Этот текст появился в результате обсуждений, размышлений, бесед и противоречий с моими коллегжанками-кураторками из Ҳиқоя / Hiқoýa Collective из Кыргызстана, Узбекистана, Таджикистана, Грузии, России, которые обладают локальными знаниями, критическим ощущением и остротой наблюдений в отношении деколониальности и имперских нарративов. Я чрезвычайно благодарен Алтын Капал (овой), Азизе Кадыри, Лолисанам Улуг (овой), Марине Солнцевой и Майе Келовой за их проницательность и готовность к разговору и обмену около-чувствами, -впечатлениями и -идеями.

Этот текст — размышление об именах и одеялах, вдохновленный выставкой «As Though We Hid the Sun in a Sea of Stories. Fragments for a Geopoetics of North Eurasia» [Словно мы спрятали солнце в море историй. Фрагменты для геопоэтики Северной Евразии, пер. авт.], открытой в Доме Культур Мира в Берлине [Haus der Kulturen der Welt (HKW)] в октябре прошлого года (21.10.2023–14.1.2024). Кураторы выставки — Ярослав Воловод, Николай Карабинович, Космин Костинаш, Саодат Исмаилова и Кимберли Сент-Джулиан-Варнон.

этот текст на английском здесь

Этот текст есть усложнение и слоение, раз уж одеяла внесены в комнату, пусть их будет много.

Одеяла бывают очень разные, например, сшитые из разных лоскутов или наоборот из цельного куска ткани, с чётким рисунком или одним цветом. Я ввожу метафору одеяла в рассуждения об именах, потому что именем или актом именования можно накрыть объект и не заметить, как из-под него пропал сам объект, а для разговора или архива или истории осталось лишь само имя. Кто там под одеялом «Евразия»? Кто сделал это «одеяло»? Кто и зачем накидывает это оделяло? Нужно ли следовать этому приёму генерализации? Есть ли общие универсальные понятия и ощущения у накрытых «Евразией»? Кому посвящена эта дискуссия? 

В моём русскоязычном детстве в Кыргызстане в 90-е существовала ксенофобская советская шутка «Почему два индейца не мёрзнут под одним одеялом?» Эта шутка выделяет «индейцев», уже само по себе понятие из словаря колонизатора, как определенную группу людей, объединённых биологическими непреодолимыми свойствами и по умолчанию не столь цивилизованных, чем говорящие эту шутку. Ксенофобский тон этого юмора подчеркивает насилие обобщений, которые производятся наблюдателем со стороны, тем, кто не является часть тех, кто остался под «одеялом».

 Ещё одна ссылка на советское наследие, а сейчас российскую желающую быть империалистической реальность, — это концепция Евразийства, развиваемая Александром Дугиным и другими, идеи которых интерпретируются как фашистские или как минимум имперские. Думаю, что кураторы выставки знакомы с существованием этих идей и вводят одеяло «Евразия» с учётом этого большого поля смыслов. Эдвард Вади Саид написал, что «Восток» изобретен (1978) не теми, кто оказался под этим одеялом и до сих пор находится в отношениях угнетения там до сих пор. Следуя за его значимым наблюдением, я хочу спросить — почему одеяло «Евразия» оказалось столь важным, что даже попало в подзаголовок этой выставки?

И ещё один момент из туши прозрачного слона, стоящего посреди этих разговоров, но не обсуждаемых напрямую на выставке — российский и советский империализм. Пространство «от Волги до Ганга», на которое ссылается в своей работе «Nobody Knows for Certain» Afrah Shafiq. Оно отсылает к сборнику рассказов Рахула Санкритьяяна «Volga Se Ganga» (хинди वोल्गा से गंगा). А ещё напоминает слова, приписываемые российскому политику Владимиру Жириновскому, «русский солдаты будут мыть ноги в Индийском океане». Имперские амбиции из XXI века, отсылающие нас к временам Большой Игры [eng. The Great Game], когда Российская и Британские империи в второй половине XIX века устремились друг на встречу другу в земли, населенные множеством людей со разнообразными политическими, религиозными и культурными идентичностями, в порыве колонизаторского конкурса «Кто захватит больше». Примечательно, что время в рассказах Рахула Санкритьяяна начинается в 6000 году до нашей эры и заканчиваются в 1942 году, когда Махатма Ганди основал движение «Вон из Индии!» [англ. Quit India Movement, хинди भारत छोड़ो आन्दोलन (Bhārat Choro Āndolan)]. Пространство выставки создает места для разнообразных голосов, которые приглашают скрытый российско-советский империализм прочитать манифесты Ганди в предчувствии перемен.

На выставке есть ещё одно важное и громкое противоречие, которое лучше всего выражено в работе Аслана Гойсума «Без названия» об персональной и коллективной памяти. Это шесть кувшинов для воды XVII и XIX веков найденные в Чечне, Ингушетии, Дагестане и Азербайджане. Эти объекты представленны не сами собой, но отлитые из стекла мастерами с острова Мурано, Венеция. Противоречие локальной памяти людей кавказского региона, представленной мастерством европейских стеклодувов, звучит ещё громче во время гайд-тура, когда куратор, проходя мимо кувшинов, сообщает, что художник попросил ничего не рассказывать о его работе, а всех интересующихся направлять к тексту об этой работе написанному немецким автором, напечатанному в каталоге к выставке.

Вернусь к одеялам. Сама выставка, отдельные работы и каталог используют следующие одеяла: Северная Евразия, Центральная Евразия, Туркестан, Глобальный Восток, «от Волги до Ганга». Один из кураторов этой выставки, Ярослав Воловод, ссылается на свою работу «Пространство 1520», о географии, очерченной российско-советскими железнодорожными линиями. Есть ещё одеяла для этого пространства, которые избегаются в контекстах выставки, но считываются мною в работах и дизайне выставке — пост-советский (российский термин) и пост-коммунистические страны (европейский термин). Главный элемент дизайна, проходящий через всю выставку в нескольких помещениях — гигантский занавес. Избегание этих одеял очевидно централизованной насильственной терминологии, само по себе замечательное, оно обозначает проблему и мне бы хотелось, чтобы оно пошло куда дальше, к самому отказу от одного одеяла для всего, вместо изобретения новых и лучших генерализаций.

Проблематика этого жеста накрывания разнообразных множеств одним одеялом в том, что он отнимает субъектность тех, кого им накрывают. Введу ещё одну метафору в этот разговор — трава. Трава, прорастающая сквозь истлевшее одеяло, которое всегда будет мало и неспособно накрыть всё желаемое пространство. Жест накрывания замалчивает множество голосов, но говорит много о самом накрывающем, а не о тех, кто остался под одеялом. Это безусловно жест, облеченный властью и продолжающий устоявшиеся паттерны власти и насилия. И через эту точку зрения щели, оставленные посетителю в занавесе (железном ли?) — центральный дизайн мотив этой выставке — эти щели обозначают пространства разобщенности и вытоптанной травы. Эмоционально очень сильный жест несмотря на приятные градиентные цвета то ли рассвета то ли заката этого занавеса. 

Трава, вводимая мною, совсем не газон, нет, я не про стриженную эстетику европейского уюта. Я про более распространенную траву, растущую повсюду в разных климатических зонах и на разнообразных почвах. Трава объединяется самостоятельно в острова и архипелаги, прорастает самостоятельно везде где может, даже если с ней сражаются московские охранители порядка табличками «по газону не ходить». Одеяло, которым накрывают траву, рано или поздно истлеет и будет пронзено ростками. И это разные травы со своими именами без генерализующей латиницы. И озвучить их я считаю важным, как важно создавать пространства, в которых травы сами создают союзы и выбирают что делать с одеялами. Предложенная во введении главным куратором Дома Культур Мира Бонавентуре Сох Бедженг Ндикунгом концепция «Глобального Востока», предполагает по аналогии с «Глобальным Югом», именно такие самостоятельные сообщества и сети сообществ снизу. И эти множественные солнца уже проявляются через травы историй, не скрываемые волнами “евразийских” одеял.