«Смерть Джокеру!»: Томми Вайсо vs Хоакин Феникс
Когда ленты друзей пестрили масками Джокера после просмотра триллера Филлипса, мне хотелось написать: «Не туда смотрите! Лучше посмотрите кино — Томми Вайсо, или я ничего не понимаю!». Вместо того, чтобы смотреть как
Сюжет «Комнаты» Вайсо — любовный треугольник с трагической развязкой. В уютном гнездышке банковского клерка Джонни (Томми Вайсо) и полнотелой Лизы, заводится третий — красавчик Марк. Лиза от скуки соблазняет Марка, лучшего друга Джонни. В скором времени все знакомые и друзья, наведывающиеся в гостеприимную квартирку, узнают об аффере. И только чувственный Джонни продолжает слепо готовиться к свадьбе и преподносить дары возлюбленной. К концу картины любовники уже нагло мацают друг друга в присутствии жениха. И Джонни, в конце концов, замечает измену. Разочарованный в жизни главный герой рушит гнездо, и пускает пулю себе в рот. Над трупом склоняется Лиза и Марк. Лиза говорит, что препятствие для их любви устранено. Но тот отталкивает ее: «Ты — вина всему. Это был мой лучший друг». Казалось бы, драма оформлена: любовный треугольник, обманутый романтический герой, и кара преступнику. Тянет на банальный блокбастер. А нет… Никто не плачет над драмой. Почему?
Говорят, есть что-то в особой актерской игре Томми Вайсо. Он озвучивает текст, будто читает его из тетради, исписанной неразборчивым почерком. Он как бы припоминает слова. Да и сам текст, написанный Вайсо-сценаристом, состоит будто из несвязанных обрывков. В его речи нет знаков препинания, и предложений нет. Но в этом длинном потоке слов мне иногда слышится мелодическая фраза, существующая автономно от семантического содержания. Ритм прослеживается в повторениях. «О, привет Лиза», «О, привет Дэнни». Либо Вайсо заряжен джойсовской эстетикой, либо я слышу вместо текста музыкальную фразу внутри себя. В чем
Говорят, диалоги с персонажами Вайса исполнены абсурда. Каждый диалог в «Комнате» — начало нового эпоса, новой Одиссеи. Но они не имеют продолжения или развязки в сюжете. В одной сцене мамаша признается Лизе: «У меня диагностировали рак груди. Мне осталось жить недолго». Или оказывается, что протеже Джонни, тинейджер Дэнни, употребляет наркотики и должен солидную сумму бандиту. И бандит, приставляя дуло к виску подростка, объявляет «Завтра деньги не вернешь — убью». Но зрителей, готовых пуститься в путь за золотым руном, ждет разочарование. Ни одно «чеховское ружье», оставленное на сцене, не стреляет. Идешь, как Христос по воде, и слышишь повторяемые сотню раз разными персонажами «Не волнуйся об этом!». Будто в сценарии из множества страниц, идет рециркуляция фраз.
Стреляется только сам главный автор-главный герой. Но никто не рыдает над печальной долей Джонни, когда он перед самоубийством смахивает от отчаяния вазочки с комода и от безысходности швыряет старый телек в окно. И дело не в том, что измены любовниц и предательства друзей это банальность. И не в том, что готическая внешность Вайса уж совсем плохо совместима с его ролью обманутого романтика. Не в том, что эмоциональные состояния героев коллапсируют как волновые функции. А в том, что «Комната» фильм — сон. Но сон не зрителя, а сон режиссера, сценариста и актера в одном лице. Мы сидим, с широко открытыми глазами все, а завороженный режиссер спит, будто поверженный клофелином. И мы становимся свидетелями его снов.
Кино — сновидение. Когда в кинотеатре гаснет свет, пульсирующий прямоугольник экрана засасывает внутрь. Там, в камере обскура отключаются критической оценки. Естественные установки замолкают и царит эпохэ. Никого больше не удивит способность персонажа летать или проживать один и тот же день множество раз. Никому не важно, это комиксы Марвелл или бытовуха. Таково обычное кино. Но обычное кино — это сон зрителя, а не режиссера. Режиссер, как кукловод, водит сомнабул по возведенному им лабиринту. А вот в «Комнате» Вайсо всё наоборот. В сон погружается режиссер, и спит он один. А зрители бодрые, с широко раскрытыми глазами, смотрят его сон. И это сон мегаломана. Да, не
Зрители видят, как бесконечно преданно он любит, как жестоко его обманывают, и как жизнь теряет для него значение. Они видят трагедию в сновидениях. Но когда он, наконец, проснется, в слезах, измученный и опустошенный исповедью, вместо вздохов сопереживания и причитаний, он услышит безудержный гогот. Все ржут над печальной долей Джонни, смахивающего от отчаяния вазочки с комода, швыряющего старый телек в окно. «Поздравляю, Мэтр! Вы… гений! Это ж надо такое сообразить! Шедевр!». Он проснется в атмосфере всеобщего катарсиса, что, собственно, суть искусства, окруженный ликованием и смехом. Все ржут, как кони. Но смех этот — не над шутками Джокера. Это смех над самоубийством Джокера. «Смерть Джокеру!». Да здравствует фильм, который обошелся Вайсу 6 млн. долларов, и собрал полторы тысячи в кассах! Да здравствует драма, ставшая стенд-ап комедией. Виват Вайсо! Ты окрылил нас!