Война и мир
Вчера под утро снилось, что меня судят за
То ли я слово «МИР» не к месту в разговоре ввернул, то ли про «ВОЙНУ» брякнул в
Одним словом, судят меня.
Не без комфорта, в
В предбанике судейском (у секретарки или, как её там, — помощницы, наверное) музыка лирическая играет — настроение создает.
Человека осудить — дело нешуточное, тут большая ответственность нужна. Вот и его честь взвешивает свои слова, говорит обдуманно, иногда паузу берёт, чтобы мысль поточнее сформулировать. В такие моменты до меня из предбанника даже отдельные музыкальные пассажи долетают:
Запахло весной, метелям отбой.
Хозяин седой, ворота открой!
Запахло весной, боль снимет рукой.
Знакомой тропой вернусь я домой!
Одним словом, суд гуманно протекает, оптимистично.
Опять же, и я по
И его честь — он ведь тоже не зверь какой-нибудь. Он ведь, наверно, тоже понимает, что я не самый ужасающий в этой стране преступник, что в этой стране и другие, куда более настоящие преступники имеются. Но закон есть закон: раз уж дело заведено — не разводить же его назад? Так что я не по злодейству преступления — я, главным образом, для порядку осуждаюсь. Иначе ведь никакого порядка в стране не будет — если всякое начатое дело до конца не доводить.
Ну вот, значит, продолжаю я неторопливо осуждаться.
Сижу на своём арестантском стульчике; само собой, мандражирую немного. Краем уха — для нервного детокса — музычку слушаю:
Разбегутся под ногами ручейки,
Песни рвутся на свободу из души.
Не вернётся моя молодость ни дня,
А в замену по вискам стучит весна!
На этой решительной стадии процессуальных процедур моё дело — скромное. Моё дело — сидеть и слушать, что мне умные люди скажут. Как там со мною и моим противоправным поведением быть дальше? Как я смогу искупить свою вину перед обществом? Опять же, книжки у меня насовсем отобрали или изучат их на предмет антигуманистического содержимого и вернут?
Одним словом, слушаю слова и музыку; готовлюсь искупать. Чувствую даже некоторое душевное обновление.
Сменю минус, в душе ближе тёплый плюс.
Знай хозяин, я к тебе уж не вернусь.
И тут — как в голову ударило! Ну вот, положим, осудился я окончательно. Захожу я, положим, в камеру, приветствую других временно отбывающих граждан. И вот что я им в этот самый момент скажу?
«Здравствуйте»?
«Всем привет»?
«Доброго времени суток»?
А ведь как ты себя сразу в коллективе поставишь, так оно дальше и пойдёт. Тут никак ошибиться нельзя.
Если, положим, на приём в какое начальственное учреждение прийти или в магазине на кассе, — там я всегда знаю, что сказать. А тут — не знаю!
Я ещё никогда и в больнице по
Опять же, в больнице — оно почти в точности, как на воле, только кормят всё больше каким-то силосом, кровь из пальца берут и гулять на улицу не пускают. Но, если по правде, так я и на воле не
А тут — сразу тюрьма! Централ. Зона. Бутырка. Цугундер.
Меня ж нигде — ни в школе, ни в вузе, ни на собраниях трудового коллектива — к этому не готовили.
Я в школе стихи Пушкина учил. «Буря мглою небо кроет…» и так далее. А ведь если до дела дойдёт, так мне даже чмыря какого-нибудь из петушатника убойно матом покрыть — и то невпотяг.
У меня разные учёные слова ещё со школы накрепко в голове засели: феноменология, лексикология, словообразование… А никакой настоящей лексикой не владею! Не говоря уже про словообразование. О петушатнике одно только это и могу сказать, что где-то он там на зоне существует. А что это за место такое? Какие дела в нём творятся?
Вот и всё моё образование.
Не о том, ох, не о том все эти годы мне учителя твердили! В магазине или у начальства я и сам уж
Вся наша жизнь здесь последние лет с полтысячи — от сумы и до тюрьмы. А учат ведь, как нарочно, ровно тому, что между. А самому главному, самому неотступному, самому непреодолимому в жизни — ни суме, ни тюрьме — не учат!…
Запечалился я даже немного — отвлёкся от судебного производства. Вдруг слышу — его честь голос повысил. Торжественно так объявляет: «Приговор окончательный! Обжалованию и пересмотру не подлежит!»
А к чему приговорил — я без понятия!
Встрепенулся я — хочу ему уточняющий вопрос задать. Но тут картинка вся как-то разом поплыла, — короче, просыпаюсь я с неуточнённым приговором.
От сумы и до тюрьмы — а что именно мне отмерено, теперь уже и не узнать никак! Если, конечно (не дай бог!), наяву не сбудется…
Уже яркий утренний свет сквозь веки пробивается. Всё, проснулся — пора вставать.
И тут, на самой границе сна, — считай, уже почти за границей — до меня последний какой-то случайный обрывок песни долетает. Не то из судебного предбанника, не то из прошлого, не то из будущего…
Что говорить. Конечно, это плохо,
Что жить пришлось от воли далеко.
Агде-то рядом гулко шла эпоха.
Без нас ей было очень нелегко.
Одетые в казённые бушлаты,
Гадали мы за стенами тюрьмы:
Она ли перед нами виновата,
А, может, больше виноваты мы?…
Но вот опять весёлая столица
Горит над нами звёздами огней.
И всё, конечно, может повториться.
Но мы теперь во много раз умней.
Мне говорят: «Поэт, поглубже мысли!
И тень, и свет эпохи передай!»
И под своим расплывчатым «осмысли»
Упрямо понимают: «оправдай».
Я не могу оправдывать утраты,
И есть одна особенная боль:
Мы сами были вчём-то виноваты,
Мы сами где-то
Проиграли
Бой.