В 2018 году издательство «DELIBRI» совместно с издательством «РИПОЛ Классик» выпустило сборник повестей и рассказов Полины Липкиной «Галактические происшествия». Уникальность этого сборника заключается в свежем авторском взгляде на саму суть фантастики и ее удачное сплетение с вполне реальными событиями, местами и знакомыми всем персонажами. Тут и Гамлет, и Петербург, и геройское фэнтези, и космическая фантастика с кабаком на краю галактики, и еще много всего, что кажется привычным, но обрамляется совершенно новыми деталями и описаниями. Подобный подход к написанию прозы позволяет почувствовать возможность свершения нереальных, но прекрасных событий и в повседневной жизни — достаточно только, вдохновляясь примером Полины Липкиной, представить все, что только можно, и верить, что оно сбудется. А если не сбудется — то насладиться описаниями запоминающихся происшествий, случающихся и на Земле, и в Галактике, и во всей Вселенной.

Мы публикуем для ознакомления один из самых запоминающихся рассказов сборника — «Старый мост».

Старый мост

Рассказывает Раиса Иванова.

Город Питер не любит меня. Я бывала в северной столице моей родины три раза, и каждый раз из этого ничего хорошего не получалось. Спору нет, Санкт-Петербург красив и величественен, и вообще похож на фугу ре минор Баха, но почему-то в каждое его посещение у меня случался облом. И в первый раз, и во второй… впрочем, это были мелочи, про это неинтересно рассказывать. Но в третью мою поездку, года два назад, произошел уж такой облом, что всем обломам облом. С моей, по крайней мере, точки зрения. Впрочем, расскажу по порядку. Хотя… скажу сразу, и про этот облом, хотя он и велик, рассказывать тоже неинтересно, но у меня такое чувство, что как раз тогда Петербург показал мне какое-то странное видение. Не знаю только, что оно означает.

А было это так.

Я шла по набережной Невы по направлению к Большеохтинскому мосту. Несмотря на вечер, все вокруг хорошо видно, — сейчас время знаменитых белых ночей.

Напротив меня, на том берегу реки, лежала Охта. Район это старый, исторический, но ничего старинно-исторического на противоположной стороне заметно не было. Но все равно было красиво. Я шла и любовалась.

Длинное белое здание, на котором написано «бизнес-центр», — вроде ничего особенного, а смотреть приятно.

Слева от него мерцает темными прямоугольниками решительно взметнувшийся ввысь небоскреб, — а по обеим его сторонам, как почетная стража, поднимаются два обычных дома. Левее небоскреба блещет белой башенкой и золотым куполом скромная церквушка. Вернее, вообще-то она сама по себе не выглядит особо скромной, но рядом со своими соседями кажется такой. А еще левее замыкает этот ансамбль высокое здание кубистического вида. То есть для меня замыкает — дальше тоже есть строения, но мне на них не хочется смотреть. А на это, кубистическое, смотрю. На нем светятся три треугольника — два темных и один, между ними, белый.

Иду, глазею. Да, никаких дворцов, ничего исторического. И церковь, скорее всего, новодел. Но мне нравится. Может, даже не меньше, чем Зимний дворец Растрелли или Арка Главного штаба Росси. Наверное, потому что все вместе оно хорошо сочетается, — церковь, длинное здание, кубистическое здание, небоскреб, Нева, бледный свет белой ночи и пустынность. Это пустынное место. Изредка, правда, попадаются одинокие прохожие мужского пола, которые нагло на меня пялятся, но, к счастью, их мало. И я иду, и смотрю на тот берег Невы, и смотрю на Неву. Мне хорошо. Я не тороплюсь, у меня еще есть время.

Да, у меня есть еще время, хотя оно и не безгранично. Я здесь по делу. И от этого дела многое зависит. Настолько многое, что я не хочу о нем думать. Время еще есть. Сейчас можно не торопиться. Сейчас можно идти, смотреть на воду, на берег, и не думать о том, чем закончится встреча в кафе «Охотничий ужин».

Я и не думаю.

Даже о событиях, которые произошли за последний год, я и то почти не думаю.

В этом году я вышла на пенсию. Нет, я еще молода… ну, относительно. Мне тридцать пять лет. Как вы, наверное, догадались — я балерина. Да, балерины выходят на пенсию в тридцать пять лет. Правда, не все в тридцать пять лет перестают танцевать. И совсем немногие из них вовсе покидают сцену. По крайней мере, балерины-солистки, пускай и нестоличные.

Можно учить других. Можно стать хореографом. Много что можно.

Я смотрю на холодные воды Невы.

Все знают, что балет — это не только танцы, но и интриги и грызня, грызня и интриги. Немногие знают, насколько это верно. Насколько это верно….

Если бы не мой дурацкий характер… Впрочем, если бы не мой дурацкий характер, я была бы солисткой Мариинки. С этим не спорят даже мои дорогие коллеги. Но что толку об этом сейчас говорить?

Когда я вышла на пенсию, то я задумалась, что делать?

Можно, конечно, сидеть дома и готовить любимому человеку пирожки. Тем более, что и любимый человек есть, и готовить я люблю… хотя и редко это делаю. И не только из–за нехватки времени — очень трудно что — то готовить, если не можешь потом это есть. Но сейчас уже будет можно…

А там, глядишь, переедем в тот же Питер, а может, даже в Москву, как мой милый давно собирался, а там, говорят, весело. Чем плохо?

И все–таки что-то во мне мешало мне смириться. Что-то мешало бросить то, чему я посвятила свою жизнь. Чему я посвятила много- много своей жизни. Почти ее половину, наверное.

И ведь, пожалуй, хореография и раньше привлекала меня больше, чем собственно танцы. Несколько балетов я уже ставила, хотя это продолжалось недолго.

Может быть, я бы и махнула на все рукой, если бы не разговор с подругой. Подруга не из балета, разумеется, поэтому я и считаю ее подругой, а иной раз даже рассказываю про наши дела.

Вообще-то она, видимо, хотела меня поддержать. Хотела сказать мне хорошие слова. И сказала… сказала, что я очень достойный, правильный человек и хочу побеждать по правилам. Побеждать. Но по правилам.

То, что я хочу побеждать, это моя подруга правильно заметила. В конце концов, она меня давно и хорошо знает. А насчет правил… Меня словно отрезвили. Избитое выражение, но, наверное, примерно так чувствует себя пьяный, если ему внезапно вылить за шиворот холодную воду.

Я решила, что я не хочу побежать по правилам. Я хочу просто побеждать.

Я приехала в Санкт-Петербург и разыскала двух своих старых знакомых. Одному я заплатила за положительную рецензию в некоем столичном посвященном балету журнале (таких статей там было мало, так что журналу верили). А второму знакомому я заплатила за то, чтобы некий хореограф молодой, но уже модной танцевальной труппы внезапно напился. Вернее, не совсем внезапно. Он время от времени напивался с самого начала существования труппы, но продюсер его терпел, так как не был уверен, что сможет найти лучшего, да еще и за приемлемые деньги. Я не могла, конечно, точно знать, что эта пьянка окажется последней каплей, но я надеялась на это. И я оказалась права. Теперь мне предстояло самой встретиться с тем самым продюсером и доказать ему, что я-то самое, что ему требуется.

Я подхожу к Большеохтинскому мосту. Когда я дойду до него, мне надо будет повернуть налево, перейти дорогу, а там уже и «Охотничий ужин». Я не опаздываю, но времени терять мне нельзя. Все лишнее время я израсходовала, когда глазела на воду.

И тут я слышу музыку. Странно, откуда она могла тут взяться? Поблизости никого нет. И подальше никого нет. Насколько видят мои глаза, по крайней мере. Но музыка есть. Она льется и льется, и она так хороша, что мне хочется танцевать… что странно. Но такое желание у меня появляется, и я с ним не борюсь. Я танцую, пользуясь тем, что поблизости никого нет. Ни неведомого музыканта, ни вообще кого-либо. Я танцую. Мое желание танцевать тем более странно, что музыка не совсем танцевальная. Это джаз, но джаз би боп. Что-то вроде этого. Что-то вроде Чарли Паркера, но совсем не Чарли Паркер. Я танцую. Музыка звучит.

И тут я понимаю, что неведомый музыкант или неведомый композитор вплел в джаз мотивы русской народной музыки. Да, точно, ошибки быть не может. Строго говоря, почему бы и нет? Но это открытие так меня удивляет, что я прекращаю танцевать. Останавливаюсь. Стою и слушаю. Тот, кто сочинил эту музыку, одарен не менее, чем Чарли Паркер. Почему я о нем ничего не знаю? И где он вообще? Где этот музыкант? Музыка льется откуда-то с той стороны моста. Не с противоположной стороны реки, нет. Неву пересекать не нужно. Нужно лишь дойти до Большеохтинского моста (а я уже почти и дошла), перейти улицу, пройти по краю этого моста, выйти опять на улицу и посмотреть, что там происходит.

Но… мое время на исходе. Я все его израсходовала, когда глазела по сторонам. Если я задержусь еще хоть немного, я опоздаю. Или все–таки нет?

А музыка звучала и звучала, лилась и лилась. Теперь мне казалось, что, если я сделаю еще хоть один шаг к мосту и к музыке, музыка подхватит меня, и я улечу. Да, точно… так и есть. Никогда со мной такого не бывало, как бы ни была хороша музыка. А тут… Как — будто то был ветер… нездешний ветер, способный поднять меня и унести. Куда-то — сквозь белую петербургскую ночь.

Я тряхнула головой, отгоняя наваждение. Это мне отчасти удалось. Но что это за мелодия? Кто ее сочинил? Когда-то Дон Эллис соединил джаз с индийской классической музыкой. Как зовут человека, который соединил джаз с русскими народными песнями? Если я не дойду до того края моста, я этого никогда не узнаю.

Но если я опоздаю, то я навсегда потеряю место, которого добивалась с таким трудом. А это значит…

Я отвернулась от моста и пошла налево.

Вот, собственно, и все.

Ах да, чем закончилось собеседование? Да ничем оно не закончилось. Не взяли меня. Долго-долго со мной говорили, там еще женщина какая-то сидела, молчала с начала и до конца встречи … и… не взяли. Я же говорю, — как Питер, так облом.

***

Рассказываю я. О том, что произошло после того, как Раиса Иванова не свернула за край моста. А о том, каким образом мне стало известно изложенное здесь, — я расскажу как-нибудь в другой раз, поскольку это довольно длинная история.

Бог Большеохтинского моста сидел, свесив вниз зеленые мохнатые ноги. Некоторое время он болтал ими в воздухе, а потом задумчиво их удлинил и помочил в невской воде.

Зазвучала музыка. Сначала мелодия какой-то русской песни, а потом джаз с мотивами русской народной музыки.

Бог моста только что сочинил этот джаз.

Он всегда мочил ноги в Неве, когда придумывал музыку. Почему-то это помогало.

Известно, что все на свете боги мостов любят джаз. Известно, что многие из них джаз сочиняют.

Бог Большеохтинского моста, как, впрочем, и его сосед, любил как джаз, так и старые песни, что когда-то звучали вокруг него. Для бога моста в этом также не было ничего необычного. Но бог Большеохтинского моста додумался до того, чтобы соединить старые песни и старый уже джаз. И это у него получилось.

Он и сам это понимал, и бог моста Обуховской обороны тоже хвалил.

Кстати, этот бог как раз сейчас должен был прийти к нему в гости. По-соседски. Все–таки как-никак мост Обуховской обороны — ближайший к нему мост.

Бог моста задумчиво почесал голову и сделал ноги еще длиннее.

Со стороны он казался похожим на лягушку. Почему-то. Вообще-то он должен был казаться похожим на человека, — две руки, две ноги, туловище, голова. Сверху, примерно до пояса, он был коричневый, а ниже — зеленовато-коричневый.

Некоторое время бог Большеохтинского моста сидел, мочил ноги в Неве и не двигался. Но вот он повернул голову.

— Здравствуй, сосед, — сказал он.

Бог моста Обуховской обороны был похож не на лягушку, а на жабу. Хотя, так же как и его сосед, он имел две руки, две ноги, туловище и голову. Одним словом, все как у человека. Как у человека коренастого, плотного и чем-то недовольного.

— Здравствуй, коли не шутишь, — пробурчал он.

Бог Большеохтинского моста пропустил его бурчание мимо ушей. Он знал, что его сосед — бог в сущности добрый, но склонный к ворчанию и к тому, что в последнем столетии называют эпатажем. Впрочем, нельзя спорить с тем, что иногда он был склонен к обыкновенной грубости. Тут уж ничего не поделаешь — все боги всех мостов всегда чем-то похожи на людей, что живут или жили рядом с ними. А рядом с мостом, который сейчас назывался мостом Обуховской обороны, еще не так давно проходили драки на кулаках… Совсем недавно, чуть больше сотни лет назад. Бог Большеохтинского моста их хорошо помнил.

— А бог Финляндского моста не придет? — сказал бог Большеохтинского моста. — Он собирался…

— Собираться собирался, но не пришел, конечно, — по-прежнему ворчливо отозвался гость. — Как тут придешь? Его мост ремонтируют. И вокруг него ремонтируют. Он сейчас сильно не в духе. Ему не до гостей.

Бог Большеохтинского моста кивнул головой и вздохнул. Да уж, трудно и придумать что похуже, нежели человеческие «ремонтные работы», как человеки их называли. Конечно, богу Финляндского моста не до гостей.

Хозяин моста, на котором сидели сейчас два бога, укоротил ноги и поболтал ими в воздухе. Почему-то он опять вздохнул. Видимо, потому, что случайная мысль о прошлом соседа разбудила в нем воспоминания о собственном прошлом. О том времени, когда его еще только начали строить… Его мост и его самого, бога моста, правильно будет сказать. До чего же это было радостное время… С какой радостью, с какой надеждой его строили. Какие песни вокруг звучали…

А все потому, что до того, как его мост решили построить… Что было до того, он тоже помнил, ибо воспоминания впитала вода.

До того, как его мост решили построить, здесь вообще не было никаких мостов. Ближайший мост — Литейный. А народ в Охте жил небогатый. И многим из них по своим надобностям, из–за нужд ремесла, которое их кормило, надо было постоянно бывать в самом Санкт-Петербурге.

Отвозили на тот берег маленькие ялики или пароходики побольше. А владел перевозом Яков Петрович Щитов, что на весь Петербург славился своею скупостью. Иначе бы, впрочем, он бы не разбогател, — пришел Яков Петрович когда-то в город Питер пешком с обозом из Архангельска, а потом, глядишь, в первые купцы выбился. Люди говорили — с самим министром за руку здоровался. А может, и с царем.

Перевоз через реку, впрочем, стоил дешево. Но народу в ялики и пароходы набивалось столько, что борта еле-еле поднимались над водой. Конечно, и пароходы, и ялики часто тонули… Кто-то выплывал, а кто-то и нет… И вот, в году, как помнил бог моста, тысяча девятьсот седьмом затонул большой пароход «Архангельск» со всеми пассажирами на борту. Никто не спасся.

Тогда и решили наконец построить мост. Ох, какие ж тогда песни звучали…

— Что молчишь, хозяин ласковый? — скаредным голосом произнес бог моста Обуховской обороны. — Гостя-то развлекать надобно. Или это тебе неведомо? Или по новым модам того не полагается?

— Прости, — пришел в себя бог Большеохтинского моста. — Прости, задумался. Я как раз хотел рассказать тебе кое- что. Я дал послушать свою музыку человеку.

И бог Большеохтинского моста рассказал про девушку, которая шла по берегу реки и которой он решился дать послушать свое творение.

— Если бы она тогда еще и завернула за край моста, я бы ей помог, — сказал бог Большеохтинского моста. Я бы ей помог устроиться на работу. Ей надо было только во время собеседования упомянуть, что она любит джаз… женщина, что сидела рядом с ней весь вечер, собирала танцевальную джазовую группу, и ей нужен был хореограф. Ей надо было только сказать… Эта работа ей очень бы подошла.

— И что ж не помог? — сказал бог моста Обуховской обороны неожиданно жалостливым голосом. — Что ж не помог ты, я тебе спрашиваю?

Гость даже утер слезы. Сейчас он не пытался сказать грубость, он и в самом деле был расстроен.

— Что ж не помог? Эх ты, дубина стоеросовая.

Бог Большеохтинского моста задумался. А в самом деле, почему не помог?

— Наверное, — сказал он, отвечая больше себе, чем гостю, — наверное, все дело в том, что во всех нас остается то, что было в тех людях, которые жили тут когда-то.

В тебе — сходившиеся на кулаках поречане и крючники — жители Охты и грузчики, работавшие на противоположном берегу, в амбарах Александро-Невской Лавры.

Во мне — те, кто так радовался новому мосту, моему мосту, мне … Но не только они. Верно, и Яков Петрович Щитов тоже остался во мне. Поэтому я считаю — за мою помощь надо платить. Хотя бы чуть-чуть. Хотя бы маленьким риском и вниманием.