В информационном пространстве довольно часто звучит слово ресентимент. Под этим термином подразумевают чувство беспомощности и неполноценности, которое у отдельных людей, а иногда и у больших групп, вызывают жизненные неудачи. Согласно данной теории, виновниками своего положения люди с низким статусом считают вышестоящих; так как они не способны что-либо изменить в реальном мире, вместо активных действий завистники занимаются мыслительными построениями, в которых всё, что связано с объектом их ненависти, предстаёт исключительно в чёрных красках. Ресентимент — это такой способ самооправдания и самоутверждения, которым все, кто узнал об этом buzzword совсем недавно, норовят «объяснить» умозаключения и поведение своих политических оппонентов. При желании за уши можно притянуть любое утверждение: левые страдают ресентиментом из–за нависающей над ними фигуры отца, правые из страха перед прогрессом, русские без статуса сверхдержавы, украинцы — бо в нас колоніальне минуле.

Эти словесные баталии увлекательны в качестве развлечения, но понятие ресентимента серьёзнее, глубже и многограннее. В современный обиход его ввёл Фридрих Ницше; это был ключевой термин в его работе «К генеалогии морали». Филолог по образованию, философ по призванию, он высказал предположение, что в дохристианской Европе понятие хороший описывало не доброго и отзывчивого, а просто-напросто знатного человека. Аристократу, в представлении Ницше, не не нужно было казаться дружелюбным и милосердным, особенно когда дело касалось его взаимодействия с нижестоящими; хорошим его делали не моральные качества, а положение в обществе, сила, богатство. Плохим же в такой системе координат оказывался плебей — в силу самого своего статуса, а никак не подлых поступков. Спрашивается, как же слова хороший и плохой стали означать то, что означают сегодня? Как раз эту перемену, пишет Ницше, нам поможет прояснить понятие ресентимента.

То, что добрыми стали слабые и безобидные, а злыми сильные и бессердечные, философ-нигилист объясняет коварным иудо-христианским изобретением — восстанием рабов в морали. “Господа”, сокрушается Ницше, упразднены; победила мораль простолюдина. […] Ressentiment сам становится творческим и порождает ценности: ressentiment таких существ, […] которые вознаграждают себя воображаемой местью. Через обесценивание и отрицание статуса и ценностей сильных мира сего неудачники конструируют собственную идентичность, которую в конце концов объявляют моральной. Это, по сути, заговор против сильных и независимых, что затевают слабые и несамостоятельные: только сбиваясь в стаи, гиены могут победить льва. Ещё немного словесных изысков от Ницше, чтобы лучше уловить то, что он называет революцией в морали:

Только одни отверженные являются хорошими; только бедные, бессильные, незнатные являются хорошими; только страждущие, терпящие лишения, больные, уродливые суть единственно благочестивые, единственно набожные, им только и принадлежит блаженство, — вы же, знатные и могущественные, вы, на веки вечные злые, жестокие, похотливые, ненасытные, безбожные, и вы до скончания времен будете злосчастными, проклятыми и осуждёнными!

Не так важно, действительно ли дохристианские ценности были настолько, по современным меркам, негуманными. Как и не важно, имели ли слова хороший и плохой именно ту смысловую нагрузку, о которой говорит Ницше. Так или иначе, нам не стоит принимать близко к сердцу карикатуру на ценности, которые мы принимаем и любим. Философы на то и философы, чтобы épater la bourgeoisie. Однако нам и не стоит совершать ошибку противоположного спектра, то есть проникаться ницшеанством и уличать в рабской морали людей, которые сегодня с фанатичным рвением защищают определённые типы слабых и обездоленных. Это поверхностные и заезженные реакции на работы Ницше. Лучше посмотрим на историческую роль, на функцию того, что он называет восстанием рабов в морали. Если очистить сей феномен от едкой, буквально морализаторской (!) критики самого Ницше, в сухом остатке мы получим то, что специалист по прикладной этике Питер Сингер [Singer] называет расширением морального круга. Круг эмпатии расширяется, нравственным становится беспокойство о благополучии людей, с интересами которых раньше считались в меньшей степени.

Ницше в красках описывает процесс расширения морального круга. Агентами моральной революции он называет христианских проповедников, которых, в свою очередь, вдохновил ресентиментарный дух завистливых иудеев, злых на благородных римлян. Выглядит эта революция так: священники заботятся о благосостоянии плебеев и заручаются их поддержкой против знати; постепенно это приводит к забвению добродетелей военного доминирования и переходу к инклюзивным ценностям всеобщего братства. Ницше волнует два измерения этой проблемы: психологическое и социологическое. На индивидуальном уровне человек, по своей природе склонный к жестокости, ослабевает, добреет, «одомашнивается»; у него появляется совесть, что всё время грызёт его за вполне себе естественные помыслы и поступки. На общественном уровне эти, присущие человеку, разрушительные аффекты путём дрессировки и самокопания перенаправляются священниками на просоциальное поведение. Человека, даже сильного и независимого, ограничивают в исполнении эгоистических желаний, принуждают работать на общее дело — существо которого определяется, исходя из новой священнической этики.

Ницше ставит под сомнение ценность процесса расширения морального круга, так как считает его дегенеративным как с эстетической, так и с (внезапно!) этической точки зрения. Мол, помогая слабым, человечество вырождается. А это, во-первых, некрасиво, а во-вторых, несправедливо по отношению к лучшим его представителям — единственной группе, которую философ-аморалист включил в свой моральный круг. Любые же аргументы утилитаристского толка он считает плебейскими. Идёт ли речь о гарантированной или потенциальной пользе для общества в целом (усложнение общественной организации и технологий, повышение уровня кооперации и продуктивности труда), либо о благосостоянии каждого индивида по отдельности — Ницше не впечатлён. Однако именно прославление аристократизма как чего-то самоценного и яростное неприятие равенства в любых его проявлениях оставляют в работах великого философа слепые пятна. Предубеждения Ницше не дают ему описать функцию расширения морального круга беспристрастно. Как следствие –  увидеть, что по какой-то необъяснимой причине именно самая инклюзивная, следовательно, плебейская цивилизация достигла того, что больше всего на свете ценил Ницше. Невиданной ранее, почти что сверхчеловеческой власти над людьми и окружающей средой.

Забавно, но Ницше порой и сам признаёт, что мораль рабов способствует увеличению власти господ. Например, в его неоконченной магистральной работе «Воля к власти» мы находим фразы типа 1) умаление человека долгое время должно оставаться единственной целью: ибо сперва нужно создать просторный фундамент, дабы на нём мог разместиться более сильный вид человека; 2) христианами легче править, чем нехристианами; 3) всё, что хочет удержать власть, льстит черни, должно иметь чернь на своей стороне; 4) [воля к власти проявляется] у самых сильных, богатых, независимых, мужественных — как «любовь к человечеству», к «народу», к Евангелию, к истине, богу; как сострадание; самопожертвование и т. д.; как одоление, увлекающее за собой, берущее к себе в служение; как инстинктивное причисление себя к большому количеству власти, которому ты — герой, пророк, кесарь, мессия, пастырь — полагаешь давать направление. Как видим, восхождение «сверхчеловеческой» элиты, которая обладает диспропорциональной, беспрецедентной властью — как в сравнении с управляемыми ею массами, так и с правителями древности — требует расширения морального круга, против которого яростно выступает Ницше.

Парадокс возрастания власти меньшинства при уравниловке большинства, который так и не разрешил наш философ, последовательно объяснил в своей книге «Власть. Естественная история её возрастания» Бертран де Жувенель. С точки зрения этого незаслуженно малоизвестного мыслителя, власть новых господ (протестантского монарха, промышленной олигархии, КПСС), наиболее возрастает именно тогда, когда она ослабляет либо уничтожает сильных и независимых (католическое духовенство, феодальных баронов, собственников хозяйства или бизнеса), повышая статус плебеев (мирян, третьего сословия, рабочих и крестьян). Именно благодаря стараниям уравнивать (в правах, возможностях, собственности), благодаря стиранию границ между социальными властями и периферией, Центр, то есть обладатель верховной власти, возвышается над обезличенными массами. Между элитой и плебеями должно быть как можно меньше посредников, отнимающих часть полномочий у Центра. Именно поэтому абсолютная монархия монополизирует насилие, ограничивая право местной знати вести войну, судить и наказывать, а национальное государство создаёт общий рынок и стандартизированное законодательство, подрывая власть провинций, гильдий и прочих корпоративных объединений. Всюду от гнёта социальных властей (обычая, церкви, капиталистов) Центр освобождает периферию, но его главная целью является освобождение индивида — деконтекстуализированного, свободного от всех других обязательств, кроме как по отношению к Центру. Вот как Жувенель описывает это на примере социализма:

Предел — это устранение всякого повелевания помимо государственного. Полная свобода каждого по отношению к семейным и социальным властям, оплаченная полным подчинением государству. Совершенное равенство всех граждан, достигнутое ценой их равного уничижения перед могуществом государства, безраздельно господствующего над ними. Отсутствие какой-либо силы, исходящей не от государства, отрицание всякого превосходства, не освящённого государством. Одним словом, это атомизация общества, разрыв всех частных связей между людьми, которых отныне удерживает вместе только общее рабство перед государством. Это неизбежное совпадение двух крайностей — индивидуализма и социализма.

О неочевидной, даже скрытой роли индивида как социальной единицы, оптимальной для управления, также писал другой именитый исследователь власти — Мишель Фуко. В своём курсе лекций, озаглавленном как «Безопасность, территория, население», он отмечает механизмы, при помощи которых, задолго до социалистических экспериментов, христианская или пастырская технология управления проникает во все сферы жизни человека, минуя семейные узы и местные порядки. Персональная исповедь, обращение к душе, к неприступному внутреннему миру, всеведающий Бог, что знает не только о делах, но и о мыслях грешника… Все эти управленческие технологии дрессируют совесть, которая заставляет индивида поступать просоциально, даже когда никто за ним не смотрит. Такая передача контроля над поведением индивида самому индивиду, которого лишь изредка инспектирует священник, значительно облегчает администрирование населения и территорий. Светские власти могут высвободить ресурсы, которые до этого шли на принуждение к повиновению.

В своей книге «Источники социальной власти» Майкл Манн поднимает ту же тему администрирования населения и территорий. Этот современный социолог предполагает, что высокий уровень кооперации становится возможным благодаря религиям спасения: церковь обещает индивиду рай в обмен на его просоциальное поведение. С такими управленческими технологиями христианская цивилизация и смогла добиться небывалого уровня общественного доверия и добровольной кооперации, что повысило, как говорит Манн, не только дистрибутивную, то есть принудительную власть правящей верхушки, но и коллективную власть всего общества, члены которого готовы были сотрудничать друг с другом честно и добровольно. Работать на общее дело, а не на «дядю» — даже если это всего лишь химера, придуманная священниками…

Название этой заметки не соответствует её содержанию: мы почти не говорили о ресентименте. Вместо этого мы проанализировали то, как трансформировалась этика, то есть правила взаимодействия внутри отдельного сообщества, и к каким последствиям это привело. Возможно, Ницше не прав, и расширение морального круга вообще не было связано с молчаливой ненавистью и завистью плебеев. Но это не опровергает его социологические наблюдения: власть военной касты ограничивают, мораль становится более плебейской, от этой ситуации выигрывают те, кто умеет хвалить и обманывать массы. Проблема Ницше в другом: он отказывается признать, что антиаристократические теории и практики приводят к возвышению новой макиавеллистской элиты, которая администрирует сильнейшую и богатейшую цивилизацию в истории человечества. Что ж, даже те, кто пророчил новый порядок, порой бывают не готовы принять его неотвратимые следствия. Мораль рабов — судьба любой по-настоящему могущественной цивилизации. И в этом нет ничего плохого…

Источники

Жувенель Б. «Власть. Естественная история её возрастания»: Глава 1. О гражданском повиновении; Глава 7. Экспансионистский характер Власти; Глава 9. Агрессия Власти против социального строя; Глава 10. Власть и плебс; Глава 12. Революции

Манн М. «Источники социальной власти — Том 1. История власти от истоков до 1760 года н. э.»: Глава 1. Общества как организованные сети власти; Глава 10. Трансцендентная идеология: христианская ойкумена

Ницше Ф., «К генеалогии морали»: Рассмотрение 1. «Добро и зло», «хорошее и плохое»; Рассмотрение 2. «Вина», «нечистая совесть» и всё, что сродни им; Рассмотрение 3. Что означают аскетические идеалы?

Ницше Ф., «Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей»: Книга вторая. Критика прежних высших ценностей. I. Критика религии. 2. К истории христианства; Книга третья. Принцип новой оценки. III. Воля к власти как общество и индивидуум. 2. Индивидуум; Книга четвёртая. Порода и взращивание. I. Иерархия рангов. 2. Сильные и слабые

Фуко М., «Безопасность, территория, население»: Лекция от 8 февраля 1978 г; Лекция от 15 февраля 1978 г; Лекция от 22 февраля 1978 г

Singer P., «The Expanding Circle: Ethics and Sociobiology»: 2. The Biological Basis of Ethics