Это неопубликованный на русском языке вариант статьи 2018 из журнала The Large Glass Journal (публикация Museum of Contemporary Art Skopje, на англ. есть в открытом доступе тут https://msu.mk/wp-content/uploads/2020/03/The-Large-Glass-Journal-25-26.pdf)

Парадоксы новой сентиментальности.

We have a situation here (у нас есть проблема…)

Последнее время мы наблюдаем всеобщее распространение культуры чувств, или новой сентиментальности — состояния, при котором все взаимодействия с миром — социальные, политические, персональные, прежде всего, оцениваются через чувство, а не на разум.

Эта чувствительность становиться нормой социального поведения, как в реальных отношениях, так и при виртуальном, сетевом общении. При этом личные эмоции, как правило, считаются выразителем чувств какой-то группы людей, объединенных различными критериями идентичности. Эта чувствительность часто формируется через активную защиту некой этической нормы, отклонение от которой рассматривается как оскорбление, которое запускается различными триггерами.

Это, недавно вошедшее в русский разговорный язык, понятие триггера — спускового крючка, показывает нам как работают механизмы манипуляции различными эмоциями, блокирующими возможность содержательного и критического диалога.

Сейчас различными триггерами оказалось пронизано все общество — есть триггеры, на которые охотно и агрессивно реагируют представители консервативного большинства, для множащихся маргинальных и репрессированных идентичностей действуют свои триггеры. 

Эта ситуация возникает неслучайно, а как закономерный процесс, напрямую связанный с разрастанием виртуальной коммуникации, а также с процессами, происходящими внутри политических и социальных движений.

Ставка на эмоциональность очевидная черта новой популисткой политики, делающей упор, как точно отметил Хомски, на эмоции: «классический приём нейролингвистического программирования, направленный на то, чтобы заблокировать способность людей к рациональному анализу, а в итоге — вообще к способности критического осмысления происходящего. С другой стороны, использование эмоционального фактора позволяет открыть дверь в подсознательное для того, чтобы внедрять туда мысли, желания, страхи, опасения, принуждения или устойчивые модели поведения».

Но двери в подсознательное оказались парадоксальным образом широко раскрыты благодаря развитию практик освобождения, уже давно поставивших под сомнения обращение к логике, разуму, рациональной дисциплине и пр. справедливо расценивая их как проявлениями дискурса власти и репрессии. Сейчас, на новом историческом этапе, можно сказать, что тут «левые» одержали убедительную победу — разум окончательно отступил перед различными манифестациями сентиментальности и мы все чаще видим, как призыв к рациональному диалогу блокирован аргументами обесценивания подлинного опыта угнетения.

Парадокс жертвы

Все большее количество активистских компаний и культурных манифестаций говорит из позиции жертвы. Важно сразу сказать, что жертвы не являются  выдуманной символической и спекулятивной конструкцией —  это материальный факт историй угнетения и реальные социальные отношения сегодняшнего дня продолжают производит свои новые и страшные преступления, формирующие новые и новые жертвы.

Стоит проанализировать генеалогию позицию жертвы и подумать, как её современные воплощения соотносятся с жертвами прошлого и тут будет важным провести сравнения с историческим положением рабочего класса. Усилия марксисткой теоретической работы, во многом были направлены на трансформацию классовой позиции рабочего из позиции жертвы в позицию активного субъекта истории — пролетариата, способного упразднить все классовые разделения (класс в себе переходит в класс для себя). То есть марксизм настаивал на возможности перехода частного случая классового угнетения в универсальный проект освобождения. И именно эта идея, как раньше говорилось, смогла овладеть сознанием масс. То есть мы видим, как пассивное состояние жертвы может обретать новое качество.

Обобщая, можно сказать, что позиция жертвы связана с центральной темой сегодняшнего дня — темой травмы. Справедливо считается, что любая ситуация репрессии и угнетения травматична для угнетенного. И тогда мы оказываемся в ситуации, когда любая политическая борьба разворачивается по схеме «здоровый/больной» — между тем, кто является носителем травмы и тем, кто обладает властью репрессировать/травмировать. Но если раньше мы видели возможность рационального, критического разума стать помощником в преодолении травмы, то сейчас оказалось, что эта схема перестает работать в ситуации, когда акцент переноситься на практики терапии и “заботы о себе”.

Но если мы сводим политику (и искусство) к терапии, или же к практике манипуляций власти, то что будет происходит с практиками освобождения? Не останется ли тогда угнетенный в состоянии постоянной болезни, которую он обречен бесконечно воспроизводить? Как мы помним у Фуко: …работа над собой требует, чтобы в собственных глазах человек выглядел не просто несовершенным, невежественным, нуждающимся в исправлении, обучении и наставлении существом, но индивидуумом, страдающим определенным недугом, и подлежащим лечению, — своими силами, либо с помощью кого-то более компетентного. Каждый должен понять, что находится в беде и взыскует врача и поддержки…

Парадокс искупления

Ситуация жертвы производит радикальную политику обвинений. Немцы повинны в холокосте, западная христианская цивилизация повинна в колониализме, мужчины в патриархате, буржуи в капитализме, «кровавая гэбня» во всех бедах России итд. Они виновны. Раскаянье возможно, можно принять ответственность (accountability), но тут возникает психологическая ловушка, чем больше признание ответственности, тем больше возрастает вина, и она остается и она не искупаема.

Все оказываются подозреваемыми и несущими ответственность не только за себя, но и за ряд обстоятельств, к которыми они персонально не могли быть причастными. Возникает понятие коллективной исторической вины, которое сегодня также легко инструментализируется правыми, обвиняющими всех мигрантов, мусульман в конкретных преступлениях. Призывы к покаянию не приносят подлинного примирения, так как невозможно установить степень искренности, подозрения не уходят, а наоборот множиться — покаяние может быть прикрытием для новых «темных» преступлений, намерений, мыслей.

Мне кажется, что сейчас мы впервые сталкиваемся с проблематикой невозможности искупления. В христианстве первородный (неискупаемый) грех искупается Иисусом Христом, тем самым мы все оказываемся в ситуации возможности спасения. В марксизме «грех/вина» буржуазии искупается отменой отношений собственности и сознательным переходом на строну пролетариата. Быть пролетарием это не эссенциалистская позиция (кем ты родился, твое место в трудовых отношениях) — это сознательный выбор, возможность формирования своего сознания, как пролетарского сознания. То есть вина из пассивной категории переходит в активную — каждый/ая может выбрать сторону, и ее прошлое не будет являться препятствием для радикальной трансформации. Сегодня эта возможность трансформации оказывается под вопросом и тем самым мы оказываемся в токсичной среде, где нет спасения.

Парадоксы болезни

Уже давно ни у кого не осталось сомнений в том, что невозможно быть здоровым внутри «больного» капиталистического общества. Вечный вопрос о том, как сделать слабость силой всегда оставался центральным в теории и практике борьбы с угнетением. Ведь если слабость станет силой, то она утратит свои качества слабости, а если она останется слабой, то сложно представить себе возможности преодоления вечного состояния угнетения и депрессии.  

Свой ответ на этот парадокс со стороны угнетенных разрабатывало в 60-е и 70-е годы движение анти-психиатрии. Оно сформировалось в ситуации кризиса классового движения, и впервые связало вопрос практик освобождения и болезни.

Болезнь — это форма жизни при капитализме!

Сделаем болезнь оружием!

Этот важный лозунг позволил переосмыслить значение болезни — болезнь оказалась интерпретируема как неизведанный и радикальный ресурс борьбы. Возможен ли сегодня схожий подход? Сейчас я бы скорее вообразил серьезную критику этого утверждения за его прямолинейную оценочность, призывность, милитантность и за другие триггеры, которые возможно в него вчитать, глядя из новой болезненной ситуации. Сегодняшние практики, возникающие в России (Союз Выздоравливающих, Психоактивно) исходящие из традиции анти-психиатрии, скорее нацелены на терапевтическое изживание травмы и политику признания.  

***
Возможно, этот слоган снова обретет будущее, когда произойдет новый виток диалектического синтеза и сознание объединиться с заново переосмысленным телом и подсознанием. Тогда мы сможем получить прорывной эффект, сравнимый с возникновением пролетарского сознания в его радикальном отказе от состояния жертвы, сознания, способного создать неотчужденный мир без угнетения, репрессий и болезни.