этом году… Мне стало не интересно играть на сцене.

Я стал замечать, что в момент игры я перестаю быть актером, персонажем, я буквально выхожу из себя (и в прямом, и в переносном смыслах) и начинаю сам себя режиссировать. Представьте, как будто вы кому-то что-то говорите, эмоционально о чем-то рассказываете, и ещё параллельно при этом себя одергиваете, мысленно правите на ходу, а рассказ ваш бежит, льётся, собеседник вас слушает и даже не может представить, какой ураган творится в вашей голове. По принципу такого диалога с самим собой часто строятся наши кошмарные сны. Мы понимаем, что за нами гонится враг (без имен, у каждого свой), мы кричим себе режиссерским голосом — беги!!! — но не можем сдвинуться с места. Актер во сне не слушает режиссера.

Режиссёр внутри меня наступил на горло моему внутреннему актеру. И я сделал выбор. Правильный, неправильный — покажет время. Я буду доигрывать спектакли, вводить на свои роли других исполнителей, сбрасывать утяжеляющие меня мешки с песком и потихоньку взлетать на воздушном шаре. Долго ли я буду лететь, высоко ли — кто же знает. То чувство свободы, точнее высвобождения, которое я испытываю сейчас — я буду вспоминать всю жизнь как самое лучшее время. Когда не побоялся уйти от зависимости, от того, что тяготит и раздражает.

Мир режиссуры — соткан из зависимостей. Я попадаю в другую воду, которая еще мутнее и опаснее. Хищники повсюду. Но в этой воде я плыву рядом с теми людьми, которые составляют мою команду, мы — одно целое, единомышленники, пусть временно, на период рождения спектакля, на то время, пока длится любовь. Актеру — сложнее. Он одинок в этом море зависимостей и, конечно, возможностей. Он ищет режиссера. Своего режиссера.

В самом начале лета вёл кружок в художественном училище в рамках студенческой практики. Усталые за учебный год студенты, выжатые и апатичные, вынуждены были потратить драгоценный месяц лета на отработку. Увидев студенческий пасьянс, я сразу приметил своих. Сейчас объясню, о чем идет речь. Но прежде скажу, какой первый вопрос я задал студентам. Я спросил: кто из вас хотел бы отсюда уйти? Не конкретно с урока-репетиции, а вообще из учебного заведения. В переводе на философский язык — кто бы хотел поменять свою жизнь прямо сейчас? Руки подняли (да / хотим) те, кого я выделил до постановки вопроса. Эти люди горят по-особенному, пульсируют, посылая свои сигналы в те места, где, как им кажется, они должны сейчас быть. Это похоже на внутреннюю миграцию. Ты здесь, в аудитории, на занятии театрального кружка, а мыслями, где-то там, в пространстве мечты, в границах будущего. Я говорю «границы» с большим сожалением. Я о многом мечтал в профессии и, конечно не останавливаю этот процесс ни на секунду, я мечтаю каждый день, много, необдуманно, парадоксально, но все–таки уже знаю, что за каждым павлиньим хвостом — обычная куриная жопа. Эту фразу приписывают Фаине Георгиевне Раневской. Ей много чего приписывают. Я думаю, что она не была бы рада, узнав о такой кустарной мифологизации ее жизни. Да, ее многое раздражало в профессии. Она была зависима от нелюбви к ней как актрисе режиссёров-дилетантов и признанных мастеров, от шлейфа сыгранных ролей, закрепившегося намертво комического амплуа, конечно, она также была зависима от своего сложного характера, острого слова, ума, зависима от гениального, неповторимого таланта. Она не могла молчать и пройти мимо. Особенно не любила глупость и бесталанность, которые часто идут по жизни, взявшись за руки. Но об этом нужен отдельный, подробный разговор. Неглупый и обязательно талантливый, вне зависимости от кого-либо и чего-либо. А разве такое возможно?

Писал этот текст на бегу, в заметках в телефоне, на коленках своих и чужих, на разных ветках метрополитена. Писал по дороге в театр, в котором сейчас ставлю спектакль. В моих руках были ведра (реквизит), которые мне привезли с дачи хорошие люди. Ведра были пустые (на самом деле нет, одно ведро было в другом ведре, и уже не считается за пустое), но люди от меня шарахались. Режиссёр с двумя пустыми ведрами (ты этого хотел? Да, да — отвечает). Но речь не о ведрах. При входе в театр, меня встретили подвыпившие работники сцены. Я застал их примерного в районе между вторым и третьим актом празднования начала сезона, впереди кода, грандиозный финал-апофеоз и мучительный отзвук головной боли завтра на утренней репетиции. Ребята хотели мне налить, предложили по-братски примкнуть к ансамблю. Готовы были наполнить два пустых (нехорррошо, нехорррошо) ведра беленькой (в шутку, конечно, понарошку, ведь все выпито в первом акте). Я отказался. Непьющий. Среди актеров — редкость. Работники сцены явно были недовольны моим ответом, насупили брови, вдыхали-выдыхали воздух-перегар, сердились и выпалили в итоге такую фразу, нежно обёрнутую в трехэтажный мат: «Ну и какой ты режиссёр? Если ты…» дальше непечатно, неразборчиво, а главное — неинтересно.

Хороший вопрос мне задали ребята. На него я отвечу себе сам. Ребятам мой ответ не нужен. Мы встретимся завтра, утром, на репетиции, когда им будет плохо и не до вопросов.

Какой же я режиссёр? Молодой, без зависимостей и вредных привычек. Пока. Любящий театр, уходящий (красиво) от того, что раздражает и от тех, кто раздражает, ищущий одно и находящий совершенно другое. Пока. Это все звучит как объявление на сайте знакомств. Но я ведь ищу. Значит так можно.

Этот сон не имеет отношения к особым людям, но имеет отношение к изменению формы моей жизни. Он повторяется, из раза в раз. Он меняется, становится вещим.