В известном романе Джека Лондона «Мартин Иден» автор повествует о представителе рабочего класса по имени Мартин Иден. Однажды, в силу констелляции случайных обстоятельств, он знакомится с образованной девушкой из буржуазной семьи — Руфью Морз. Он во многом платонически влюбляется в неё, открывает для себя мир литературы, философии и, желая стать достойным её, начинает вплотную заниматься самообразованием, мечтая о карьере писателя. Любовь Мартина к Руфи возвышает его дух — он начинает с энтузиазмом, рачительно и самоотверженно превосходить себя, углубляя своё знание философии, развивая своё мировоззрение и оттачивая литературный талант. Его жизнь неимоверно преобразовывается — он обрёл идеалы и созидает ценности, увидел горизонт ориентиров, которые придали его простой, монотонной, отупляющей и изнуряющей жизни рабочего высший смысл. Однако, когда в конце романа Мартин достигает свои идеалы (становится успешным писателем, сколачивает богатство), его настигает экзистенциальный кризис — в его душе образовывается тотальная пустота, его охватывает безразличие, бессилие, разочарованность и усталость от всего. Он достиг всего, чего хотел, и не знал, что ему делать дальше, поскольку все силы были пущены на достижение этих идеалов и целей. Как результат, он совершает суицид. В психологии благодаря этому персонажу появился термин «синдром Мартина Идена», который как раз обозначает истощение нервной системы и развитие депрессии вследствие достижения желанных целей, идеалов, мечты, возведённых в абсолют. Когда человек, положивший всё на достижение чего-либо посредством рьяного и фанатичного упорства, наконец-то достигает это, то его неминуемо ждёт потрясение в виде непонимания что же делать дальше, особенно когда самые желанные цели или идеалы исчерпали себя.

Кому-то может показаться, что этот роман является сокрушительной и победной критикой идеализма как такого — страстного убеждения о необходимости самосозидания личностью собственных ценностей и идеалов с последующим самоотверженным и благородным следованием им, ведь именно эти высшие ценности и идеалы отыгрывают фундаментальную роль в духовном развитии и самовозвышении личности, которая ставит на службу своему духу этих слуг с целью освобождаться, жить полноценнее, воплощать в себе могущество добродетелей и обрести глубокое понимание собственного предназначения — призвания в этом мире через взаимодействие с ним. Такое антиидеалистическое прочтение романа вполне вероятно может привести к духовному обнищанию человека через эскалацию внутренней разочарованности и, следовательно, ценностного кризиса, выражающегося мировоззренчески в последовательном цинизме, пессимизме и нигилизме — тотальном духовном декадансе. Такая перспектива не сулит никакого торжества цельной и могущественной в своём благородстве личности, а лишь хилое, убогое, ничтожное и трусливое существование посредственного последнего человека. По этой причине такое прочтение не представляется мне плодотворным.

Другая перспектива заключается в том, что роман Джека Лондона критикует, во-первых, не идеализм — важность самоотверженного следованию идеалам, а недостаток степени экспансии идеалов на практике. Ошибка Мартина Идена такая же, как и ошибка Гедды Габлер из одноимённой пьесы Генрика Ибсена. Гедда Габлер стремилась сохранить свою духовную автономию и приверженность своему своеобразию в условиях отсутствия надлежащего сопротивления давящему на неё мещанскому быту, который всё сильнее и сильнее окутывал её своими щупальцами пошлого и мелочного буржуазно-филистерского существования. Как результат, она, как и Мартин, кончает с собой (застреливается в сердце). Её ошибка заключалась в том, что она не стремилась вырваться из этого мещанского быта и воплощать — распространять свои ценности и идеалы в более широком контексте социального посредством социальной революции, формирования какого-то движения, организации или создания того, что Хаким Бей назвал «временной (потенциально постоянной) автономной зоной»: это могли бы быть кружки, какие-то коммуны, культурные инициативы, жилищные кооперативы и прочие анклавы, творящие и покоящиеся на принципах, которые созидают иные условия существования в противовес остальному и диаметрально противоположному буржуазному миру, опирающемуся на совсем другие ориентиры. Закономерно то, что, если не сопротивляться давящему на тебя быту, то он поглотит тебя, а потому отважный и последовательный праксис, увеличивающий степень экспансивности собственных ценностей, является единственным орудием против поглощения тем, что тебе так чуждо и против чего ты мировоззренчески выступаешь. Ошибка Мартина Идена тоже была в том, что он стремился проповедовать свои идеи лишь через литературное творчество, а не низовые инициативы, которые стали бы реальными воплотителями этих идей в самой повседневной жизни людей, преобразовывая их социальное существование. По сюжету Мартину говорят, чтобы он стал социалистом, но он отказывается, и это и есть его роковая ошибка, ведь именно социализм, а не карьера богемного писателя, тесно связан с возможностью увеличения экспансии своих идей и ценностей — не просто писать о справедливости, но и воплощать эту идею на практике с помощью солидарного участия в социалистическом движении. Социализм (да и анархизм, просто Лондон выбрал именно социалистов) в идеале опирается на принцип единства и практики, а потому именно участие в социалистическом движении могло спасти Мартина от разочарования и бессилия, поскольку могло позволить ему воплощать свои идеи не только на бумаге, но и в самой жизни.

Эта первая ошибка неразрывно связана и со второй — неверным пониманием идеала. Неверное понимание идеала — это именно то противоречие, которое сгубило душу молодого идеалиста Мартина. Роман Лондона, таким образом, является не критикой идеализма, а предостережением, которое, демонстрируя и раскрывая нарративно это противоречие, предупреждает о том, что может ждать молодого идеалиста на его трудном, но необходимом пути. Именно это противоречие я, как идеалист, попытаюсь разрешить в этом эссе.

Главная проблема заключается в том, что в экзистенциальный кризис Мартина загнало именно неверное понимание, а оттого неверное формулирование содержания его идеалов, задающих, естественно, соответствующие цели. Главные идеалы Мартины были достижимыми, конечными, а значит исчерпываемыми и недолговечными. Отсюда вытекает то, что именно достижимые, «одноразовые» идеалы ни в коем случае нельзя делать основополагающими в собственной деятельности, поскольку стоит их достичь — они тут же исчерпают себя и образуют духовную пустоту в идейной жизни человека. Какой толк от конечных идеалов, если они не являются вечным источником вдохновения? Если они не позволяют перманентно следовать, а потому перманентно черпать из них силу, могущество, развитие себя и других? Есть ли смысл ставить превыше всё то, что исчерпает себя за лет десять и не позволит быть неисчерпаемым колодцем живительной силы? Безусловно, нет. Принимая это во внимание, спасением для идеалиста является постулирование своих главных идеалов не как конечных (достижимых), а как бесконечных — недостижимых.

Несомненно, данная мысль может показаться нелепой, глупой и парадоксальной, однако именно такое понимание основополагающих идеалов позволит личности обладать уникальным источником идейного вдохновения на протяжении всей своей жизни.

Главные идеалы должны быть тем, что позволяет постоянно стремится к этому, тем самым перманентно упражняясь в своём праксисе на пути достижения этих идеалов и, следовательно, непрерывно воплощая эти неиссякаемые идеалы везде, где это только возможно. Идеал должен позволять вечно стремиться к нему, чтобы можно было всё больше и больше воплощать его в различных сферах человеческой деятельности — образовании, экономике, организации общества, искусстве, науке и так далее. Могущественная природа идеала должна состоять в том, чтобы постоянное стремление к нему позволяло из раза в раз воплощать этот идеал то тут, то там, но никогда не достигать его до конца. Его недостижимость есть источник его вечности, поскольку именно эта недостижимость позволяет вечно стремиться к нему, а значит постоянно извлекать из него пользу.

Достижимость означает, что нечто раз и навсегда достигнуто. Когда это так, нечто себя исчерпывает и больше не может служить на благо самореализации личности — оно утрачивает свою возможность приносить пользу. Такова фатальная природа конечных идеалов, которые не могут служить фундаментальными ориентирами личности, стремящейся к постоянной идейной жизни. Для того, чтобы постоянно нести развитие в этот мир, личность должна руководствоваться неиссякаемыми идеалами, которые не будут исчерпываться каждые пять лет, сбивая личность столку и побуждая блуждать в лабиринтах экзистенциальных кризисов и нигилистический разочарований. Лишь бесконечные идеалы способны не просто наполнить существование личности твёрдыми духовными основами, но и постоянно возобновлять при достижении определённых точечных результатов на пути воплощения бесконечного идеала понимание и желание дальше следовать этому идеалу, открывая с каждым разом новые перспективы для его применения. Кроме этого, именно бесконечный идеал позволяет поддерживать в форме духовную силу человека, поскольку побуждает его постоянно упражняться в воплощении этого идеала, укрепляя тем самым его волю, поставившую себе на службу этот идеал и не теряя тем самым тесную связь с ним.

Идеал должен позволять перманентно использовать себя и вдохновлять, а не быть преходящим и легко исчерпываемым. Следовательно, возвышенная личность должна обратить свою мощь в созидание могущественных идеалов, а не слабых и легко иссекаемых. Суть таких идеалов можно выразить следующим образом: идеальность идеала заключается не в его достижимости, а недостижимости, но не непостижимости. Истинное могущество идеала — его недостижимость. Однако постичь такой идеал необходимо. И постижение его должно побуждать перманентно к нему стремиться. Его недостижимость не означает отсутствие какой-либо возможности его достигнуть. В этом случае недостижимость означает лишь отсутствие конечной недостижимости, что позволяет идеалу сохранять свою актуальность при каждом небольшом успехе в его частичной реализации в той или иной сфере человеческой деятельности. Стремясь к такому идеалу, личность постоянно воплощает принцип этого идеала в определённом контексте, ситуации или сфере, но при этом никогда не отрекается от этого принципа и продолжает стремиться воплотить его там, где это ещё не было сделано. И так до бесконечности, поскольку именно постоянное следование этому идеалу (принципам, убеждениями) позволяют личности постоянно извлекать пользу из этого идеала, поддерживая на нужном уровне то, чем этот идеал обеспечивает личность, тем самым позволяя личности постоянно черпать из этого идеала собственное развитие. Если идеалом является «свобода», значит личность должна постоянно упорствовать в воплощении принципа свободы, чтобы оставаться свободной — личность должна постоянно упражняться в свободе, чтобы оставаться свободной, ведь желание быть свободным требует вечное стремление, проявляющееся во всех аспектах человеческого существования, а не лишь в одном и при спорадичном воплощении этого идеала где-то и когда-то.

Понимание идеала как бесконечной «дальней звезды», озаряющей путь идеалисту — благородной личности, к которой необходимо постоянно стремиться ради улучшения собственной и жизни других посредством непрерывного воплощения этого идеала везде, где только это возможно, можно обозначить как «динамизм». Динамизм — это постоянное стремление, бесконечное движение — динамика, не позволяющая самой жизни застыть на одном месте — стать костной, статичной и обессилить от стагнации. Именно в этом функция такого бесконечного идеала — постоянно обновлять живое, страстное, прекрасное и самоотверженное стремление к идеалу, позволяя сеять его семена и пожинать его плоды везде, где находится личность, поскольку если она всегда стремится к нему, значит воплощает его везде, где бы она ни находилась, и значит, что она непрерывно вдохновляется этим идеалом, владея им как могущественным источником собственной силы, добродетели и свободы. Именно такой взгляд на идеал разделял Генрик Ибсен, который он выразил в своём письме к Георгу Брандесу: «То, что Вы называете свободой, я зову вольностями; и то, что я зову борьбой за свободу, есть не что иное, как постоянное живое усвоение идеи свободы. Всякое иное обладание свободой, исключающее постоянное стремление к ней, мертво и бездушно. Ведь самое понятие “свобода” тем само по себе и отличается, что все расширяется по мере того, как мы стараемся усвоить его себе. Поэтому, если кто-нибудь во время борьбы за свободу остановится и скажет: вот я обрел ее, тот этим докажет как раз то, что утратил ее. Но вот такой-то мертвый застой, такое пребывание на одном известном достигнутом пункте свободы и составляет характерную черту нашего общества, оформленного в государства, и это-то я не считаю за благо» [1]. Как мы видим, здесь Ибсен излагает именно такое «динамистическое» понимание идеала: постоянное стремление к нему (в этом случае это «свобода»), живое усвоение этого идеала через праксис (воплощение в жизни) без остановки — стагнации и лишь непрерывное стремление, которое позволяет, усваивая этот идеал, расширять степень его влияния на жизнь человека и того, что его окружает, благодаря чему он постоянно остаётся, в силу своего стремления, живым, «немёртвым или бездушным», не теряя свой свободный дух в силу постоянного упражнения в свободе, которое позволяет сохранять её в себе, в своих поступках и развивать её в других людях через вдохновение к самоосвобождению. Тоже касается и другого: духовная автономия, желание быть честным, справедливым, добрым, сочувствующим, откровенным, храбрым, открытым и искренним — это то, что составляет идеал, и тоже то, что требует перманентного стремления к себе — вечного упорства в реализации этих элементов идеала (составляющих идеал самого себя) в различных ситуациях собственной жизни. Постоянное упражнение в свободе, благородстве и добродетельности возможно лишь благодаря тому, что эти три ценности являются тем, что требует непрерывного следования им, если человек хочет оставаться тем, что постоянно соответствует этим ценностям или идеалу, аккумулирующим в себе всё это.

Вечное стремление к бесконечному идеалу — это и есть одна из форм ницшеанской любви к дальнему: «Выше любви к ближнему любовь к дальнему и будущему; выше еще, чем любовь к человеку, любовь к вещам и призракам» [2]. Эти бесконечные идеалы и есть те самые «призраки» (не в штирнеровском понимании), с помощью которых личность, поставив их себе на службу, возвышается и совершенствует себя посредством вечного стремления к этим бесконечно сияющим «дальним звёздам», позволяя личности перманентно следовать свету, который непрерывно освещает путь личности и вдохновляет её, разгоняя мрак там, куда бы она ни свернула. Следуя же им, личность уверена, что этот свет не погаснет, поскольку не погаснут сами «звёзды» — сила их сияния не иссякнет, потому что они неисчерпаемы сами по себе в силу их сущности и того, что личность постоянно нуждается в их свете ради собственного спасения, сохранения и развития.

Генрик Ибсен, однако, не был единственным среди мыслителей и анархистов, кто разделял подобный взгляд на идеал. Другой анархист, современный либертарный философ и историк Пётр Рябов высказывал похожую мысль. Однажды он сформулировал одно изречение, которое, как он сам утверждал, многие не поняли и даже раскритиковали. Он писал: «Анархизм — вечен, анархия — невозможна!» [3].

В анархизме понимание бесконечных (неконечных; раз и навсегда достижимых) идеалов было оформлено Петром Рябовым в концепцию «антифинализма». Антифинализм — это убеждение, заключающееся, что «анархия» не является некой «точкой прибытия», которая достигается раз и навсегда — один раз, как некий конечный финал. Наоборот, «анархия» — это вечный («невозможный») идеал, к которому необходимо постоянно стремиться, непрерывно воплощая тем самым его везде, где ступает нога человека. Анархия — это живое стремление, импульс к постоянному самоосвобождению человека, перманентно упорствующего и упражняющего в свободе. Анархия — динамична, а не статична; стремление к ней не должно останавливаться на каком-то этапе и стагнировать, поскольку это приведёт к застою, а затем к деградации из–за отсутствия воплощения принципа анархии в новых ситуациях (контекстах) меняющейся реальности и отсутствия практики анархии в своей личной духовной жизни, что необходимо для преодоления противоположного этике анархизма тлетворного влияния, потенциально возрождающего в душе человека то, что было когда-то преодолено (низменное желание эксплуатировать или цинично использовать других и т.д.).

Такое понимание Рябовым анархии как «вечного идеала» напрямую вытекает из философии динамизма. Рябов является увлечённым исследователем, популяризатором и в определённой степени идейным последователем другого анархистского философа — Алексея Борового. Боровой же, в свою очередь, был бергсонианцем — испытал существенное влияние французского философа Анри Бергсона. Философия Бергсона сама по себе является очень «динамистической»: идея о творческой эволюции как постоянном, живом движении созидающего духа во всём живом, чьё движение не позволяет этому живому застыть, сгинуть или сдеградировать; разделение морали на «динамическую» (которая постоянно себя обновляет, преодолевает, отсеивает старое и созидает новое, благодаря чему не стоит на месте и остаётся «живой») и «статическую» («мёртвую», догматическую, косную и застывшую систему принципов, которые самовоспроизводят себя по инерции без малейшей подлинности, свободы и развития); критика интеллекта, не позволяющего постичь бытие как живое, движущееся, нестоящее на месте — текущее сущее, чья континуальность может быть постигнута в своей непосредственности лишь непосредственным интуитивным (принцип «интуитивизма») познанием и созерцанием, а не опосредствующим интеллектом, который лишь своим восприятием рационально «делит» этот поток на дискретные части. Все эти главные идеи Бергсона свидетельствуют о глубокой «динамистической» сути его философии. Естественно, что Боровой, вдохновляясь Бергсоном, перенял это и переложил на концепцию анархического общества. Рябов же, вдохновляясь Боровым, унаследовал эту идею, распространив в современном анархистском дискурсе идею «антифинализма», противопоставив её «финалистскому» взгляду на анархизм, которого придерживался Кропоткин. Таким образом, хотя и по-своему, но Боровой и Рябов перенесли понимание «бесконечного идеала» в плоскость анархизма, применив его конкретно в философском развитии этого учения. Так Ибсен, Боровой и Рябов сходятся в своём динамистическом понимании основополагающих идеалов — свободы и анархии (которая, по сути, является одной из более конкретных концепций свободы), что тем самым является ещё одной точкой пересечения взглядов норвежского писателя с частью анархистской философии.

Напоследок, думаю, стоит провести демаркацию между «основополагающими» и «вспомогательными» идеалами. Основополагающие идеалы годятся на роль вечного источника вдохновения и следования, являясь неисчерпаемыми. Вспомогательные же идеалы служат лишь средством на пути к постоянному стремлению к воплощению основополагающих идеалов и не могут их заменить, поскольку по своему содержанию являются более практическими, краткосрочными, а следовательно, иссекаемыми. Такие идеалы являются более «мелочными» по сравнению с основополагающими. Их ни в коем случае нельзя путать, поскольку если начать постулировать вспомогательный идеал как бесконечный, то отсутствие его достижения оттянет или отвлечёт от получения результатов со стремления к неконечному воплощению основополагающего идеала. В «О понятии истории» Беньямина есть следующий фрагмент: «В представлении о бесклассовом обществе Маркс секуляризировал представление о мессианском времени. И правильно сделал. Беда началась тогда, когда социал-демократия возвела это представление в “идеал”. Идеал определялся в неокантианском учении как “бесконечное задание”. А это учение было школьной философией социал-демократической партии — от Шмидта и Штадлера до Наторпа и Форлендера. Как только бесклассовое общество было определено как бесконечное задание, пустое и гомогенное время тут же превратилось, так сказать, в приемную, где более или менее спокойно можно было ожидать наступления революционной ситуации. В действительности же нет ни одного мгновения, которое не обладало бы своим революционным шансом надо только понять его как специфический, как шанс совершенно нового решения, предписанного совершенно новым заданием. Революционный мыслитель получает подтверждение своеобразного революционного шанса исходя из данной политической ситуации. Но не в меньшей степени подтверждением служит ключевой акт насилия мгновения над определенным, до того запертым покоем прошлого. Проникновение в этот покой строго совпадает с политической акцией, и именно этим проникновением акция, какой бы разрушительной она ни была, дает знать о себе как о мессианской» [4]. Как вы видим, у неокантианцев тоже было определённое понимание «бесконечного идеала», которое они назвали по-своему — «бесконечным заданием». Однако дальше Беньямин повествует о том, как эту идею применили социал-демократы. Они приняли за «бесконечный идеал» («задание») идеал бесклассового общества, который является лишь конкретным вспомогательным идеалом на пути к достижению основополагающего идеала — свободы (от капиталистической эксплуатации и для равенства возможностей в развитии человека, например). Так, обозначив конкретную форму свободы («бесклассовое общество») как бесконечную, подменив ею само стремление к свободе («общий идеал свободы», воплощаемый везде, не только в рамках организации или экономики), они тем самым перекрыли себе путь к этой свободе, поскольку бесклассовое общество — это лишь достижимая и конкретная форма свободы, которую нужно достичь, чтобы расширить степень свободы здесь и сейчас, успешно следуя общему и постоянному стремлению к свободе как таковой; оттягивать же достижение этого вспомогательного идеала, считать его бесконечным, не намереваясь его когда-либо воплотить полноценно, означает оттягивать это расширение степени свободы и продвижение в стремлении к общей («идеальной») свободе как идеала, перманентное приближение к которому состоит из постоянного точечного воплощения вот таких конкретных форм свободы — бесклассовое общество, свободная школа, свободная личность, анархическое общество и так далее.

По соображениям необходимости повторю ещё раз: стремление к бесконечному идеалу означает лишь отсутствие конечного достижения, но это не исключает достижения конкретных форм идеала, которые, однако, не исчерпывают сам идеал. Основополагающие идеалы должны быть нерушимы; конкретные формы же при стремлении к достижению общих идеалов могут сменяться при каждом точечном достижении этих форм общего идеала в виде вспомогательных идеалов.

Может ли точечное воплощение конкретных форм свободы полностью исчерпать сам идеал свободы? Нет, не может, поскольку человек вынужден постоянно упражняться в свободе или других добродетелях, чтобы оставаться свободным или добродетельным. Стоит ему остановиться — он, как писал Ибсен, «мёртво застынет» и начнёт деградировать. Кроме того, до тех пор, пока реальность не стоит на месте и пока существует само человечество, людям необходимо стремиться к этому идеалу, чтобы каждый раз под перспективой этого идеала освещать изменяющуюся реальность для того, чтобы увидеть то, где этой свободы недостаёт и воплотить её там. И пока реальность меняется — такие перспективы будут вечно открываться и вызывать нужду осуществлять идеалы в той или иной сфере человеческого существования.

Ссылки:

1. Ибсен Генрик. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 4. Государственное издательство «Искусство», г. Москва, 1958 г. С. 693 (из письма к Георгу Брандесу).

2. Ницше Фридрих. Полное собрание сочинений: В 13 томах / Институт философии. — М.: Культурная Революция, 2005 — Т.4.: «Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого». — 432 с. С. 63.

3. Рябов Пётр. «Современный анархизм, соотношение теории и практики (критический взгляд)». URL: https://ru.theanarchistlibrary.org/library/petr-ryabov-sovremennyj-anarhizm-sootnoshenie-teorii-i-praktiki-kriticheskij-vzglyad

4. Беньямин Вальтер. «О понятии истории». URL: http://abuss.narod.ru/Biblio/benjamin.htm