Философ и бизнесмен Дмитрий Волков — о том, что происходит, когда наше сознание «ломается», можно ли «спасти» свободу воли от детерминизма и станет ли смартфон частью нашего тела.

— Дмитрий Борисович, заметно, что сознание человека сегодня стремятся в чем-то растворить, свести к какому-то алгоритму, сложной компьютерной программе. С чем, как вам кажется, связан этот тренд? Продиктован ли он обычной научной логикой или же за ним стоят более глубинные культурные течения?

— Давайте для начала кратко определим, что такое сознание в современном философском смысле слова, и тогда станет понятно, с чем связан этот тренд. В первую очередь сознание — это некое психическое состояние, свойственное людям и, возможно, некоторым животным. Ясно, что осознанное состояние — это такое, которое мы понимаем и осознаем как происходящее с нами в данный момент. Мы проснулись и находимся в состоянии бодрствования — это осознанное состояние. Сейчас я вас вижу, ощущаю, что мне не холодно и не горячо. Вот это и есть содержание моего состояния сознания.

Действительно, сегодня ученые и философы пытаются свести сознание к чему-то. И такая процедура вполне обычна для науки. Она называется редукцией, когда какое-то сложное явление сводят к более простым составляющим. Это один из способов научного познания. Скажем, ученые-химики сводят все многообразие наблюдаемых нами объектов к таблице Менделеева и тем самым лучше объясняют их свойства. Собственно, операция редукции и позволяет нам предсказывать течение тех или иных природных процессов и манипулировать ими. С сознанием происходит ровно то же самое. По-видимому, это некий очень сложный процесс, которые мы пытаемся развернуть в простую и понятную последовательность связей и элементов.

— Однако возможно и приемлемо ли вообще пытаться осуществить подобную операцию над сознанием? Грубо говоря, так уж ли податлив этот объект для такого расщепления?

— Надеюсь, что это возможно. Но фактически есть две альтернативы. Либо мы сознание сможем к чему-то редуцировать, рассматривая его как сложный комплекс простых физических свойств. Либо нам нужно будет признать, что сознание является фундаментальным свойством природы. Тогда мы вынуждены будем говорить, что сознание есть не только у людей, зверей и насекомых, но и у термостата, телевизора, телефона. У любого предмета. Сразу признаюсь, что этот путь изначально кажется мне маловероятным, но такая альтернатива еще обсуждается в философии сознания.

В современной философии появилась любопытная перспектива редукции. Это редукция сознания к алгоритму. И большинство аналитических философов склоняются именно к этой альтернативе. Они считают, что сознание работает в мозге, как программа на компьютерном «железе». Собственно, таким же образом объясняется и работа интеллекта. Подтверждение этому мы получаем, когда видим успехи компьютерных программ в решении сложных интеллектуальных задач.

Например, мы стали свидетелем того, как компьютер выиграл у человека в шахматы и не у кого-то там, а у чемпиона мира. До этого считалось, что победить в этой игре способно только сознательное существо, обладающее очень мощным интеллектом. Ведь чтобы выиграть в шахматы, необходимо иметь рациональную цель, необходимо понимать, как ходят фигуры, необходимо просчитывать позиции, взвешивать вес каждого шага. Причем возможных комбинаций колоссальное количество, поэтому простым пересчетом игру не выиграть, нужно обладать определенной интуицией. И оказалось, что компьютерная программа всему этому соответствует. А потом выяснилось, что компьютерные программы способны диагностировать заболевания лучше врачей, распознавать речь и изображения. Все больше сложных интеллектуальных задач решают с помощью компьютеров. Это дает дополнительные основания считать, что и наш мозг — это своеобразный компьютер, а человеческий интеллект — программа.

В связи с этим стоит упомянуть, в частности, Алана Тьюринга, стоявшего у истоков современной трактовки сознания как алгоритма, и Хилари Патнэма, предложившего классическую функционалистскую теорию сознания.

Переводчик и «кондуктор»

— И что же в целом философия делает в рамках проблемы сознания? Какова ее роль в этих научных исследованиях?

— Как обычно: она задает правильные вопросы, на которые нужно отвечать. Например, для того чтобы нейрофизиологу изучать сознание в его связи с мозгом, ему нужно понять, что мы под ним подразумеваем. Исследование нейронов, аксонов и дендритов само по себе не дает такого понимания. И философы сделали довольно много для того, чтобы задать эти вопросы и дать необходимые дефинитивные границы.

Кроме того, философия выступает здесь в роли междисциплинарного переводчика и своеобразного логического «кондуктора», который ссаживает с научного трамвая проштрафившиеся с точки зрения логической корректности гипотезы. Она стягивает между собой различные дисциплины, очищая их от посредственного багажа, и пытается синтезировать общую теорию.

Философы формулируют проблемы. Собственно, они и сформулировали одну из центральных проблем, которая стоит сегодня не только перед философией сознания, но и перед нейроучеными, — это так называемая mind-body problem, то есть проблема соотношения сознания и мозга. Главный вопрос здесь — как соотнести наши внутренние переживания и физические процессы, происходящие в мозге.

— И какие здесь есть интересные интерпретационные ходы?

— Один из самых старинных — декартовский. Философ считал, что сознание и мозг — это разные феномены, которые пересекаются в некоем одном органе — шишковидной железе. Именно в ней сознание и мозг каким-то образом сходятся и синхронизируются. Эта теория сегодня почти никем не поддерживается.

Второй ход — это теория тождества, в рамках которой утверждалось, что на самом деле сознание — это и есть мозг, что это одно и то же. Например, переживание боли есть определенное состояние какой-то нейронной сети. То есть именно это состояние нейронной сети и есть наше осознание боли. Эта теория появилась в середине двадцатого века, однако сегодня она тоже неактуальна. Выяснилось, например, что мозг осьминога значительно отличается от мозга человека или слона. Но осьминог тоже может испытывать боль. То есть, скорее всего, не какая-то одна конкретная активная нейронная сеть является болью, а группа разных нейронных сетей или даже не нейронных. У нас могут быть с вами совсем разные активные нейронные сети, однако и вы и я можем испытывать боль. Из этих наблюдений и родилась функционалистская теория Хилари Патнэма. Здесь как раз считается, что сознание — это некоторый ряд процессов, которые функционально идентичны, то есть играют приблизительно одинаковую роль. И это соответствует метафоре сознания как компьютерной программы.

Наконец, можно назвать и теорию панпсихизма, о которой мы уже тоже говорили и которая предполагает, что сознание присуще всему, что есть в природе.

— То есть можно говорить, что доминирующей теорией сегодня является именно функционалистская? И она, в общем-то, материалистическая?

— Вообще, да. Но представление о материи сегодня очень неоднозначное. Смотрите, свет может вести себя и как частица, и как волна. Вы можете назвать это материалистической теорией? По мне, не очень-то она материалистична. Нужно помнить, что за весь двадцатый век статус материи вообще размылся и стал чрезвычайно сложным. Да, большинство философов сознания не считают, что сознание — это свойство души. И не считают, что душа существует. Более того, большая часть исследователей сознания — материалисты. Однако сам этот материализм уже совершенного иного качества.

— Тут возникает и другой вопрос. Исчерпывается ли наше сознание только интеллектуальными процессами? Как, например, в метафору алгоритма укладывается эмоциональная и психологическая глубина сознательного восприятия?

— Вполне возможно, что эмоции — это один из видов поведения. Или, например, информация о состоянии системы. Управлять поведением таким образом или осуществлять самомониторинг — задачи, допустимые для компьютерной программы. Но я согласен, что здесь есть некоторая контринтуитивность. Можно задать вопрос так: хорошо, компьютерная программа способна сгенерировать любое поведение, но способна ли она подлинно испытывать, например, боль? Вот это непростой вопрос. И именно о нем спорят философы. Они называют это проблемой квалиа. Квалиа — это внутренние переживания, любые, которые не исчерпываются поведением или интеллектуальной рефлексией. Некоторые считают, что квалиа — проблема для функционалистов, а некоторые — что квалиа просто не существуют.

Когда сознание «ломается»

— Какие конкретные кейсы и эксперименты осуждаются сегодня в философии сознания?

— Первое, что интересует философов в сфере сознания, пожалуй, в наибольшей степени, так это ситуации, когда сознание «ломается». Причем самое удивительное, что такого рода сбои, по-видимому, можно сравнить с поломкой некоего механизма — такая метафора очень полезна, чтобы расшифровать аномалию.

Представьте, что вы купили велосипед, сели на него и поехали. Как устроен велосипед, вас не очень волнует; главное — что вы на нем едете. И вот в какой-то момент вы понимаете, что педали прокручиваются, а велосипед не едет. И вы обнаруживаете, что у вас цепь слетела. Начинаете разбираться, в чем причина поломки и узнаете, что велосипед только тогда едет, когда педали на нем приводят в движение при помощи цепи заднее колесо. Так же и с нашим сознанием. Чтобы его исследовать, необходимо посмотреть, что происходит, когда все вроде бы нормально, а сознания нет или оно как-то странно работает. Философы и ученые во многом интересуются именно этими аномальными ситуациями.

— Есть интересные примеры?

— Да, например, двое ученых, Роджер Сперри и Майкл Газзанига, открыли феномен работы расщепленных полушарий. Они выяснили, что люди, которым рассекали corpus callosum — мозолистое тело, соединяющее два полушария, — в обычной жизни ведут себя так же, как и все нормальные люди, а вот в лабораторных условиях уже иначе. Напомню, что у нас есть два полушария и оба они задействованы в сознательных состояниях. И, если помните, некоторое время назад эпилепсию лечили тем, что рассекали мостик, который соединяет два полушария, тот самый corpus callosum. Считалось, что дальше с пациентом все будет нормально, что он будет жить и думать, как все остальные люди.

Однако Сперри и Газзанига обнаружили, что если левому глазу показать один предмет так, чтобы другой глаз его не видел, а правому — другой предмет, то в итоге каждое полушарие получит и обработает изолированную информацию. Известно, что наше левое полушарие соединено с правым глазом и правой рукой. Так вот, если вы левому глазу покажете, например, карандаш, а правому — ластик и попросите человека взять из мешочка предмет, который он увидел, то он левой рукой возьмет карандаш, а правой — ластик.

И тогда вы его спросите: «Ты один предмет видел?» — «Один». — «А почему два взял?» И знаете, что он скажет? Он предложит интерпретацию своих действий и скажет, например: «Я взял ластик, чтобы стирать им то, что будет нарисовано карандашом». Это ужасно интересно! Потому что этот человек взял ластик не потому, что им нужно стирать надписи карандашом. Он взял ластик потому, что ему сказали: «Выбери то, что ты видел». И он взял ластик, потому что его видел. Однако ответ на ваш вопрос он как бы выдумал, мгновенно достроив эту ситуацию, дав ей интерпретацию.

Эта ситуация позволяет нам говорить, что происходящее в нашем сознании для нас совершенно непрозрачно. И та убежденность, что я знаю, почему я взял этот ластик, в обычной жизни даже без феномена расщепленных полушарий может ничего действительного под собой не иметь. Более того, не факт, что у нас вообще одно сознание, а не два или четыре. Есть такая вероятность, что сейчас, пока мы с вами разговариваем, разные сознательные центры контролируют нашу жизнь и они как бы друг о друге не догадываются.

Еще одна любопытная аномалия — это blindsight, или слепое зрение. Есть люди, у которых нарушена часть зрительной коры, и они уверены, что они слепые, хотя на самом деле физически таковыми не являются. Если вы спросите у такого человека, что он видит, он скажет: «Ничего». Но если вы покажете ему какой-то предмет, например кубик, и попросите угадать, что перед ним — кубик или шарик, то он скажет: «Кубик». И вы спросите: «А как ты угадал?» Он скажет: «Не знаю. Просто угадал». На самом же деле он видит и одновременно не видит, вернее, в его сознании что-то дало сбой и сам своей способности видеть он не осознает.

То есть сознание устроено далеко не так просто, как нам кажется.

Бесцветная комната и красная роза

— А есть ли какие-то специфические именно для философского знания мысленные эксперименты в области проблемы сознания?

— Да. Один из самых известных называется «Комната Мэри». Он защищает существование и специфику квалиа. Автор этого эксперимента Фрэнк Джексон попытался показать, что никакой, даже исчерпывающий объем информации о физическом мире не дает нам полного знания о внутренних переживаниях человека.

Философ предложил следующую гипотетическую ситуацию. Предположим, есть такая женщина, Мэри, которая всю свою жизнь прожила, изучая цвета. Она знает абсолютно все про физику цвета, все про реакцию человека на цвет и восприятие цвета. Однако есть одна важная деталь: в комнате, где она провела всю свою жизнь, нет цветных объектов. И она своими глазами никогда не видела ничего цветного. Предположим, что все это из–за очков, которые она носит и снять не может. Все объекты для нее черно-белые. Однако как ученый она все-все знает про цвет. И в какой-то день она наконец выходит из своей комнаты, снимает очки и видит красную розу. В этот момент узнает ли она что-нибудь новое о цвете или нет? Как вы думаете?

— Кажется, что да. Потому что опытно она никогда не знала, что такое «красное».

— Если вы считаете, что все–таки она узнает что-то новое о цвете, то это означает, что все знания о цвете недостаточны для того, чтобы знать, что такое переживать красный цвет. А это значит, что все наши научные теории о цвете никогда не будут достаточными. От нас всегда будет что-то ускользать. Этот мысленный эксперимент приводят сторонники нередуцируемости сознания, его принципиальной несводимости к любым физическим процессам.

— То есть, по сути, это аргумент против функционалистов?

— Да. Однако к этому эксперименту есть много претензий. Они в основном содержательного порядка. Можно сказать, что Джексон в каком-то смысле играет не по правилам. Возможно ли действительно представить себе человека, который абсолютно все знает о цвете? По сути, в данном случае мы используем воображение для того, чтобы представить себе то, что нам совершенно незнакомо.

Жениться на Анджелине Джоли

— Есть ощущение, что свобода воли сегодня — просто фигура речи. Ее реальность ставилась под сомнение неоднократно. Чего стоят, например, эксперименты, демонстрирующие, что человеческий мозг принимает решения до того, как мы их осознаем в качестве «своих». Философы сознания разделяют этот тренд? Или со свободой волей все–таки еще рано заканчивать?

— На самом деле нет. Большинство философов, которые работают сегодня с проблемой сознания, — компатибилисты. Они считают, что детерминистская парадигма не противоречит свободе воли. Те люди, которые стали в последнее время в открытую говорить об отсутствии свободы, — это ученые, которые занимаются нейрофизиологией или когнитивной психологией. И тут они ошибочно заходят на территорию философии.

Прежде чем ставить свободу воли под сомнение, надо понять, а что вообще такое свобода. Мне кажется, что рабочим определением может быть такое: свобода — это действие сообразное желаниям. Вы можете согласиться с этим тезисом?

— Это довольно проблематичное высказывание. Иногда то, чего я хочу, может быть проявлением обычных потребностей моего организма.

— И что? Предположим, я захотел жениться. Не важно, что стоит за этим решением — гормоны, традиции, социум. Это же мое решение, которое я осознаю как свое. Понимаете? Акт осознания — это и есть свободный акт. Можно, конечно, довести ситуацию до абсурда, если хочется, чтобы ваш поступок был абсолютно ничем не детерминирован. Сделать, например, предложение Анджелине Джоли и, как только она даст свое согласие, тут же пойти и выброситься с балкона. Такую свободу вы ищете? Конечно, вы детерминированы своими желаниями. А ваши желания детерминированы вашим характером. А характер — генами. А они, если разворачивать линию причинностей до предела, — Большим взрывом. Но если вы лично хотите жениться и делаете предложение, то почему же это не ваше свободное решение? Ведь оно же соответствует вашему желанию и осознается вами в качестве «своего».

По поводу же того эксперимента, который вы упомянули в вопросе, — это так называемый либетовский эксперимент, — то к нему у ученых и философов есть огромное количество вопросов. Скажем, кто сказал, что «я» — это только сознательные реакции? А чьи тогда, скажите, бессознательные реакции? Предположим, мы зафиксировали, что за три секунды до того момента, когда вы осознанно захотели жениться и сделали предложение, вы уже хотели жениться. И в чем проблема? Вы же в конце концов хотели жениться, а не ваша мама хотела вас женить.

Давайте представим такую ситуацию. Предположим, у вашей бабушки есть такое устройство-манипулятор, с помощью которого она может управлять вашими желаниями. Она нажимает на кнопку — и вы хотите жениться, потом нажимает другую кнопку — и вы не хотите жениться. Вы приходите к Анджелине Джоли и говорите: «Милая, я хочу на тебе жениться». Потом бабушка нажимает на кнопку, и вы говорите: «Я ничего не хочу». Потом она опять нажимает на кнопку: «Я хочу». Уверяю вас, Анджелина Джоли будет в шоке: она просто не поймет, что происходит. Более того, вы тоже ничего не поймете. Такая ситуация — это, конечно, отсутствие свободы. И как раз потому, что вы ничего не понимаете, вы не контролируете ситуацию, не осознаете ее. Но когда вы в конце концов поняли, что вся та чушь, которую вы только что несли, — это проделки вашей бабушки, вы уже стали свободнее. Актом осознания вы можете взять ситуацию под контроль. В тот момент, когда вы совершаете какой-то поступок и хотите его сами, это ваш личный и свободный выбор.

— Как в таком случае акт свободного поступка уживается с проектом редукции сознания к материи, который, как вы говорите, сейчас является доминирующим в философии сознания?

— Действительно, некоторые мыслители считают, что если свести сознание к материальному, то свобода упразднится, потому что сфера материального жестко подчиняется физическим законам. Но давайте опять вернемся к решению жениться на Анджелине Джоли. Когда вы сделали ей предложение, это же было решением вашего мозга, верно?

— Верно.

— Но это же ваш мозг. Вы же его воспринимаете не иначе, как своим. Вот профессор Татьяна Черниговская иногда обращает внимание, что решение принимаете не лично вы, а ваш мозг. Но слава богу, что именно мозг, а не ваша печень или кто-то другой! И хорошо, что иногда он принимает решение до того, как вы его начнете осознавать, и не все решения вы можете проанализировать. Если в вас бросили баскетбольный мяч, то времени на обдуманное и осознанное решение у вас нет. Мозг все сделает сам, а вы останетесь без травмы. И это очень хорошо.

Как «нечто» становится «своим»

— У меня остался только один вопрос. Выше вы много раз говорили про «мое»/«свое» решение. Можно сказать, что именно на этом вы сделали особенный акцент. А каково содержание этого «моего»? Как «я» осознает нечто как «свое»? Мне кажется, это довольно принципиальная процедура для прояснения и того, что такое сознание, и того, что такое свобода.

— Я очень рад, что мы прошли с вами по трем китам современной философии сознания: сознание, проблема свободы воли и теперь затронем проблему тождества личности. И я сказал бы, что последняя, мне кажется, самая сложная. Когда я говорю «мое», я подразумеваю под этим то, что функционирует как относительно автономная система, имеет относительную прозрачность и вписывается в мой нарратив. Свое — это то, к чему у меня есть вербальный доступ. Это некоторая условная целостность, причем эта целостность — изменяющаяся. Содержание «своего» — динамично.

Скажем, что значить быть русским? Быть носителем языка? Есть эмигранты, которые уже плохо говорят по-русски. Принадлежать к некоей общей культуре? Но одному нравятся березки, другому — православие, а третьему — Левитан или Чайковский. При этом все эти слагаемые могут присутствовать в сознании человека и быть значимы для него, а могут быть вытеснены насовсем. То есть содержание концепта «своего» — изменчиво.

Я считаю, что протезная рука может через какое-то время может начать восприниматься человеком как «своя». Я уверен, что очень скоро и смартфон в моих руках приобретен такую же значимость, как любая часть моего тела. Граница между «я» и «не я» — подвижна. По сути, тождество личности — это постоянный интеграционный процесс. Я постоянно включаю что-то в границы «моего» опыта, а затем постепенно это «новое» обустраиваю. По сути, тождество личности — это определенная степень интеграции, и эта интеграция при этом принципиально не может быть абсолютной.

В этом смысле интересно, что и уровень нашей ответственности за те или иные поступки всегда очень условный. Мои поступки во многом определены контекстом, воспитанием, текущим состоянием гормональной системы. Здесь масса факторов, и не все они мной осознаны, а потому и не все принятые мною решения полностью для меня прозрачны. Поэтому так важно проводить более четкие социальные границы, постоянно и глубинно рефлектировать над тем, что происходит, и над самим собой: чем шире пространство нашего осознания, тем лучше мы понимаем протекающие вокруг нас процессы. Нужно постоянно увеличивать угол, который освещается, условно говоря, прожектором нашего сознания, чтобы лучше ориентироваться в пространстве.

— То есть можно сказать, что, чем шире периметр того, что интегрируется в наше «я», тем выше уровень и нашей свободы, и ответственности?

— Да, можно и так сказать. События, за которые я несу ответственность, определяются мной самим. Я сам провожу эту границу и таким образом сам определяю степень моей свободы. Поле ответственности можно сокращать, а можно расширять. Это удивительно, но вполне укладывается в знаменитую сентенцию: мы в ответе за тех, кого приручили. То, что интегрировано в наше «я» и стало «своим», тут же подпадает под патронаж нашей ответственности. Я — это территория нашей ответственности.