Искусство и воображение

Как в любую очаровывающую вещь, в гиперобъект с гиперисторией — в искусство — сперва проваливаешься. Все истинное начинается с провала. Это фиаско — своего рода поражение субъекта, но необходимое и трагичное. Ум и воля должны обмануться хотя бы раз, но настолько сильно, чтобы за этим провалом веры и надежды можно было бы разглядеть мерцающий гиф. Проблема в том, что вещи стоят не на своих местах, а самонадеянные попытки все прибить к полу оканчиваются страданием. Суждение проваливается все время на этаж ниже, а там — пьют чай с вафлями, там — другой воздух. Каждый провал субъекта — это праздник. Складывается ощущение, что таким образом мы платим за то, что некогда человек отбросил важный ритуал, отвечающий за рождение и становление. Не уверен, что это «некогда» располагается в прошлом или вообще во времени. Искусства когда-то не было, а потом появилось? Тут есть сомнение.

Первый провал связан с расстановкой границ — вот искусство, а вот — я. В общем, если продолжать на этом настаивать с самого начала, то эффективнее было бы вступить в Единую Россию, где эта настоятельность будет управлять речью, двигать законы, как мебель. Двигать ее можно бесконечно. Кто-то сказал, что это и есть политика.

Искусство — это посол воображения на земле, в руках оно держит сферу свободы. Через искусство можно встречаться с воображением, с его оскалом и заботой. У воображения нет субъекта. Им никто не обладает. Воображение — это место, в котором возникают иллюзия субъекта с его проблемной целостностью и иллюзия мира с его материнским суффиксом. Воображение — это то, к кому обращался Эмпедокл, когда читал свои поэмы и когда прыгал в жерло вулкана. Вывод, к которому он пришел, был слишком радикален, чтобы делится им с людьми. И все же он сделал это. Но повторить это невозможно, Эмпедокл закрыл за собой дверь, и необходимо искать другие пути. Сегодня Этна живет и дышит пеплом. И это восхитительно, но более нет места для жеста — там живут люди, пьют чай с вафлями, там другой воздух.

Искусство и философия

Следущий круг в чистилище — это философия. Философия необходима и вредна для художника. Вред, который наносит философия не только художнику, но и человеку в том, что запускает скитание, выбрасывает из дома, из уютного мира знакомых вещей, в которых опасно сомневаться. Каждый поворот философии это трагедия. Каждый упрек, который она посылает миру в каком-то смысле фатален. Философией могут заниматься только философы. А все ее реверансы перед праздной публикой — от нищеты. Людям нужен канатоходец. Необходима же философия только тому, кто уже обнаружил себя в заброшенности и оставленности. Для того, чья пропажа не обнаружена, никто не спохватился и не ищет. Философия — царская наука потому, что ее пути ведут во дворцы. Дворец короля закрыт, его наделы пусты, там не растет виноград, а слуги изображают из себя знатных господ. Философия — это такая же великая трагедия как и искусство.

Искусство и идеология

Идеология насколько увлекательна, настолько же и бесполезна для художника. Идеология это всегда ложь, пусть и «во благо». Идеоложие. Идеология и цветущая на ней политика — связаны с умолчанием о своих причинах. Идеология — это что-то типа схемы для сборки мебели, в ней вы не найдете имена авторов, их философские или эстетические манифесты. Но зато есть имя у дивана. Этого достаточно. Можно поставить в угол, можно у окна. Это, конечно, политика, но это и самый последний отсвет воображения. В политике воображение приобретает свою самую грубую непрозрачную форму, каменеет и давит на человека своей неизбежностью.

Искусство и современность

Главное открытие современности — сама современность — устарело. Ее колодец пуст. Даже то, что было некогда назначено, как источник изменений, как поставщик новых форм, рано или поздно застывает в своих основаниях. Современность подсчитана, выведены формулы того, как ее воспроизводить. Поэтому наиболее любопытные и азартные отказываются от норм и уставов, которые производится сегодня. В них нет ничего нового — это бесконечное уточнение одного и того же. Любопытные смотрят в будущее — за горизонт, или в прошлое — за горизонт. В каком-то смысле это одно и тоже. Современность в силу своей наглядности и подручности абсолютно материальна. Все, что в нее попадает становится контентом, продуктом, оплатой, суммой отношений. Современность подотчетна. Она полностью захвачена политикой и пронизана политическими тревогами. Ее стоит пожалеть.

Когда сбрасывали заветы отцов, считалось, что прошлое — тяжкий груз, требующий воспроизводить себя и подчиняться. Новое время открыло свободное будущее. Новое время открыло воздух. Спустя 300 лет место традиции заняла современность, превратившись в квазирелигиозную светскую доктрину. А прошлое, архаика и традиционные уклады после долгой и упорной дезинфекции и стерилизации выпали в пространство свободных спекуляций. Прошлое, особенно далекое, мне видится легким и беззаботным, безответным и поэтому свободным. Футуризмы в различной степени обладают такой же легкостью и свободой. Так как даже не смотря на идеологическую ставку, которая может быть в них заложена, футуризмы трансгрессивны уже по факту удаления. Чем дальше, тем лучше.

Традиционализм многое сделал для описания и обработки древних традиций и укладов, но испортил все своим политическим и этическим выводом. Я не разделяю этического императива традиционализма, так как он в моих глазах обладает высокой степенью агрессии, такой же, как и любая идеология модерна. Не важно кого предлагают положить на алтарь победы: класс, расу, религию, большинство, человека. Больше никаких жертв быть не должно! Я называю это «спекулятивный традиционализм», и подчеркиваю отказ от всякой доктринальности или аутентичности при обращении к языкам традиции или текстам традиционалистов.

Вместо заключения

Чувствую я, что недостаточно всего выше сказанного. Требуется пунктум, который снимет с этого текста последнее покрывало. Такой пунктум есть. Это каминг-аут своего рода.

Есть вещь, которая меня по-настоящему огорчает и раздражает в искусстве сегодня. Ее можно назвать провинциальным комплексом российского искусства. Институции, музей, зависимые и независимые пространства, галереи и премии поддерживают Единый курс. Одна моя подруга называет это «Столбовой дорогой». Дорогой туда — в мир, где все хорошо, к вечерней звезде, туда, к источнику современности. И вот на этой дороге столпотворение, все топчут ее в бесконечной очереди. Топчут так упорно, что она уже давно ушла под землю, превратилась в карьер, в яму. Это грех мейнстрима. И когда я с этим сталкиваюсь, я всегда делаю шаг в сторону. Подальше от этого столпотворения. Даже если это вызывает негодование. Я слышу упреки. Это ожидаемо, ведь никто не хочет признаваться в том, что король — голый. Извините, я, в общем, не настаиваю. Что я могу сделать один? Могу присесть на пенек, покурить электронную сигарету и только подивиться на эту бездну, смотрящую на меня. Мальдорор бы на моем месте прыгнул бы давно в эту яму и сразился бы с самым хищным зверем. Но я сижу и курю. А потом встаю и иду дальше своей дорогой.